Женщина у себя дома

В первые века существования Римского государства римляне занимались в основном сельским хозяйством, и их дома, большие и малые, были сельскими усадьбами. Пока муж обрабатывал землю, жена занималась домашним хозяйством. У нее хранились ключи от кладовых и шкафов; она воспитывала детей. И чем больше и богаче была семья, тем больше у нее было рабов – и дома, и в поле.

В бедных семьях девочки, как и мальчики, ходили в школу – их обучали школьные учителя. В богатых семьях дети учились дома. Прясть и ткать девочек, под наблюдением их матери, учили рабыни. Домашнее производство тканей, которое никогда не прекращалось в семьях бедняков, в богатых домах сохранилось до первых лет империи. В конце существования республики, в 52 году до н. э., в городском доме М. Эмилия Лепида, который позже стал триумвиром, ткацкий станок стоял в зале (атриуме). Когда туда ворвалась взбунтовавшаяся толпа, он был разбит вместе с кушеткой, на которой устраивалась жена Лепида – «женщина, добродетели которой вошли в поговорку», – чтобы наблюдать за работой ткачихи. Август, как мы уже говорили, носил дома одежду, изготовленную руками его женщин, и настаивал, чтобы традиция домашнего ткачества не прерывалась.

Если судить по надписям в колумбарии, где захоронен прах рабов и отпущенников Ливии, среди них было много людей, отвечавших за ее гардероб: пятеро чинили одежду, двое наблюдали за работой, шесть женщин изготавливали ткани, один человек шил плащи, один был портным и двое – сукновалами. Аналогичным образом в склепе другой семьи, Статилиев Таури, сохранился прах восьми прях, одного поставщика шерсти, четырех человек, занимавшихся мелким ремонтом, четырех ткачей, двух красильщиков и четырех сукновалов.

Колумелла, живший в середине I века н. э., писал, что такой образ жизни сохранялся в его молодые годы, но постепенно, особенно в богатых семьях, он стал меняться. В сельских домах обязанности госпожи дома теперь выполняла приходящая женщина – жена управляющего. Носить изготовленную своими руками одежду стало не модно; ее покупали, хотя это было гораздо дороже, в магазинах.

В современном мире покупка мебели и украшений для дома входит в обязанности жены, и многие очень любят это занятие. Нынешние мужья часто помогают своим женам, но римские женщины мебелью интересовались мало. Комнаты были маленькими и, по современным меркам, скудно обставленными. В письмах Цицерона находим рассказ о том, как он покупал бюсты для своей библиотеки (и вряд ли советовался по этому вопросу с Теренцией), а Плиний рассказывает о том, что Цицерон однажды потратил полмиллиона сестерциев на покупку стола. Столы, особенно сделанные из цитрусовых пород дерева (иногда – с ножками, украшенными слоновой костью), и кушетки с инкрустациями из панциря черепах или драгоценных металлов, могли позволить себе только очень богатые люди. Женщины, впрочем, тоже иногда покупали что-то для дома: «одна мать семейства, при этом не особенно богатая», заплатила за черпак для вина 150 тысяч сестерциев. Но в целом женщины предпочитали тратить деньги на драгоценности. Покупкой мебели увлекались мужчины; Плиний рассказывает нам, что, когда муж ругал жену за то, что она тратит много денег на жемчуг, жена часто бросала ему в ответ: «А кто обожает покупать столы?»

Кто заказывал и оплачивал фрески и мозаику? Когда дело касалось выбора художника, темы, цвета и рисунка, имела ли жена право голоса? Об этом нам ничего не известно.

Мы не знаем, сколько времени уходило у женщин на выполнение домашних обязанностей и наблюдение за рабами. Элий Аристейд в своей книге «Римская речь», написанной в середине II века н. э., утверждает, что «хозяйство, в котором приготовлением пищи, уборкой постелей и сметанием пыли занимается один и тот же человек, – это хозяйство нищего человека». Для того чтобы найти в Риме мать семейства, которая выполняла бы все многочисленные обязанности, которые лежат на плечах современных женщин, нам пришлось бы опуститься на самое дно общества.

До середины II века до н. э. хозяйка принимала активное участие в домашних делах; еще до 164 года до н. э. она сама пекла хлеб. После этого появились пекарни, в богатых домах завели многочисленную кухонную прислугу, а «за повара давали столько же денег, сколько за коня».

