Украинские съезды

Первый в истории легальный украинский съезд состоялся 25–26 марта (7–8 апреля) в помещении Педагогического музея – съезд «Товариства українських поступовців». Председательствовал на нем Михаил Грушевский. С кратким докладом об истории деятельности Общества выступил Сергей Ефремов. Само Общество было переименовано в «Союз українських автономистів-федералистів», и на съезде впервые открыто была заявлена цель украинского национального движения: «Немедленно всеми силами и способами создавать автономию Украины, принять меры к приданию ей возможно большего авторитета организационным собранием всех групп населения Украины, а окончательную санкцию ее перенести в учредительное собрание всей России». Детальную разработку плана предполагалось осуществить на украинском национальном съезде (конгрессе), который был намечен Центральной Радой на 6–8 (19–21) апреля¹⁹⁵. Параллельно со съездом ТУП, 26 марта (8 апреля) состоялась подготовительная конференция национального съезда, на которой предполагалось детальнее разработать его программу. На конференцию съехались люди из провинции, будучи, по выражению Грушевского, «наелектризовані очікуванням всяких можливих одкровеній», однако никаких сенсаций не ожидалось: это было простое организационное совещание.

Но в эти же дни – Центральной Раде не было месяца от роду – наметились первые признаки грядущего расхождения между украинским движением и представителями общероссийской позиции.

Грушевский вспоминал:

<…> якраз у сім часі київський міський комітет думав про те, щоб прийняти на себе роль краевого центру і органу Врем[енного] правительства для всеї території, що економічно тяжить до Києва. Інакше сказати, розмежуватися з Одесою і Харковом і взяти на себе ролю автономного правительства України – на взірець того, що було сформовано для Закавказу. Натяк, що українці можуть, минаючи їх, утворити якийсь автономний орган, очевидно, занепокоїв управителів, і від них пішли деякі прикрі словця – погрози на адресу Ц[ентральної] ради, що не могли не затривожити нас, з огляду, що в руках сих людей, будь-що-будь, була київська залога, міліція, прокуратура і всяка інша штука, а ми сиділи як голий при дорозі з поручиком Михновським і генералом Нужджевським.

Руководители Исполкома «висловили побажання, щоб президія Ц[ентральної] ради вияснила в міськім комітеті дійсне положення і положила кінець кривотолкам». Говоря современным языком, руководителей Центральной Рады вызвали на ковёр.

Але ся форма – свого роду повістка явитись на допрос – відчитатись і виправдатись перед місцевими хазяями – в ній в тодішніх відносинах було чимало образливого, провокуючого, що трудно було перебороти. Голова зборів Страдомський – дуже обережний чоловік, що відчував наростання українського руху і в повній мірі хотів з ним рахуватись, – старався скільки можна ослабити обопільну [нехіть?]. Але коли він, відкриваючи збори, поясняв, що се зібрання має завданням вияснити і заспокоїти київське громадянство, стривожене чутками, що серед українців єсть замір проголосити автономію, а може, й самостійність України, – сей момент виклику на перехресний допит все-таки стирчав в сім інциденті настільки сильно, що я, першим відповідаючи на се питання, несвідомо з оборони перейшов в наступ¹⁹⁶.

Те же вступительные слова Страдомского зафиксировал корреспондент «Киевлянина», освещавший заседание:

Открывший заседание Н. Ф. Страдомский, указавший, что заседание созвано с целью выяснить циркулировавшие в последнее время слухи о том, будто в среде украинцев существует течение выделить украинскую республику, а может быть даже и самостоятельную Украину. Эти слухи не могли не волновать отдельных членов и исполнительный комитет в целом, так как большинством эти слухи считались опасными для нынешнего положения вещей. Решено было поэтому пригласить руководителей «Центральной Рады» для того, чтобы получить от них разъяснения по всем волнующим общество вопросам¹⁹⁷.

