Достижения Юлии Домны и ее сестры

Во II веке н. э. римскими императорами были выходцы из Галлии и Испании. Теперь пришла очередь Африки и Сирии. Септимий Север родился в Великом Лежисе в Триполитании (его семья была так мало романизирована, что сестра, знавшая всего несколько латинских слов, так его раздражала, что он отправил ее домой), а его жена Юлия Домна и внучатые племянники, будущие императоры Элагабал и Александр Север, родились в Эмесе в Сирии.

Жестокое убийство Пертинакса и вмешательство в римские дела Дидия Юлиана заставили командующих крупными армиями в провинции предъявить свои права на престол, и снова произошло то, что случилось в 69 году н. э. Победителем в этом конфликте стал Л. Септимий Север, которого провозгласили императором в Карнуте в апреле 193 года. Он правил до 211 года и умер в Йорке. Правление его было успешным: при нем границы империи остались прежними, грабительские налоги обеспечили необходимые доходы, а войска сохранили ему верность. Он был способным, хотя и не слишком просвещенным императором. Это подтверждает совет, который он дал на смертном ложе своим сыновьям: «Избегайте ссор. Хорошо платите своим солдатам и больше ни о ком не заботьтесь».

Этот фантастически суеверный человек, еще будучи простолюдином, видел сны, которые обещали ему выдающееся будущее; кроме того, он с большим рвением занимался астрологией. После смерти своей первой жены Пацции Марцианы (о которой мы знаем только то, что в своей автобиографии Септимий Север даже не упомянул ее имени) он жил в Лионе и служил губернатором провинции Галлия Лугдунензис. Здесь он вспомнил, что, завершив свою службу в Сирии, где командовал IV легионом, посетил храм Солнца (Элагабала) в Эмесе и познакомился там с Юлием Бассианом, который, судя по тому, что был жрецом, происходил из знатной семьи, и с его дочерью Юлией Домной. Тогда или позже он узнал, что гороскоп предсказал, что ей суждено стать женой правителя. Он мечтал стать правителем, и потому послал за Юлией и женился на ней. Это было в 185 году. Через год или чуть позже в Лионе родился их первый сын Каракалла; а в Риме, в 189 году Юлия родила второго сына, Гету. Теперь уже их не устраивали прежние имена. Септимий Север совершил неслыханный поступок – он провозгласил себя отпрыском угасшего рода Антониев. Так что его сыновья и, что еще более удивительно, внучатые племянники Юлии, будущие императоры Каракалла, Гета, Элагабал и Александр Север, сделались Антонинами, Аврелиями или Аврелиями Антониями.

Круглое лицо и сирийские черты Юлии по римским стандартам не считались красивыми; но она была очень умна и обладала большим мужеством, поэтому влияние ее личности чувствовалось в империи во всем. Ни одна императрица не оставила после себя столько изображений на монетах и надписей, сколько она. Юлия обладала большей властью, чем даже Плотина, и стала самой успешной императрицей за всю предыдущую римскую историю. Она получила множество титулов, которые в большинстве своем были созданы специально для нее. Титулы эти часто встречаются на монетах и надписях того времени. Уже в 196 году, после того как Септимий разгромил армию Адиабени, она получила титул Мать войска, которым в свое время была награждена младшая Фаустина. Позже она стала «матерью» еще много кого и чего. В посвящении на арке менял на форуме Боариум в Риме, установленной в 204 году, ее называют Матерью Августов – Каракаллы и Геты – и армии. После смерти Геты эта надпись была изменена, теперь она гласила: «Мать нашего Августа – Каракаллы – и армии, и сената, и страны».