Хозяйка, вероятно, отдавала распоряжения и присматривала за приготовлением пищи для своей семьи. Мы не можем сказать, отвечала ли она за подготовку тех роскошных обедов, которые в последние годы республики и первые годы империи время от времени устраивались в богатых домах и которые так шокировали мужчин, чья нравственность была столь же высока, а аппетит столь плох, как и у Сенеки. Не знаем мы и о том, присутствовала ли хозяйка дома на этих пирах. Сенека ничего не говорит нам об этом; впрочем, вряд ли уважаемая женщина и малые дети становились свидетелями тех безобразий, которые порой позволяли себе участники подобных мероприятий.

В домах, где хозяином был мужчина вроде Тримальхиона, жена делала все то, что полагалось делать хорошей домохозяйке. Во время обедов Фортуната вместе со слугами сновала из обеденной залы в кухню и обратно, а когда, покончив с едой, монументальный каменщик Хабиннас звал ее и спрашивал, почему ее нет, Тримальхион отвечал, что она никогда не выходит к гостям, пока не убедится, что серебро заперто в шкаф, а рабы накормлены.

Не следует думать, как ни пытаются убедить нас сатирики и моралисты, что пиры (не важно, превращались ли они в оргии или нет) часто устраивались только во дворце императоров, а в домах обычных людей – весьма редко. Обеды даже в богатых домах, с гостями или без, проходили чинно и спокойно, и на них присутствовали все женщины семьи. До эпохи Августа они сидели (на этрусском саркофаге изображены сидящая за столом жена и полулежащий на кушетке муж), а потом возлежали, как и мужчины, очень грациозно в высших слоях общества и менее грациозно в домах, где жили люди, подобные Тримальхиону.

То же самое справедливо и для употребления алкоголя. Если жена Тримальхиона напивалась допьяна, то женщины из аристократических семейств инстинктивно, а также помня о правилах, установленных Овидием для своих не столь утонченно воспитанных дам, старались вести себя прилично. Если они и пили, то очень мало. Ни в одном цивилизованном обществе не любят пьяных женщин, а в римском обществе их просто не выносили.

Женщина, несомненно, участвовала в застольных разговорах. Женская беседа – Sermo – часто становилась предметом похвалы. Жена Мецены Теренция развлекала гостей веселой беседой. Саллюст не очень любил Семпронию, но вынужден был признать, что она умела вести беседу. Макробий замечает, что неудачная дочь Августа Юлия очень хорошо говорила. Ювенал терпеть не мог женщин, которые слишком много болтают; гораздо приятнее беседовать с женщинами, которые говорят не громко и по делу. Здесь надо опять вспомнить поучения Овидия; он советовал женщинам говорить сдержанно и спокойно и хорошо знать предмет, который обсуждают образованные люди.

В третьей части своей книги «Искусство любви» Овидий советует читать классику (греческую поэзию) и к тому же интересоваться современной литературой. Его слабый аргумент, гласящий, что если замужняя женщина прочитала его книгу, то она не воспользовалась советом не читать ее до конца, свидетельствует, что даже в респектабельных домах образованные женщины любили читать все, что было написано и опубликовано. Более того, в Риме, в том числе и в уважаемых семьях, существовали женщины талантливые и не очень, которым нравилось (а может, они искали в этом утешения) писать или заниматься другими формами творчества. Это были doctae puellae, дамы, наделенные литературным талантом, о котором, как писал Овидий, многие мечтали, но немногие имели. Как мы уже говорили, жена Плиния Младшего положила стихи мужа на музыку. Агриппина Младшая описала жизнь своей семьи, а Бальбилла, которая путешествовала по Египту с Адрианом и Сабиной, была не единственной римской женщиной, которая писала стихи. Одна одаренная поэтесса, жившая во времена Августа, включила в четвертую книгу стихов Тибулла шесть своих трогательных элегий, которые на века запечатлели ее страстную любовь к «Церинтию». Ее звали Сульпиция, она была племянницей и, вероятно, подопечной М. Валерия Миссалла Корвина, которая входила в состав его литературного кружка (как и Тибулл). Это, вероятно, очень тревожило ее мать и дядю. А вот стихи ее тезки, другой Сульпиции, похоже, очень смущали ее мужа Калена. Они поженились во времена Домициана и прожили пятнадцать счастливых лет; и вот, вдохновленная экстазом, который испытывала в супружеской постели, поэтесса принялась описывать его в стихах. До нас дошли две эпиграммы Марциала, страстного поклонника ее поэзии: «Пусть все молодые жены, желающие порадовать своих мужей, читают Сульпицию; пусть все мужья, желающие порадовать невест, читают Сульпицию… Она описывает чистую и верную любовь, ее игры, радости, ласки и подначки. Тот, кто хорошо взвесит ее стихи, скажет, что нет девушки шаловливее, чем она, нет девушки искреннее, чем она… Если бы она училась с тобой в одной школе, Сафо, или была бы твоей учительницей, ты стала бы более образованной и более добродетельной». Рукопись, обнаруженная 1493 году в Боббио, как считают некоторые исследователи, содержит семьдесят строк ее стихов.

