Парижские выставки

Программа: “Поверх барьеров”

Ведущий: Иван Толстой

3 мая 2006 года

Иван Толстой. Может ли художественная выставка стать уроком жизни? Мой коллега Петр Вайль вернулся из Парижа, побывав в трех музеях на трех больших ретроспективах. Петр, что, французы как-то особенно умеют устраивать выставки?

Петр Вайль. Нет, я бы не сказал, что Франция так уж далеко опережает иные страны. Например, в США выставки великолепные устраиваются. Такая была в свое время чикагская школа выставок. Но в последний свой визит в Париж я был ошеломлен умением устраивать выставки. Просто такое культурное потрясение.

В Париже в это время проходили три выставки сразу – значительные выставки, разумеется, их больше. Это выставка Энгра в Лувре, Сезанна и Писарро в музее Орсе, и в выставочном зале Гран Пале выставка Анри Руссо-таможенника. Все выставки, как видите, совершенно разные, и устроены они по-разному. Но вот что общее. Это какой-то колоссальный образовательный заряд, который ты получаешь, посетив выставки. То есть не просто ты видишь набор картин, как это привычно представляется огромному большинству людей, посещающих такие мероприятия, а есть ощущение, как будто ты то ли прослушал курс лекций на эту тему, причем страшно интересных, то ли прочел увлекательнейшую книгу, да не одну еще.

О чем я говорю? Если выставка Энгра устроена более или менее традиционно, просто в хронологии, огромное количество работ с подробными пояснительными текстами, то выставка Сезанна и Писарро была устроена так, что ты видел наглядно, как два выдающихся художника шли буквально шаг в шаг, ноздря в ноздрю в течение двадцати лет, как они зачастую писали одни и те же места. И это было так именно и устроено. Одно и то же место где-нибудь в Пикардии или Иль-де-Франс, которое писал Сезанн и тут же Писарро. Ты видишь один и тот же дом, одну и ту же дорогу, одни и те же деревья, которые они видели по-разному и по-разному изобразили. И если Писарро – это все-таки представитель, скорее, традиционного импрессионизма, то Сезанн – революционер. Считается, что он заложил основы живописи ХХ века. И вот когда эти картины рядом – одна слева, другая справа, – ты видишь, в чем тут дело. Это работает намного нагляднее, чем любые объяснения любых знатоков и профессоров. Нагляднее и убедительнее, чем любая энциклопедия и любой учебник. Вот это умение выстроить параллельно свой художественный текст – это, конечно, высочайшее достижение выставок второй половины ХХ века. Раньше такого не было.

Еще в большей степени меня поразила выставка Анри Руссо, который вошел в историю искусства как таможенник. Он служил в парижской таможне, как известно. И только в сорок лет занялся живописью, никогда не учившись этому. Он гениальный самоучка и один из столпов так называемого наивного искусства. Это люди, которые, ничего не умея, брались за кисть, а все вокруг хватались за голову от восторга. И не случайно Руссо, над которым хохотали обыватели, в первую очередь признали такие великие люди, как Пикассо, Дега, Аполлинер. То есть художники и писатели.

Как устроена выставка Анри Руссо-таможенника в Гран Пале? Ты не просто видишь картины – они перемежаются фотографиями той эпохи, конца XIX – начала ХХ веков, кинокадрами, ты видишь Всемирную выставку в Париже 1900 года, снятую на кинопленку. Всего пять лет как кино было изобретено, а уже эту выставку сняли. По этой выставке ходил Анри Руссо, и впечатления от нее отразились в его полотнах. Ты как будто входишь внутрь его жизни.

Он, как известно, рисовал очень много всяких джунглей, экзотических зверей, хотя никогда в жизни никуда за пределы Франции не выезжал. Чем он пользовался? Он пользовался тогдашними журналами, периодикой и книгами. Так вот, все эти журналы и книги там лежат. И ты видишь, как французские журналы того времени изображали Африку, Азию, Австралию, как Руссо ходил в зверинцы, и ты видишь эти зверинцы. Они на картинах, фотографиях и опять-таки снятые на кинопленку. Ты понимаешь, что от чего произошло, что откуда взялось.

Полное погружение в контекст времени, в эпоху. Это совсем иное ощущение. Это далеко превосходит художественное ощущение. Это уже социально-исторический урок воспитания. И тогда становится ясно, почему именно здесь и тогда мог появиться такой художник, а не иной другой.

Вот я себе представляю, что такую выставку, как Руссо-таможенника, можно было устроить Пиросмани, Нико Пиросмани. Представляете, погрузить его в Тифлис того времени! Устроить какой-то макет духана, расставить бутылки вина, накрыть стол. Представляете, насколько богаче было бы наше понимание этого художника. Вот что делают такие выставки. Это действительно урок жизни.