После нескольких лет противостояния Юлия потерпела свое первое поражение. Консульская комната императора стала слишком тесной для нее и необычайно влиятельного префекта гвардии Ц. Фульвия Плаутиана, который начал свою карьеру, пользуясь тем, что был земляком или, может быть, даже родственником Севера. Он бы крайне невыдержанным человеком, который настаивал, что его жена должна жить в уединении. Стремясь усилить свое влияние за счет Юлии, он пошел на огромный риск – и выиграл. В 201 году, вероятно, он собрался или внушил всем, что собирается подать на императрицу в суд за измену мужу. По определению Августа, учитывая ее высокое положение, такое обвинение приравнивалось к обвинению в государственной измене. Ни одной императрице – за исключением бедной Октавии, жены Нерона, – не наносилось еще такого оскорбления, и можно было себе представить, какое возмущение оно вызвало. Если бы дело действительно дошло до суда, Юлия была бы оправдана – на что, очевидно, надеялся Плаутиан, – но в тот момент ее власти над мужем был нанесен сильный удар. Звезда Плаутиана поднялась очень высоко; на следующий год его дочь Плаутилла вышла замуж за сына императора и его предполагаемого наследника, Каракаллу. И то, что Каракалла ненавидел свою жену не меньше, чем сама Юлия, служило для нее слабым утешением.

Юлия была неукротимой женщиной – она решила стать покровительницей в той сфере, где соперничество с префектом гвардии ей не грозило. Окружив себя литераторами и философами, она основала салон. Одним из писателей, который вызвал у нее интерес, был Кассий Дион, поэтому с его стороны было неблагородно и несправедливо называть ее женщиной низкого происхождения. Ее секретарем был Филострат; именно она заказала ему собрать все сохранившиеся документы и опубликовать книгу под названием «Жизнь Аполлония Тианского», чей характер сочетал в себе фанатизм, аскетизм, веру в чудеса и суровость философа, жившего веком ранее. «Рассказ об этом был найден в дневнике ученика Аполлония Дамиса, который, как полагают, попал в руки Юлии Домны и был передан ею Филострату для редактирования. Он очень похож на Новый Завет, разве только стиль его более претенциозен и, несомненно, более совершенен; общий тон бесконечно более эрудированный, а тема еще более чудесная» (Платнёр М. Жизнь и правление императора Луция Септимия Севера. Оксфорд, 1918). Для Филострата императрица была «Юлией-философом». Среди ее переписки сохранилось одно послание, написанное им. «Не следует забывать, что наложение западной культуры на восточный, по своей сути, характер завоевало для императрицы такую популярность во всем мире, что повсюду стали публиковать ее мнение. В личной жизни она, должно быть, была женщиной сильной и властной, глубоко пропитанной тем довольно легковерным мистицизмом, который столь типичен для Востока, хотя и умеряется спокойным рассуждением, которым наградило ее изучение философии. «Философом Юлией», вероятно, он назвал ее не ради забавы и вполне заслуженно». Так пишет М. Платнёр, современный биограф ее мужа.

Закат ее политического влияния продолжался три года, но в 204 году она лично участвовала в Юбилейных играх, чего никогда до этого не делали другие императрицы. На следующий год алчный, жестокий и нетерпимый Плаутиан, занимавший в государстве такое же положение, что и сыновья императора, попал под следствие. Информация о его делах была передана брату императора, П. Септилию Гете, который уже лежал при смерти; Каракалла поддержал обвинения, и Плаутиан, обвиненный в измене, был убит во дворце. «Кто-то выдернул из его бороды несколько волосков и отнес их Юлии и Плаутилле, которые до вынесения приговора находились в одной комнате, и воскликнул: «Держите своего Плаутиана!» Пожалела ли Юлия Плаутиллу, кто знает? Ее муж конечно же не пожалел. Он развелся с ней и сослал на Липару.