Грушевский рассказывал:

Я сказав, що ми прийшли не тільки на те, аби виявити неправдивість тих чуток, які пішли про нас, але вияснити і більш принципіальні відносини між українським і київським центром: з ким ми маємо діло – чи з союзниками в справі визволення, чи з ворогами, спадкоємцями старого обрусенія? Відома річ, як Київ протягом віків зросійщився і відірвався від землі, став островом серед неї. Останні події ілюструють сю відірваність його. По інформацію про наміри і діяльність українських організацій, що виявляють бажання і наміри українського народу, революційні провідники міста звертаються не до Ц[ентральної] ради, не до авторитетних українських діячів, не до відновленої української преси, а до якихось своїх власних загадкових джерел. І на підставі сих відомостей в Раді робочих і солдатських депутатів пролунала погроза розгону українського національного з’їзду. Певно, справді щось подібне вважається можливим – полагоджування відносин багнетами. Я нагадав старе прислів’я [высказывание Талейрана¹⁹⁸. – С. М.], що багнетами все можна зробити, тільки сидіти на них, себто уставляти які тривкі відносини неможливо. Перше, ніж вияснити що-небудь з свого боку, ми хотіли б почути з боку київських організацій відповідь на основне питання – чи признають вони права українського народу на своє національне будівництво, чи признають право народу на своїй землі будувати своє життя – забезпечувати права національних меншостей?

Такого обернення справи не сподівались, і Незлобін, і представник київської залоги якийсь капітан Карум, що особливо різко виступав проти нас, домагались відповіді на поставлені Страдомським питання¹⁹⁹.

Согласно газетному репортажу:

Капитан Карум. Позвольте мне задать один вопрос: обсуждался ли в украинских кругах вопрос о выделении украинской республики или не обсуждался? Если такого вопроса не было, то мы его и обсуждать здесь не будем.

На этот вопрос со стороны руководителей «Украинской Рады» дается категорический ответ, что в такой форме вопрос в «Украинской Раде» не подымался²⁰⁰.

Последовал обмен мнениями в достаточно напряженной атмосфере. Незлобин заявил: «[Н]а одном собрании социалистических партий было сообщено, что среди украинцев существует три политических течения [как не вспомнить здесь классическое: “Де два українці, там три гетьмани!”. – С. М.], и одно из этих течений имеет тенденцию, чтобы украинский съезд объявил себя учредительным собранием. Я в этом собрании указал, что объявление украинского учредительного собрания чрезвычайно вредно и для дела свободы, и для войны». Представители «единонеделимческой» точки зрения в один голос заявляли, что нельзя решать никакие вопросы такого рода до (всероссийского) Учредительного собрания.

Беспокойство иного рода высказал Карум. Из газетного репортажа: «Мы боимся вот чего, что когда мы будем находиться на фронте для защиты родины и свободы, нам не всадят нож в спину»²⁰¹. Запомнился этот момент, в несколько иной фразировке, и Грушевскому: «Карум, остерігаючи українців від яких-небудь кроків, які могли б занепокоїти і подражнити армію <…> пустив крилату фразу, яка потім надовго зависла над київськими і взагалі українськими відносинами – про те, щоб українці не схотіли “всадити ножа в спину армії, що боронить Україну від німців”»²⁰². Эту же свою «крылатую» фразу вспоминал и сам Карум:

Они [руководители Центральной Рады. – С. М.] явились. Сели за отдельный стол.

После краткого вступительного слова Страдомского, сказавшего о цели заседания, слово взял Грушевский, украинский “батько“.

Сначала он с важным видом зачитал постановление Центральной Рады о том, что делегации[,] ввиду незнания нами украинского языка, разрешается говорить по-русски.

Затем он же зачитал Универсал (русский текст) <…>

Универсал (I?й) был принят 10 (23) июня; Грушевский не мог его зачитать в апреле. Однако детали, которые приводит Карум, почти не оставляют сомнений, что речь здесь об этом самом заседании 4 (17) апреля, которое он ошибочно сместил по времени на два с лишним месяца вперед.

После этой декларации начались наши выступления. Большую речь сказал я.

<…> Много ненужного пафоса было в моей речи. <…> Я защищал революцию.

