Сундук, воды и Геины кости
Вот так стремительно и кошмарно завершился Золотой век. Смерть, болезни, бедность, преступность, голод и войны навеки стали неизбежной частью удела человеческого.
Но Серебряный век, как стали именовать ту эпоху, не свелся к одному лишь отчаянию. Он отличался от нашего тем, что боги, полубоги и чудовища навещали нас, людей, скрещивались с нами и полностью участвовали в нашей жизни. С огнем в руках, а теперь и с появлением женщин человечество смогло размножиться, наполнилось смыслом понятие «семья», и кое-какие беды из кувшина Пандоры удалось уравновесить. Зевс глядел и видел все это. Голос Метиды у него в голове, казалось, шептал, что никак не остановить человечество, если однажды оно решит встать на ноги — в других смыслах, кроме очевидного. Зевса это глубоко беспокоило.
Тем временем люди, как положено, благоговели перед богами и применяли свою новую близость к огню, чтобы слать Олимпу подношения — в знак преданности и послушания.
Пандора, первая женщина, родила от Эпиметея несколько детей, в том числе дочку ПИРРУ. Прометей тоже зачал ребенка — сына ДЕВКАЛИОНА, возможно — от собственной матери Климены или, если верить другим источникам, от океаниды ГЕСИОНЫ.
И так размножился род мужчин и женщин.
Прометей, чей дар предусмотрительности[109] никогда его не покидал, отчетливо осознавал, что гнев Зевса еще предстоит утишить. Он воспитал Девкалиона готовым к любым божественным воздаяниям. Когда мальчик подрос, Прометей научил его работать с деревом. Вместе они соорудили громадный сундук.
Братья-титаны радовались вовсю, когда Пирра и Девкалион влюбились друг в друга и поженились. Прометей и Эпиметей могли теперь считать себя родоначальниками новой независимой человеческой династии. Но угроза от Громовержца, супившегося на своем олимпийском троне, так никуда и не делась.
Шло время, человечество продолжало плодиться и расселяться — по мнению Зевса, скорее чума, чем милые игрушки, какие он когда-то любил. Повод повторно наказать человечество дал один из первых людских правителей, ЛИКАОН, владыка Аркадии — сын Пеласга, от которого происходит название пеласгийцев. Этот Пеласг — одна из тех фигурок, что слепил Прометей и одухотворила Афина. По нашим современным понятиям, Пеласг был эллином, со смугловатой кожей, темными волосами и глазами. Позднее греки стали считать тот народ, его язык и обычаи варварскими, и, как мы убедимся, этому первому племени не суждено было долго населять Средиземноморье.
Ликаон, то ли чтобы проверить Зевсово всеведение и суждение, то ли по каким-то иным зверским причинам, убил и зажарил собственного сына НИКТИМА — и подал его богу, зашедшему в гости на пир во дворец Ликаона. Зевса настолько отвратил этот невыразимо гнусный поступок, что он вернул мальчика к жизни, а самого Ликаона превратил в волка[110]. Править Никтиму на месте отца довелось, впрочем, недолго: его сорок девять братьев разоряли земли с такой свирепостью и вели себя так безобразно, что Зевс решил раз и навсегда прекратить эксперимент с человечеством. Для этого он собрал тучи — устроить бурю такой силы, чтобы землю затопило и все люди Греции и Средиземноморья утонули.
Все, за исключением Девкалиона и Пирры, которые, благодаря предусмотрительности Прометея, пережили девять дней потопа в деревянном сундуке, что плавал себе по водам. Как и положено настоящим специалистам по выживанию, сундук они наполнили запасами еды, питья, а также кое-какими полезными инструментами и предметами, чтобы, когда потоп спадет и их суденышко сможет пристать к горе Парнас, им удастся перебиться в послепотопных иле и грязи[111].
Когда мир более или менее просох и Пирра с Девкалионом (которому, говорят, тогда было уже восемьдесят два) смогли безопасно спуститься по горному склону, они добрались в Дельфы, что расположены в долине под Парнасом. Там они посовещались с оракулом Фемиды, титаниды-провидицы, чьей специальностью было видеть то, что вернее всего следует предпринимать.
— О Фемида, мать справедливости, мира и порядка, наставь нас, молим тебя, — вскричали они. — Мы одиноки на белом свете и слишком преклонных лет, чтобы заполнить этот пустой мир потомством.
— Дети Прометея и Эпиметея, — произнесла провидица. — Услышьте голос мой и поступайте по слову моему. Укройте головы и бросьте кости матери вашей через плечо.
И ни словечка больше не смогла растерянная пара вытянуть из оракула.
— Моей матерью была Пандора, — сказала Пирра, усаживаясь наземь. — И она, надо полагать, утонула. Где же я найду ее кости?
— Моя мать — Климена, — проговорил Девкалион. — Или, если верить другим источникам, океанида Гесиона. Хоть так, хоть эдак, обе они бессмертные, а значит, живы и со своими костями расставаться точно не пожелают.
— Надо подумать, — сказала Пирра. — Кости матери вашей. Может в этом крыться другой смысл? Материны кости. Материнские кости… Думай, Девкалион, думай!
Девкалион накрыл голову сложенной тканью, сел рядом с женой, чья голова и так была покрыта, и задумался над задачкой, наморщив лоб. Оракулы. Вечно они увиливают и увертываются. Он сумрачно подобрал камешек и бросил его вниз по склону. Пирра схватила его за руку.
— Наша мать!
Девкалион уставился на нее. Она захлопала ладонями по земле рядом с собой.
— Гея! Гея — наша общая мать, — воскликнула она. — Мать-земля наша! Вот они, кости нашей матери, смотри… — Она принялась собирать камешки с земли. — Шевелись!
Девкалион встал и тоже взялся поднимать камни и гальку. Они прошли через поля у Дельф, бросая камешки через плечо, как и было велено, однако оглядываться не решались, пока не одолели многие стадии.
Когда наконец обернулись, открылось им зрелище, наполнившее их сердца радостью.
Там, где упали камни Пирры, возникли девушки и женщины, сотни их, все улыбчивые, здоровые, ладно сложенные. А там, где упали камни Девкалиона, появились юноши и мужчины.
Вот так старые пеласгийцы утонули в Великом потопе, и Средиземноморье заселилось новым племенем, что возникло благодаря Девкалиону и Пирре, от Прометея, Эпиметея, Пандоры и — что важнее всего, разумеется, — от Геи[112].
Это мы с вами и есть — соединение провидения и порыва, всех даров и земли.