На римских монетах часто чеканили слово Aeternitas (Вечность), выражая этим надежду, что правящая династия не прервется. Эти надежды основывались на том, что у императора было два сына. Другим популярным словом было «Согласие» (Concordia), однако это не могло скрыть тот факт, который очень тревожил Юлию, что Каракалла и Гета ненавидели друг друга. В 208 году вся императорская семья отправилась в Британию, где Септимий хотел подчинить себе бриттов, и все искренне надеялись, что братья там помирятся. Их отец в 211 году, перед смертью завещал империю им обоим (какая глупость!) и убеждал забыть о своей вражде; но ни того ни другого не тронули просьбы отца. Они отвезли его прах в Рим, но о примирении не могло быть и речи. Люди опасались, как писал Продиан, что империя будет разделена на две части, по одной на каждого брата. Но в феврале 212 года Каракалла неожиданно предложил встретиться с Гетой в присутствии матери и уладить все разногласия. Гета явился во дворец. Собрались и центурионы, нанятые Каракаллой. Гета бросился к матери, ища защиты, но центурионы закололи его мечами и в неразберихе боя ранили Юлию. Гету публично предали проклятию; его имя стерли с многочисленных хвалебных надписей, которые были сделаны в его честь и в честь других членов семьи. Ему шел всего лишь двадцать третий год – и вот он погиб. Возможно, по характеру он был более дружелюбным, чем его брат; Юлия, хорошо понимавшая, что за ней внимательно следят, ради своего собственного спасения сделала вид, что разделяет радость Каракаллы по поводу смерти брата. Когда одна из дочерей Марка Аврелия, Корнифиция, пришла к Юлии, чтобы выразить свои соболезнования, Каракалле, который, в результате усыновления, мог считать себя ее племянником, показалось, что это вполне подходящий повод, чтобы ее казнить. Нам известны ее последние слова, которые вполне мог бы произнести сам Адриан: «Улетай, бедная душа, для которой это грешное тело было тюрьмой; будь свободна. Покажи, что ты истинная дочь Марка, нравится им это или нет». Каракалла послал также на Липару приказ убить свою жену. Юлия, однако, уцелела. Каким бы негодяем ни был Каракалла, до Нерона ему было далеко.

Каракалла правил Римом шесть лет и прославился тем, что в 212 году объявил всех свободных жителей Римской империи гражданами Рима. Что касается других дел, то он считал, что вопросы управления отвлекают его от более подходящих для императора занятий: армии, гладиаторских боев и гонок на колесницах, и он не возражал, когда Юлия, которая всеми силами пыталась заставить его относиться к государственным делам серьезнее, полностью подчинила его своей воле. Со своим сыном ей удалось сделать то, с чем так упорно боролся Плаутиан, – подчинение мужа ее воле. В результате этого у Юлии и Каракаллы установились отличные отношения, что дало повод римскому сброду обвинить их в кровосмесительных отношениях. Слухи об этом поползли по Риму, впрочем, ничего более оригинального сплетники придумать не могли. Ходили и другие разговоры – поскольку Каракалла с девятнадцати лет жил без жены или наложницы, все решили, что он импотент.

В записях авральских братьев за 213 год приводится пример небывалого лизоблюдства. Эта высокочтимая компания выдающихся людей, которая существовала с момента ее вторичного утверждения Августом, приносила в честь годовщин разных событий и других важных государственных дел жертвы богам. Они также устраивали обеды – в том году их было три, – после чего выкрикивали слова похвалы императору. В 213 году они кричали вот что: «Браво, браво! Ты, Каракалла, – победитель. Браво! Мы счастливы, что ты наш император. Пусть бог отнимет у нас несколько лет жизни и прибавит к твоей. Храни тебя Германик, величайший из богов! Храни тебя Британник, величайший из богов! Если ты в безопасности, то и нам ничего не грозит. Сенату повезло, что у него такой император. Храни тебя вечно бог Август. Ты молод в своем триумфе, но мудр, как ветеран. Храни тебя бог, который выше Августа. Август! Август! Браво, Юлия Августа, мать Августа! Спасибо тебе, Август, что мы видим Августа! Да хранят вас вечно боги, Август, Августа!»

В 214–215 годах Юлия была в Вифинии, а Каракалла – на Востоке. На следующий год, во время его Армянской и Парфянской войны, она оставалась в Вифинии. Император безоговорочно доверял Юлии; он позволял ей принимать прошения и отвечать на большую часть официальных писем, приходивших на его имя. Его депеши сенату отсылались от ее имени, а также от имени императора и его армии.

В апреле 217 года на пути из Эдессы в Карре, где Каракалла собирался принести жертву богам, он был убит. Юлия получила известие об этом в Антиохии и, не желая – как в свое время жена Л. Вера Луцилла – распрощаться с позицией первой дамы империи, задумала покончить с собой. Никто не оскорбил ее предположением, что она чувствовала привязанность к Каракалле или скорбела о его смерти. Когда Макрин, сменивший Каракаллу, великодушно написал, что позволяет ей сохранить свою гвардию и другие приметы высокого положения, она воспрянула духом. Макрин, должно быть, был прав, заподозрив, что она подумывает о захвате власти. Поэтому его великодушная переписка с Юлией прекратилась; вместо этого он прислал ей короткую депешу, требуя немедленно покинуть Атниохию. И тут храбрый и гордый дух изменил Юлии. Повсюду сохранились надписи, свидетельствовавшие о ее былой славе, а монеты с ее портретом по-прежнему звенели в кошельках людей. Но была ли она счастлива, посвятив свою жизнь борьбе за власть? Она оказывала кое-какую помощь писателям. И должно быть, один или два философа, которых она обеспечила кафедрой, испытывали к ней благодарность. Впрочем, ее гороскоп не солгал. Он обещал власть ее мужу, а счастливой жизни ей самой не обещал.