– Вы всаживаете нож в спину революции!

Но, конечно, моя речь была голосом вопиющего в пустыне.

Членам Центральной Рады, сельским учителям и сельским священникам, стоящим за их спиной, судьба России была глубоко безразлична. Они рвались к власти. Они понимали, что надо пользоваться слабостью России, что после окончания войны будет гораздо труднее отхватить ее себе, и продолжали свое дело²⁰³.

По результатам дискуссии стороны, на первый взгляд, пришли к согласию. В заключительной речи «Н. Ф. Страдомский выразил представителям “центральной украинской рады” свою признательность за данные разъяснения по столь волнующим вопросам, указав при этом, что никто из членов исполнительного комитета ни на одну минуту не мог стать в роли противника украинского движения»²⁰⁴. Однако Грушевский, хотя и post factum, вполне точно оценил ситуацию. Конфликт был не разрешен, а только отложен.

Так нібито щасливо і мирно закінчилась ся пам’ятна стріча провідників українського руху з російськими. Вона, з формального боку, очистила атмосферу, відсунула конфлікт між українською і общеруською демократією і дала змогу українському рухові посувати свої позиції до певної межі, не входячи в виразний конфлікт з тою общеруською демократією. З сього боку ми почували себе задоволеними. Але приємних вражінь, приємної спадщини сей інцидент по собі не лишив! Ті слова, що пролунали з обох сторін, навпаки, ясно зазначили непримиренне становище їх супроти себе, і те неприємне, що було в сім інциденті, зоставалось надалі. Ся Україна, що репрезентувалася Центральною радою першого скликання, – інституцією дуже скромною, але яка сама для себе вже доволі ясно усвідомила, що вона – се дійсно українське представництво, – ся Україна в святочних хвилях свого відродження була покликана общеруською демократією на відповідь і суд, на перехресний допрос тут, в Києві, перед очима всякого ворожого українству елементу, не була засуджена, але явно зосталась під підозрінням, і погроза не була взята назад, властиво, а тільки відсунена, доки українці не схотіли б самі будувати автономію України, що мусило прийти.

Тем не менее, убедившись, что военных шагов со стороны «общерусской демократии» на данном этапе не следует бояться, украинцы могли спокойно продолжать подготовку к съезду²⁰⁵.

Украинский национальный съезд открылся, как и было запланировано, 6 (19) апреля в зале купеческого собрания (нынешнее здание филармонии). Около 2 часов дня места в президиуме заняли члены Центральной Рады, и торжественную речь произнес профессор Грушевский:

Несмотря на трудности пути, вы, люди украинской земли, приехали сюда, движимые важностью миссии, которую налагает на всех нас переживаемый нами великий исторический момент. Пред вами трудная и ответственная задача – отобразить в своей творческой работе, насколько это возможно, правильный голос земли, которой вы представителями ныне являетесь. Настоящий состав «Центральной Рады», включающей в себя представителей всех организаций г. Киева и значительного числа от провинции, все-таки не считает себя надлежаще правомочным без вашей санкции и, быть может, нуждается в переизбрании и пополнении, если будет на то ваша воля.

Председателем съезда стал не сам Грушевский, а – по его предложению – старейший участник украинского движения, потомок кубанских казаков Степан Эрастов (на тот момент ему было 60 лет). В президиуме появились новые лица – представители крестьян, рабочих, интеллигенции, духовенства. Бурными аплодисментами съезд приветствовал появление в президиуме популярного украинского писателя Владимира Винниченко.

Владимир Винниченко (1880–1951)

Работа съезда была весьма интенсивной. Делегатов собралось значительно больше тысячи. За три дня было произнесено более трехсот речей. На вечернем заседании после речи первого же оратора, ввиду огромного числа записавшихся, решили запись прекратить, а каждое выступление ограничить десятью минутами.

«Значительную сенсацию, – сообщал газетный репортер, – производят речи выступающих за необходимость образования “самостийной” Украины. Их немного, и страстные речи их, вначале принимаемые с некоторым сочувствием, слушаются потом неохотно, прерываются замечаниями и даже шиканьем».