Это вовсе не жемчужина непорочного эротизма, это беседа, написанная безупречным гекзаметром, которую ведут между собой Сульпиция и ее муза. Предполагается, что эти стихи появились в эпоху Домициана и отражают мрачные настроения тех лет. Их написала не женщина, а начитанный, но не очень талантливый поэт, живший спустя несколько веков после смерти Марциаловой Сульпиции.

Танцы в Риме вовсе не были бальными. В отличие от ритмичных движений под музыку, которые совершали в определенные религиозные праздники хористки, танцы представляли собой пантомиму или балет и напоминали сольные танцы, которыми привлекают в наши дни клиентов самых непритязательных ночных клубов. Танцы-пантомимы, по теме и манере исполнения, были часто крайне неприличными – самыми популярным были пантомимы, в которых изображался адюльтер. Девушки, как видно из мозаики IV века н. э. на Пьяцца-Армерина на Сицилии, исполняют танец в бикини, выставляя напоказ почти все свое красивое тело. Танцы такого рода в древности, как и в наши дни, были уделом профессионалов, (например, девушек из Кадиса). Актрисы, согласно римскому закону, относились к разряду проституток (и вполне возможно, не без оснований), поэтому танцы не считались развлечением, и римские отцы вовсе не желали, чтобы их дочери развлекались подобным образом, а сыновья танцевали с подобными девушками. О пении римляне были такого же мнения.

Отношение римлян к танцам и пению разительно отличалось от греческого. В первые годы правления Августа на это обратил внимание Корнелий Непот, предвидев в своей книге «Жизнь Эпаминонда из Фив» удивление своих римских читателей, обнаруживших, что он упоминает имена учителя музыки и учителя танцев Эпаминонда. «Читателям не стоит судить иноземные обычаи с точки зрения своих или допускать, что другие люди должны разделять их мнения о том, что достойно презрения, а что – нет. Нам не надо говорить, что, по убеждению римлян, занятие музыкой недостойно знатного человека, а танцы считаются совершенно безнравственными. Зато в Греции все это считается самым подходящим и приятным развлечением».

Однако эту точку зрения, уже за сто лет до Непота, отказывалась принять молодежь. В 129 году до н. э., в последний год своей жизни, Сципион Эмилиан, оплот старого порядка, рассказал римлянам о своем горьком опыте. Когда он отказался поверить, что юношей и девушек из хороших семей видели с музыкальными инструментами в руках в компании артистов, знаменитых своим безнравственным поведением, его отвели в школу танцев, где его взору предстали пятьсот девушек и мальчиков, включая одного юношу, который танцевал с кастаньетами. Этот танец, по мнению Сципиона, «постеснялся бы исполнить и раб, который не имеет никакого понятия о нравственности». А ведь юноша был сыном человека, которого хотели назначить на очень важный пост.

В последнем веке существования республики был достигнут компромисс. Танцы были разрешены, но только не в общественных местах; и они не должны были выходить за рамки приличий. Печально знаменитая Семпрония была проклята Саллюстом не за песни и танцы, а за то, что пела и танцевала как профессионал. В третьей книге «Искусства любви» Овидий рекомендовал молодым женщинам петь и играть на музыкальных инструментах, а Статий в I веке н. э., увидев, как его падчерица танцует, решил, что это придает ей особое очарование. Закон не запрещал танцы, если их исполняли дома и если они не выходили за рамки приличий. Танцы устраивались для членов семьи и гостей; очень часто сами гости просили хозяев станцевать. Тримальхион, вероятно, был очень недоволен, что никто из гостей не попросил его жену станцевать для них, ведь ей этого очень хотелось; однако не надо думать, что в таком доме ее танец отличался бы сдержанностью и утонченностью.