Она знала, что у нее рак. Болезнь обрекала ее на медленную и мучительную смерть. И она заморила себя голодом.

История сохранила для нас фрагмент разговора этой сирийки с женщиной, равной ей по силе характера. Это была жена шотландца по имени Аргентококс. Юлия беседовала с ней в Британии после заключения мира. Она расспрашивала ее об обычаях каледонцев, как самый заправский исследователь, и небрежно заявляла, что эти обычаи плохие. Когда она стала критиковать свободные половые отношения шотландцев, жена Аргентококса ответила: «Для удовлетворения потребностей природы наши обычаи гораздо лучше ваших. Мы выбираем лучших мужчин и живем с ними открыто. Вы же в Риме выбираете худших и тайно предаетесь с ними разврату». Жаль, что Тацит умер за сто лет до этого, он принял бы этот ответ с большим удовольствием. Он даже сам мог бы его придумать.

У Юлии Домны была младшая сестра Юлия Меса, муж которой Юлий Авит занимал в 209 году пост консула и умер, по-видимому, когда императором был Каракалла. Обе их дочери, Юлия Соэмия и Юлия Мамея, были вдовами и имели по одному сыну. Сына Соэмии звали Варий Авит; когда был убит Каракала, он был необыкновенно красивым мальчиком четырнадцати лет. Он пошел по стопам своего прадеда, который был жрецом Баала в Эмесе. Это был бог солнца Элагабал, которого изображали в виде черного камня конической формы. Его двоюродному брату, Гессию Бассиану, сыну Мамеи, было десять лет. Ничто не предвещало того, что один из них станет императором. Тем не менее это произошло – благодаря решимости, воображению и богатству их бабушки и матерей. Эти три женщины (из которых Соэмия, хотя и отличалась невероятной алчностью, была красивее всех) в течение восемнадцати лет после смерти Каракаллы определяли судьбу Рима – сначала в худшую, а потом – в лучшую сторону.

Юлия Меса долгое время жила в Риме и, очевидно, принимала у себя дома своих дочерей, когда они приезжали из Сирии, ибо обе вышли замуж за сирийцев. Когда Макрин был провозглашен на Востоке императором, он прислал Месе инструкции, что надо делать. Она должна была уехать из Рима и вернуться на Восток, взяв с собой все вещи. К счастью, их было не очень много. После Рима Эмеса показалась ей скучным захолустьем; после собственного дома в Риме и императорского дворца сестры даже обширные жилища ее богатой и уважаемой семьи показались ей трущобами. Она тосковала по жизни – вернее, по дворцовой жизни – в Риме.

Возможность вернуться имелась, ибо огромное войско, сосредоточенное Каракаллой на Востоке, еще не было распущено по домам, и в Эмесе хорошо знали, что Макрин уже не популярен среди солдат, которые в свое время провозгласили его императором. Солдат можно легко купить – если у вас есть деньги, а они у Месы были. И в самом деле, покупку верности войск она, без сомнения, много раз обсуждала с братом своего мужа, Септимием Севером, весьма трезвомыслящим человеком, когда он был еще жив. И поскольку у нее не было кандидата лучше, она остановила свой выбор на старшем внуке. Кроме того, она понимала (и в этом проявился ее ум), что солдаты, при прочих равных условиях, будут гораздо лучше воевать за дело, которое покажется им правым и за которое им обещали хорошо заплатить. А что может быть лучше отмщения за убийство Каракаллы? Разве воцарение юного сына Каракаллы на отцовском троне, которого того подло лишил Макрин, – это не правое дело? Молодой жрец должен был отказаться от своего достойного, но не слишком выдающегося отца, который, по счастью, уже умер. Соэмия, в жилах которой текла царская кровь, с гордостью подтвердила то, что ей велели подтвердить. Варий Авит – вовсе не сын ее мужа, а сын Каракаллы. И кстати говоря, его настоящее имя не Варий Авит, а М. Аврелий Антоний.