Николай Михновский (1873–1924), украинский адвокат, политический деятель

Обложка издания «Самостійна Украіна». 1900

Действительно, идея независимости Украины на тот момент была совершенно непопулярна. Наиболее известным ее пропонентом был адвокат Киевского военного окружного суда поручик Николай Михновский, еще в 1900 году, в 27?летнем возрасте, обнародовавший во Львове свой манифест «Самостійна Україна» (в качестве одного из методов борьбы за таковую он предлагал терроризм). Михновский выступал на съезде – но не с требованием независимости, а по вопросу о формировании отдельного украинского войска. В принятой единогласно резолюции съезда ни слова о самостоятельности сказано не было, а были пункты:

<…> 2) Автономное устройство Украины, а также и других автономных областей России найдет свою полную гарантию в федеративном устройстве России.

3) Поэтому единой соответствующей формой государственного устройства съезд признает федеративную демократическую республику России²⁰⁶.

Во второй день, 7 (20) апреля, на съезде выступил губернский комиссар Суковкин, который официально представлял Временное правительство. В начале речи Суковкин объявил: «Мне жаль, что я не могу сделать это [обратиться к съезду. – С. М.] на украинском языке, но я слишком ценю ваш прекрасный, певучий язык для того, чтобы портить его неумелою своею речью, и потому разрешите обратиться к вам по-великорусски»²⁰⁷, но закончил выступление фразой: «Нехай живе вільна Україна вкупі з вільною Росією!», сорвав бурные аплодисменты. «М. С. Грушевский целуется с М. А. Суковкиным, который занимает место в президиуме», – читаем в репортаже²⁰⁸.

Заседание 8 (21) апреля, на котором председательствовал Винниченко, было посвящено упорядочению структуры Центральной Рады. Решено было избирать депутатов от губерний (от одного до четырех, в зависимости от процента украинского населения), по два от больших городов (включая Москву и Петроград), по нескольку депутатов от партий, различных организаций и так далее. Всего в Раде предполагалось иметь около 150 депутатов (заметим, что в последующие месяцы эта цифра была многократно превышена), а для постоянной работы избрать Исполнительный комитет в числе около 30 человек. После этого состоялись собственно выборы в Раду и, наконец, выборы ее председателя. Профессор Грушевский предложил было тайное голосование, но зал взорвался аплодисментами и криками «Слава Грушевскому!», «Грушевский – наш председатель!». Тем не менее профессор настоял на тайном голосовании – и получил 588 голосов «за» против двух или трех других кандидатов, получивших по одному-два голоса. Поднятием рук избрали заместителей председателя – Владимира Винниченко и Сергея Ефремова²⁰⁹.

После закрытия съезда, в тот же день, 8 (21) апреля, в 10? часов вечера, в Педагогическом музее собрался новый состав Центральной Рады. Всего на тот момент было избрано 115 депутатов. На заседании был выбран Комитет Центральной Рады – 20 человек, в том числе трое членов президиума²¹⁰. (Впоследствии этот Комитет будет переименован в Малую Раду.)

Итак, Центральная Рада обозначила свою новую роль: еще не парламент, но уже и далеко не клуб. Дальнейшее зависело от того, как идею об автономии Украины воспримет Временное правительство. Киевский официальный представитель правительства, Суковкин, расцеловался с Грушевским. С Петроградом всё получится совсем иначе.

Острой проблемой для Центральной Рады оставалось размещение и материальное обеспечение. 23 апреля (6 мая) она приняла «грозную» резолюцию:

Украінська Центральна Рада [пропущено деепричастие. – С. М.], що бувший царський дворець у Київі нині занятий Советом Общественных Организаций міста Київа[,] протестує проти нарушення прав украінського народу і вимагає[,] аби негайно він переданий був до роспорядимости Украінськоі Центральноі Ради, яко національна власність народу украінського²¹¹.