«Ионические движения», которые разучивали взрослые девушки и которые вызывали сильное негодование Горация, были, очевидно, более смелыми, чем танцы, считавшиеся в то время допустимыми. Гораций утверждал, что подобные «движения – это первый шаг к моральному падению; сегодня танцы – завтра измена мужу». Тем не менее, когда танцевала Теренция, жена его покровителя Мецена, Гораций не возмущался, поскольку она исполняла не сольный и не парный танец, а танцевала в составе хора, причем церковного. Да и мог бы ее танец считаться неприличным, если дети обоего пола пели песню, написанную самим Горацием?

Кроме весталок самостоятельно управлять своей собственностью могли только женщины, которые, по законам Августа, родили трех, а в Италии (или в самом Риме, если они были отпущенниками) – четырех детей. За пределами Италии надо было обзавестись пятью детьми. Таким женщинам и их мужьям присваивалось почетное звание продуктивных родителей. Женщины, вышедшие замуж в результате той или иной примитивной брачной церемонии, полностью зависели от своих мужей (en manu) и, будучи их женами, не имели никакой собственности. Женщина, вступавшая в свободный брак (если, по законам Августа, она не приобрела независимости как многодетная мать), находилась под властью своего отца. После его смерти она получала опекуна (тутора) – это был человек, которого называл ее отец в завещании. Если же он этого не сделал, то она могла подать прошение, чтобы им стал кто-то из ее родственников или человек, назначенный магистратом. Женщина, находившаяся в браке en manu, став вдовой, тоже получала тутора, назначенного ей мужем или, с его согласия, выбранного ею самой. Женщина не могла стать опекуншей даже своих собственных детей.

Таково было, по закону, положение женщины в конце республиканского и начале императорского периода. Однако женщина фактически была совершенно независима, поскольку опекуны обычно не принимали своих обязанностей всерьез; если тутор надоедал вдове, ей был достаточно подать прошение претору, чтобы его заменили на кого-нибудь более подходящего. Если же ей требовалась реальная помощь в сложных жизненных обстоятельствах, то она сама просила назначить ей администратора или «куратора».

Женщина, имевшая собственность, могла передать ее в управление своему мужу, который обязан был отчитываться перед ней о доходах, или же управлять ею сама, с помощью своих собственных агентов и рабов. Такую независимость женщин очень не одобрял Катон Старший. Собственность подобного рода, завещанная Цециной ее второму мужу, стала предметом в деле, в котором Цицерон в 69 году до н. э. защищал права этой женщины. А с конца I века н. э. до нас дошла эпиграмма Марциала, в которой он предупреждал мужа остерегаться «зубастой акулы» – агента его жены и, как предполагал Марциал, по совместительству ее любовника. Это была одна из слабостей красавчика агента; второй была его лживость.

В руках женщин из императорской семьи, должно быть, находилась очень крупная собственность. Мы можем судить о размере личного штата слуг Ливии по количеству урн с прахом ее рабов и отпущенников, которые были обнаружены в колумбарии на Аппиевой дороге. Бур, закончивший свою жизнь префектом гвардии, был когда-то ее агентом.

Многие женщины, без сомнения, имели свое собственное дело. Часто это были вдовы, которые продолжили дело умершего мужа. В Италии, за пределами Рима, было много отпущенниц и женщин, которые владели верфями. Клавдий предлагал им особые награды, если они будут участвовать в его программе по созданию флота. Кроме того, судя по надписям, существовали женщины-врачи, лечившие в основном дам.

Помимо серьезных и уважаемых занятий, было конечно же много прихотей, на которые богатые дамы, как и богатые мужчины, бросали свои деньги. Уммидия Квадратилла держала личную труппу танцовщиц, которые выступали не только у нее дома, но и на публике. Когда она умерла в возрасте более восьмидесяти лет, в 107 году н. э., эту труппу унаследовал, вместе с двумя третями ее собственности, внук Уммидии, формалист и резонер, который жил в доме своей бабки (с двадцати четырех лет – вместе с женой) и упорно отказывался посещать их представления. После смерти Уммидии танцовщицы один раз выступили на публике, а потом он от них избавился. Это была ужасная старуха – так думал и Плиний, который был полностью согласен с мнением ее внука.