Мальчик в длинной шелковой одежде и тиаре на голове, вероятно, был необычайно красив (хотя его изображения на монетах этого не подтверждают) и хорошо известен многочисленным солдатам, которые явились в Эмесу, чтобы отдохнуть.

И невероятное произошло. Мальчика тайно провели в лагерь. Дион утверждает, что его бабушка и мать ничего об этом не знали, но это весьма сомнительно. Солдаты провозгласили его императором. Макрин сначала принял это за шутку, но, когда велел новому префекту гвардии принести ему голову мальчика, а вместо этого получил голову самого префекта, ситуация уже не казалась смешной. Когда же войска Макрина и войска, преданные мальчику, вступили в бой, Макрину и вовсе стало не до шуток. Обе женщины – Меса и Соэмия – прекратили схватку, спрыгнув со своих колесниц и обратившись к войскам. Сам юный император, сидя на коне, храбро бился с врагом. Это был единственный подвиг в его короткой жизни. Происходило это 8 июня 218 года.

Макрин, переодевшись, чтобы его не узнали, поскакал в Рим, надеясь поднять войска и добиться помощи для себя и своего сына Диадумена. Однако его убили по пути в столицу. Сенат, действовавший под влиянием сведений, полученных от Макрина, о том, что Варий Авит повредился в уме, на свою беду объявил войну ему самому, а также его кузену, их матерям и их бабке. Первую информацию о том, как в действительности обстоят дела, сенат получил из письма нового императора, который объявлял себя «императором, Цезарем, сыном Антония (Каракаллы) и обладателем проконсульской и трибунской власти». Наверное, он не знал, что, по древнему обычаю, император ждет, когда сенат издаст указ о присвоении ему этих титулов и власти.

Женщины, хорошо знавшие римлян, не без оснований опасались, что, увидев этого странного честолюбивого юношу, провозгласившего себя римским императором, граждане поднимут бунт.

Новый Цезарь и его спутники двинулись в Рим; мир еще не видел такого необычного кортежа. В центре ехал новый император Элагабал (ибо Варий Авит взял себе имя этого бога), державший руках камень. Его сопровождали все три женщины – ибо его тетка Мамея была не тем человеком, которого можно было оставить дома. В свите ехали его кузен и два «делателя королей», главные архитекторы победы, которая была одержана на поле боя. Это были Ганн, младший служащий двора Месы, который совмещал должности учителя Вария и любовника его матери, а также еще более необычный персонаж, П. Валерий Комазон, начавший свою жизнь в качестве актера, но потом ставший военным. Этого человека ждала головокружительная карьера.

Их путешествию помешала зима, и они решили переждать ее в Никомедии. Быть может, мальчик приболел; после всех этих бурных событий, вполне возможно, у него случилось нервное расстройство. Но он был счастлив и приказал устроить пышные празднества в честь бога, имя которого он принял, и регулярно появлялся в одежде жреца – в шелках пурпурного и золотого цветов, с ожерельями и подвесками, водрузив на голову богато украшенную драгоценными камнями митру. Облачившись в эти одежды, он объявил, что вступает во второй год своего консульства и во второй раз становится трибуном. Его бабка и мать посовещались с военачальниками Ганном и Комазоном и решили, что надо попробовать сделать из него человека, хотя бы немного похожего на римлянина. Когда ему объяснили, что в Риме шелковые одежды считаются признаком дурного тона, он простодушно ответил, что шерсть – слишком дешевый для него материал и носить шерстяные одежды он не станет. Юный император решил доказать всем, что последнее решение за ним. Ганн попытался было исполнить свою роль строгого наставника, но Элагабал, до этого подумывавший о том, чтобы объявить его Цезарем и женить на своей матери, решил от него избавиться. «Ганн, конечно, жил роскошно и любил брать взятки, но, несмотря на это, он никому не сделал зла и для многих людей был благодетелем». Так отзывается о Ганне Кассий Дион.