Никаких последствий это заявление не имело. На практике, как вспоминал Грушевский:

Ц[ентральна] рада, [що] виростала з дня на день на жвавий кермуючий осередок України, тиснулась далі в коридорах і передсінках педагогічного музею і не мала ніяких засобів навіть на оплату свого персоналу. Канцелярія все ще складалася з добровольців, які приходили на кілька годин щоденно з своїми навіть машинками, і працювали безплатно, уриваючи від своїх заробкових занять. Безплатно працював весь актив Ц[ентральної] ради. Але ж не ставало грошей навіть на такі речі як видання її органу, оплати видатків депутатів, що приїздили на сесії, подорожніх коштів висланців Ц[ентральної] ради і т. д. <…> Я сам на собі відчував всю ненормальність утвореного положення: революція забрала в мене мої давніші приходи – університетську платню, приходи з батьківського підручника; я весь час свій віддавав праці в Ц[ентральній] раді і не діставав за те ні копійки, а мусив уривати час, щоб заробити на прожиток літературою та видавничою роботою²¹².

Не занимаясь подсчетом денег в чужом кармане, заметим, однако, что автор цитаты в то время продолжал владеть доходным домом на углу Паньковской и Никольско-Ботанической, в котором жил и сам.

5 (18) мая в помещении педагогического музея открылся первый всеукраинский военный съезд, решения которого сыграли большую роль в дальнейшем. Одним из делегатов съезда был подпоручик Владимир Кедровский, уроженец Херсона. Кедровский приехал на съезд с Подолья.

Приїжджу до Києва. Останній раз я був у ньому в 1913 році. Тепер моєю мрією було побачити столицю України не такою, як я її знав раніше, коли не почуєш рідної мови поза межами українських двох чи трьох книгарень та редакції «Ради» й українських журналів.

Потяг підходить до двірця. Очі шукають на ньому нашого прапора. Та даремне. Над двірцем має червоний прапор, символ любові й братерства народів, котрий згодом російська революційна демократія обернула у символ нищення волі народів <…>

Виходжу з двірця. Іду по Безаківській вулиці, прислухуючись, чи не чути рідної мови. <…> Рідна мова мусить лунати сьогодні на вулицях старого, славетного Києва й вона мусить розквітчати його. Але тяжко… Рідного слова не чути <…>

Іду на Велику Володимирську вулицю в педагогічний музей іменї наслідника царського престолу, Олексія. В 1913 році <…> [ц]ей київський музей на мене зробив тоді вражіння дійсно заслуговуючого напису, що був на ньому. «На благоє просв?щеніе…» Але далі я не хотів би читати, бо серце чомусь так дуже боляче защеміло <…> Це було: «русскаго народа»!

Кедровский надеялся, что по крайней мере к украинскому съезду последняя часть надписи на здании будет закрашена и заменена на украинскую. И здесь, однако, его постигло разочарование: «Немов хто слизькою грязюкою облив мене…» Надпись была на прежнем месте.

Невеселое настроение делегата мгновенно сменилось радостью, когда он зашел в зал и услышал речь Винниченко. Атмосфера на съезде была приподнятой, торжественной. «Тепер ясно: тут за цими мурами кується доля України», – заметил мемуарист (и, в общем, не ошибся)²¹³.

На съезд собралось около 700 делегатов. В 10 часов утра открыл заседание Михаил Грушевский, встреченный овацией и возгласами «Слава!». Не обошлось без своеобразного акта политической конкуренции. По признанию Грушевского:

Коли стало питання, хто відкриватиме з’їзд і проводитиме вибір президії, я заявив рішуче, що з’їзд скликала Ц[ентральна] рада, і я як її голова відкрию його. Михновський перечив і доказував, що ся честь належить йому як представникові київської військової організації. Змагання вийшло в сам момент, коли з’їзд відкривався, – у великій залі педагогічного музею, – і мушу признатись: я рішив його тим, що просто злегка відпихнув Михновського фізичним рухом і відкрив збори. Признаюсь, для мене се зісталось доказом слабості Михновського як діяча, що він, бувши в порівнянні зо мною і фізично сильнішим, і досвідченим демагогом, одначе спасував перед рішучим рухом в такий важний для нього момент і випустив з рук провід²¹⁴.

