В плену у Цветка

В плену у Цветка

Кетсалькоатль с трудом открыл глаза. Он хотел приподняться, но голова оказалась такой тяжелой, что он не смог оторвать ее от пушистого покрывала. Кетсалькоатль с удивлением заметил, что в комнате светло — значит, полдень давно миновал. Выходит, он спал долго, ибо заснул, вернее забылся, ночью, когда Папанцин закончил свой рассказ о том, чего он так боялся.

Горло сжала судорога; сразу захотелось пить. Кетсалькоатль медленно повернулся на бок, и взгляд его уперся в пару огромных неподвижных глаз: две продолговатые миндалины, обрамленные густым веером мохнатых ресниц, смотрели на него с любопытством и настороженностью.

Кетсалькоатль совершенно явственно ощутил, как кто-то довольно настойчиво пытается приподнять его отяжелевшую голову. Одновременно он почувствовал на губах знакомый приятный аромат, а в пересохшем рту — холодный, упоительно сладкий напиток.

Кетсалькоатль пил жадно и много. Он чувствовал, как вместе с напитком, утолявшим жажду, в него вливаются бодрость, сила и уверенность. Наконец он оторвался от сосуда и легко и радостно отбросил назад голову.

Женщина в его опочивальне?! Раньше их никогда не приводили сюда. Им было запрещено под страхом смерти переступать порог его дворца, и никто никогда не осмелился нарушить приказ. Знает ли она об этом? Кто она и как ее зовут?

— Шочитль, — тихо прозвучал мелодичный голос. — Меня зовут, о человечнейший и милосерднейший господин, Шочитль.

Кетсалькоатль был поражен. Как она угадала его мысль? Легко, почти без всяких усилий он повернулся на голос.

Подобрав под себя ноги, девушка сидела на полу далеко от ложа правителя, почти у самой стены. Теперь он смог разглядеть ее всю целиком, а не только одно лицо, так поразившее его своей совершенной красотой.

Ей было не больше пятнадцати или шестнадцати лет — возраст, когда девушка уже перестает быть ребенком, но еще не обретает величественного великолепия зрелости женщины-матери. Красная короткая юбка плотно облегала в меру полные крутые бедра, одновременно подчеркивая тонкую талию, перехваченную узким ремешком. Собственно, это и была вся ее одежда, если не считать богатых украшений на шее и тонких запястьях рук. Изумрудные ожерелья, казалось, соединяли стройную длинную шею с узкими покатыми плечами. Упругие девичьи груди по-козьи смотрели в стороны; правая рука упиралась в пол, левая лежала вдоль бедра. На обнаженном гладком колене покоилась изящная тонкая кисть с длинными пальцами, унизанными кольцами.

Кетсалькоатль поймал себя на том, что с наслаждением любуется этим совершенством красоты и неповторимой свежести, свойственной одной только молодости. Ощущение пьянящего дурмана, проникшего в тело вместе с чудотворным напитком, постепенно усиливалось. Правда, теперь ему было приятно и радостно.

— Шочитль, — то ли позвал, то ли повторил он имя девушки. — Цветок… Он прекрасен и похож на красавицу бабочку, порхающую среди цветов…

Он позвал к себе Шочитль…

Золотая клетка поздней любви оказалась мучительно приятной. Временами, когда Кетсалькоатль вырывался из дурмана любви и пьянящего напитка, наполнявшего разум сладостным обманом, он принимал решение разорвать паутину, сковывавшую его волю. Но Шочитль успевала неистощимым потоком ласк или кувшином пьянящего пульке — напитка из перебродившего сока агавы и меда, — а чаще всего тем и другим снова и снова подчинять себе ослабленную волю и разум правителя Толлана.

Отголоски бурных событий, проходивших где-то там, далеко, вне пределов его маленького, сказочно прекрасного мирка, окутанного дурманящим туманом, иногда доходили до него, но он потерял нить, соединявшую его с другой жизнью. Теперь она казалась ему фантастической, потусторонней.

Папанцин ни разу не появлялся во дворце, но Кетсалькоатль постоянно ощущал его незримое присутствие. Еще в первые дни добровольного плена память восстановила разорванную на клочки картину той мучительной ночи, когда в болезни наступил кризис. Он был убежден, что именно Шочитль — дочь его любимого царедворца — и ее пульке спасли ему жизнь. Это успокаивало, и он верил, что Папанцин обязательно появится в то самое мгновение, когда правитель Толлана будет нуждаться в нем. Его отсутствие он воспринимал как прирожденную тактичность своего придворного, и Кетсалькоатлю оставалось лишь наслаждаться любовью и ждать, когда Папанцин распахнет двери золотой клетки.