Бабушка Элагабала, которая вращалась в высших слоях римского общества и имела богатый опыт, сказала ему, что по римским представлениям он больше похож на женщину, чем на мужчину. Однако вместо того, чтобы прислушаться к ее словам, он заказал большую картину, на которой должно было быть изображено, как он приносит жертву своему камню (его тоже следовало там изобразить). Картину отослали в Рим и велели повесить на самом почетном месте в Доме сената. Она должна была помочь сенаторам заранее привыкнуть к облику нового императора. Вряд ли эта картина им понравилась, несмотря на всю ее красоту; а приказ о том, что они должны приносить перед ней жертвы, скорее всего, привел их в ярость.

В начале июля 219 года императорский кортеж достиг Рима. Увидев императора в его необычных одеждах, римляне окрестили его ассирийцем. Никто даже в самом страшном сне не стал бы считать римлянином юношу, который подвергся обрезанию и не ел свинины.

Самая сильная из его эмоций была привязанность к своему камню; он, вероятно, искренне верил, что, привезя в Рим солнечного бога, сделал городу величайший подарок. В Риме начали строить храмы в честь солнечного бога Элагабала, самый большой и самый важный был на Палатине. В этот храм император хотел перенести священный предмет, которому поклонялись римляне, – палладий[21]. Была отпразднована свадьба Элагабала и карфагенской богини Юноны Целесты, статую которой привезли в Рим специально для этого. Император считался «верховным жрецом» и искренне полагал, что этот пост дает ему право жениться на посвященной богине женщине. Он избавился от своей первой жены и вступил в брак с весталкой Аквилией Северой. Трудно сказать, сильно ли он оскорбил римлян, хотя, вне всякого сомнения, стремился польстить им, а вовсе не обидеть их богов. Он имел смелость сказать: «Я сделал это для того, чтобы от меня, верховного жреца, у нее, верховной жрицы, родились богоподобные дети». «Его нужно было высечь на форуме, – отмечает Кассий Дион, – ибо так, по традиции, наказывали тех, кто лишал невинности весталок».

Культ бога солнца был необычным, оргиастическим и поначалу понравился римлянам, как красочный и совершенно новый карнавал. Раз в год, в день летнего солнцестояния, черный камень провозили по улицам Рима, от Палатина до храма этого бога за стенами города. Его везли шесть лошадей, которые были запряжены в повозку, а император бежал или шел перед ним спиной вперед, чтобы, не отрывая глаз, любоваться великолепием святыни. Чтобы он не упал, улицы посыпали золотой пылью.

Своим женщинам, которые вместе с Ганном и Комазоном вознесли его на эту головокружительную и опасную высоту, он на публике демонстрировал величайшее почтение и уважение. С самого начала правления он отдал дань своей тетке Юлии, которая была причислена к лику богинь, как и его «отец» Каракалла. Его мать удостоилась таких почестей, о которых могли мечтать лишь Ливия и Агриппина, но которых не удостаивалась еще ни одна женщина. Вскоре после своего восшествия он ввел ее в сенат; ей было выделено официальное место рядом с консулами. Она имела право ставить свои подписи под указами, словно была полноправным членом сената. И вероятно, она не раз этим правом пользовалась.

С самого начала правления Элагабала Юлия Меса и Соэмия получили право на свою монету; это право они сохранили до конца его правления. Обе носили титул Августа. Три его жены, во время своего короткого замужества, тоже имели право на монеты. В пышных речах Юлию Соэмию называли Мать Августа и Мать армии, а Юлию Месу – Мать армии и сената.

Император считал – или, скорее, бабушка убедила его в этом, – что, наряду с мужским сенатом, должен быть и женский. Такой орган был создан; он собирался на Квиринале. Единственным и, вероятно, довольно полезным его достижением была разработка сложных правил этикета для женщин: «Какие одежды женщина могла носить в обществе; кто имеет превосходство и над кем; какая женщина должна подходить первой и целовать другую, кому полагается ездить на колеснице, а кому – на лошади, вьючном животном или осле; кому полагается ездить в повозках, запряженных мулами или быками; кто может пользоваться носилками, и чьи носилки должны быть кожаными, или из кости, или украшены слоновой костью или серебром, и, наконец, кому разрешается носить золото и драгоценные камни на обуви».