Затем приступили к выборам президиума.

Представитель центральной рады В. В и н н и ч е н к о, также встреченный овацией, предлагает от имени рады избрать председателем съезда представителя трех армий, служащего земского союза, известного писателя С. В. Петлюру.

Кандидатуру Симона Петлюры также встретили шумными аплодисментами. Но здесь опять вмешался Михновский. Съезд, заявил он, военный, а Петлюра человек штатский. После этого несколько делегатов предложили избрать председателем самого Михновского. Теперь возразил Винниченко: дескать, Петлюра хотя и штатский человек, но все время находится на фронте, и на съезд прибыл как представитель фронта, тогда как Михновский сидит все время в Киеве и на фронте никогда не был. Прения приняли страстный характер. Наконец сошлись на компромиссном решении: избрать коллективный президиум, от которого на каждое заседание избирался бы особый председатель. По кандидатурам членов президиума возник новый раунд прений. В конечном счете в президиум были избраны: от фронта – Петлюра, от тыла – Михновский, от флота – матрос Балтийского флота Письменный, от Центральной Рады – Винниченко²¹⁵.

Симон Петлюра (1879–1926)

Съезд принял решение присвоить первому украинскому полку, формировавшемуся в то время в Киеве, название «Первый украинский имени Богдана Хмельницкого полк», и считать принятыми в этот полк всех ранее записавшихся в него солдат и офицеров, в количестве 3400 человек. В зал торжественно внесли знамя новой части. Командиром полка стал Юрий Капкан²¹⁶.

Владимир Кедровский вспоминал:

Знову почалось засідання. Сиджу на бальконі, слухаю дебати. Відчиняються невеличкі двері позаду президії, звідки виходить якийсь підполковник і хоче сісти в глибині сцени, на місцях, очевидно, визначених для почесних гостей. В цей час чую, із залі несеться гучний викрик якогось делегата:

– Полковникові першого українського полку імені гетьмана Богдана Хмельницького, полковникові Капканові, Слава!

Вся заля здрігає від гучних оплесків та викриків «Слава»! Полковник той, що увійшов, виходить наперед сцени, кланяється та щиро дякує за привітання й просить з’їзд підтримати його полк у заходах перед Тимчасовим урядом, щоби той затвердив його.

– Не треба московського затвердження! – чується чиїсь протестуючі вигуки. – Ми самі затвердимо!… Ми, з’їзд, мусимо утворити свій верховний військовий орган і не їздити до Петрограду жебрати ласки!

Заяву покривають гучні оплески всього з’їзду²¹⁷.

В последний день съезда, 8 (21) мая, такой орган действительно был создан – украинский Генеральный военный комитет при Центральной Раде, в составе которого было 18 человек. Новый комитет должен был ведать украинскими военными делами и работать в тесном контакте с российским генеральным штабом. Председателем комитета был избран Симон Петлюра²¹⁸.

Съезд также выдвинул некоторые конкретные требования – в частности, «щоб Ц[ентральна] рада (і Генеральний військовий комітет) дістали асигнування з державного скарбу на свої потреби; посилали до Оберучева депутацію, щоб той виселив з педагогічного музею авіаційну школу й опорожнив його таким чином для Ц[ентральної] ради і под[iбне]»²¹⁹. Но школу тогда не выселили.

В эти же майские дни, возможно, впервые прозвучали две знаковые фразы. Винниченко, на военном съезде: «Центральная украинская рада – это своего рода украинский парламент, избранный волею всего организованного украинского народа»²²⁰. Грушевский, в газетной статье, посвященной итогам съезда: «Сей комітет [Центральной Рады. – С. М.] <…> в Педагогичному музеі на Володимерській [sic] улиці <…> творить собою Тимчасовий Украінський Уряд»²²¹.

Обе эти фразы, конечно, были сказаны авансом. Украинский парламент и украинское правительство на тот момент были делом будущего, но в исторических масштабах – ближайшего будущего.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.