Памятник Высоцкому

Программа: “Поверх барьеров”

Ведущая: Марина Тимашева

27 июля 1995 года

Петр Вайль. Я думаю, в эти дни по Москве повсеместно звучит эта песня:

Но не поставят мне памятник в сквере,

Где-нибудь у Петровских ворот.

Поставили. Вспомним, аналогичный случай произошел с Маяковским, который сказал нечто вроде этой фразы, мол, здесь мне памятника не поставят, указывая на Триумфальную площадь. Как известно, именно там монумент ему и воздвигли, а площадь, кстати, побыв почти шесть десятилетий Маяковской, снова – Триумфальная. И вот это уже имеет прямое отношение к посмертной славе Высоцкого. Как раз то, что побудило к обратному переименованию одной из центральных площадей Москвы, и позволило этой славе достичь широчайших официальных масштабов. Маяковскому официозное признание нанесло сильнейший и, боюсь, уже никогда не поправимый вред. То, что Сталин объявил его лучшим и талантливейшим, и то, что его насильственно проходили в школе, навсегда отвратило от Маяковского целые поколения.

С Высоцким, конечно, другая история. В первую очередь потому, что сейчас не очень понятно, где официоз, а где нет. Но то, что утрачено по вертикали, сверху вниз, то с лихвой возмещается распространением по горизонтали, вширь и, главное, накалом страстей. В этом феномене стоило бы разобраться. У нас всегда любили любить вопреки. Прежде всего вопреки и назло начальству. Теперь в этом вроде бы нет смысла, а во-вторых, если раньше начальство крутило записи Высоцкого за заборами, то теперь открыто признается в любви к нему. Противостоять нечему, доказывать некому, скрывать нечего. В этом социально-эмоциональном вакууме и вырастает любовь завышенная, захлёбная, заполошная. Я, разумеется, не подвергаю сомнению искренность народной любви к Высоцкому, я только хочу попытаться понять, отчего она принимает такой безудержный характер.

Роль Высоцкого в отечественной культуре принизить невозможно, оттого и возвышать специально не только не надо, но и порочно. И нечестно по отношению прежде всего к нему, к самой природе его творчества – спонтанной, нерафинированной, самородной.

Несколько дней назад я пришел посмотреть на памятник Высоцкому. Не думаю, чтобы он сам остался доволен. Раскинутые нараспашку руки, заброшенная за спину, на манер винтовки, гитара. Да, пророчество сбылось, памятник поставлен именно там, как было спето, – у Петровских ворот. Но вспомним, в каком контексте стоит пророчество.

Это из песни, которая начинается словами:

У меня было сорок фамилий,

У меня было семь паспортов,

Меня семьдесят женщин любили,

У меня было двести врагов.

Высоцкий знал себе цену, но не позволял себе опускаться до пафоса в самооценке. Посмертная же его слава не знает ни иронии, ни снисхождения. Высоцкий, поставленный в единый ряд с Пушкиным, подобного сравнения, естественно, не выдерживает и оттого становится смешон, не будучи в этом ни капли виноват. Высоцкий был патетичен, но более всего в стиле исполнения – до хрипоты, на разрыв. Что же до его содержательно-патетических песен, то они, подозреваю и наблюдаю эту тенденцию уже сейчас, останутся в хрестоматии. Это замечательные песни, такие как “Дом” или “Кони привередливые”, но они слишком монументальны. Высоцкий народен, народен по-настоящему, а это значит, что он расходится сотнями цитат – забавных, пустоватых, мало что значащих, но бессмертных, потому что в них и сосредоточен национальный характер и родная речь. “А это кто в короткой маечке?”, “Я самый непьющий из всех мужиков”, “Сумасшедший, что возьмешь?”, “Лучше гор могут быть только горы”, “Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, и спекся”, “А наши ребята за ту же зарплату”, “Придешь домой – там ты сидишь”.

Конца нет этому перечню, и это настоящий, подлинный, народный, любимый Высоцкий. Только признаться в этом почему-то нет сил. И надо додумать особую гонимость и непременно поместить в пушкинско-достоевский пантеон, и поставить патетический, до надрыва, монумент в стиле Маяковского – памятника и поэта.

Подозреваю и даже уверен, что сам Владимир Высоцкий предпочел бы нечто иное. Ну, например, Ваню и Зину у телевизора, с которыми может отождествиться каждый. Не то что с никому не доступным бронзовым героем с раскинутыми нараспашку руками и заброшенной за спину, на манер винтовки, гитарой.