Вполне возможно, сенат жриц устраивал свои собрания, и, хотя «женский парламент» после смерти Элагабала был упразднен, позже его возродил император Аврелиан, а быть может, и кто-то другой.

Хотя Соэмия некоторое время имела возможность наслаждаться экстравагантным удовольствием беспорядочной жизни, ее умная мать понимала, что долго это продолжаться не может. Она видела, что, во-первых, Элагабала мало интересуют вопросы управления (за исключением разве что грандиозного проекта завершения строительства бань Каракаллы), к которому у него не было никакого призвания; а во-вторых, он оказался гомосексуалистом, склонным к чудовищным извращениям. «Он вытворял такое, – сообщает Кассий Дион, – что мне стыдно об этом писать». Но он все равно писал. В его «Истории Августа» описываются скандалы, достойные навозного жука. Впрочем, большая часть историй, выдаваемых за факты, вне всякого сомнения, была выдумана сплетниками с извращенным воображением. Но многое соответствовало действительности. И когда страсть Элагабала к светловолосому Иероклу, карианскому рабу по происхождению, дошла до того, что его мать-рабыня была привезена в Рим и получила должность, равную жене консула или бывшего консула, и когда император завел речь о том, чтобы провозгласить Иерокла Цезарем, терпение римлян лопнуло. «Он ткал шерсть, иногда надевал сетку для волос и подкрашивал глаза, обводя их белым свинцом или альканной. Однажды он побрил себе подбородок и устроил в честь этого события праздник; но после этого велел выщипать себе волоски, чтобы еще сильнее походить на женщину». Его бабушка устроила ему выволочку; она умоляла его жить нормальной жизнью, но он остался глух к ее доводам.

Меса смотрела на вещи реально. Мальчик неисправим, и его надо устранить; и его мать – тоже. К счастью, у нее есть прекрасный кандидат на трон императора – ее второй внук.

Мамея конечно же приветствовала эту идею, хотя и приходилась императору тетей. Так же как и ее сестра, она нисколько не краснела, когда в Риме был пущен слух, что она изменяла своему мужу и что ее сына не надо звать Гессием Бассианом, поскольку он тоже отпрыск Каракаллы. Этот мальчик, к счастью, был полной противоположностью своему кузену и оправдал те усилия, которые мать потратила на его образование. Он не страдал теми извращениями, которыми прославился Элагабал. Люди, и в особенности – а это очень важно – солдаты гвардии, его любили.

Пренебрегать формальностями не стоило; и надо было убедить Элагабала усыновить своего кузена. Сначала он и слышать об этом не хотел, но его заверили, что если Цезарь будет заниматься управлением, то он сможет полностью отдаться своим религиозным обязанностям. Итак, Цезарь был усыновлен – шестнадцатилетний подросток признал своим сыном двенадцатилетнего мальчика. Элагабал отозвался об этом с юмором: «Я приобрел взрослого сына». Бассиан получил имя М. Аврелий Север Александр.

Впрочем, очень скоро после усыновления Элагабал понял, зачем это было сделано, и, видя, что народ любит его брата сильнее, чем его самого, решил от него избавиться. Однако Александра оберегали мать – которая не позволяла ему есть пищу, присланную из дворца императора, – и бабушка. В конце концов Элагабал был убит римскими гвардейцами, а вместе с ним погибла и его мать. Не удовлетворившись убийством, солдаты раздели их догола и протащили по улицам столицы, а потом бросили тела в реку.

Так, в возрасте тринадцати с половиной лет, Александр Север сделался императором; он правил более двенадцати лет и умер в 235 году в возрасте двадцати пяти лет. Мамея наконец-то добралась до власти. При восшествии сына на престол она получила титул Августа.

Хотя Александр не был похож на Элагабала, его мать и бабушка не хотели рисковать. «Титул и величие империи принадлежали ему, но управление делами находилось в руках матери и бабушки; они старались повсюду ввести новое отношение к делу – серьезное и ответственное» (Иродиан, 6, I, I). Эту перемену обозначили два очень важных события. Помня о том, с какой враждебностью относились друг к другу сенат и Элагабал, мать и бабка Александра Севера создали орган из шестнадцати сенаторов, который должен был давать советы его преемнику. А статуя бога Элагабала, совсем недавно царившего в Риме, была возвращена в Эмесу.

Через четыре года Меса умерла и была причислена к лику богов. В ее смелой и богатой событиями жизни было много разочарований. Но в конце ее она с удовлетворением вспоминала, как ей удавалось предугадывать, откуда исходит опасность, и умело ее предотвращать. Такой же смелостью обладали и другие женщины из ее семейства: сестра и две дочери. Умерла она своей смертью, и к тому же на удивление спокойной. Ее никто не убивал, как убили обеих ее дочерей. И ее сестра, в отличие от нее самой, не пыталась отнять у нее жизнь.

Обеспечив, с помощью бабки, власть своему сыну, Мамея частично из-за своих добрых намерений чуть было не погубила ее после смерти Юлии Месы. Вполне закономерно, что у этих сильных женщин мужчины были очень слабы. Александр вскоре обнаружил, что мать так тщательно охраняет его от различных искушений и что его дни так плотно заполнены учебой, что у него почти не остается времени для самостоятельных действий, какими бы невинными ни были его побуждения. Хуже того, он узнал, что его мать не была образцом порядочности; она вела себя в соответствии с традициями своей семьи и безо всякого стеснения обогащалась. Объяснение, представленное матерью, его совсем не удовлетворило – она заявила, что хочет обеспечить его деньгами на тот случай, если ему придется подкупать свои войска.

Узнав об этом, он бросил ей вызов, женившись на девушке со сложным именем Гнея Сея Эренния Саллюста Барбия Орбиана, которая была дочерью Саллюста Вара Макрила или, быть может, Макриниана. Нетрудно себе представить, какая разразилась буря. Среди властных женщин его семьи не было ни одной, кто согласился бы признать ее невесткой, особенно после того, как эта невестка, будучи супругой правящего императора, узурпировала положение первой дамы при дворе, отодвинув свою свекровь. Столкнувшись с этой неприятностью, Мамея призвала на помощь все свои силы. Она попыталась помешать сыну даровать жене титул Августа, но, естественно, не преуспела в этом. Но она не отказалась от дальнейшей борьбы. Через год или два (осенью 227 года) она все-таки добилась своего и разрушила брак сына. Императрицу сослали в Африку, а ее отец был казнен. Александр женился снова, а потом, быть может, еще два раза вступал в брак. Если у него и были дети, то они умерли в младенчестве.

Мы не знаем, насколько можно верить «Описанию жизни Александра», которое приводится в «Истории Августа», где из-за уважения, которое он оказывал сенаторам, его считали средоточием всех добродетелей.

Преданная ему мать никогда Александра не покидала. Когда в 231 году он отправился воевать с персами, поехала с ним; когда, два года спустя, ему пришлось идти на север, чтобы уладить проблемы на Рейне, тоже отправилась туда. 18 или 19 марта 235 года Александра и Мамею убили в Майнце-на-Рейне солдаты, возмущенные ее жадностью и тем предпочтением, которое они с сыном оказывали солдатам, пришедшим с Востока. После этих лет женского правления легионеры избрали своим императором Ц. Юлия Вера Максима. До этого он служил центурионом, а в начале своей жизни был простым крестьянином во Фракии. Он обладал огромной физической силой, но не имел никакого образования. Он процарствовал три года, ни разу не побывав ни в Риме, ни в Италии, а потом, в свою очередь, был убит.

Удивительно, но столь жадную и властную женщину, как Мамея, монах Зонара называет «женщиной образцовой веры». Ее интересовало христианство; желая узнать об этом учении больше, находясь еще в Антиохии – еще до провозглашения Элагабала императором и до переезда семьи в Рим, – она приказал доставить к ней под охраной военных Оригена и попросила его отслужить для нее службу. Своего сына она, вероятно, воспитала в сочувствии к христианам, поскольку в его личной часовне, рядом с небольшим числом статуй обожествленных императоров, стояли изображения Аполлония Тианского, Христа, Авраама и Орфея. Для христиан это был период благоденствия, о котором они вспоминали во времена ужасных испытаний, начавшихся в первые годы следующего века. По-видимому, не будет преувеличением сказать, что Мамея сама была христианкой, однако свидетельств этому нет.