Глава I Город
Глава I
Город
Вид города
Английский посланник в Гааге Уильям Темпл, издавший в 1673 году довольно объемный труд о Нидерландах, восхищался особой атмосферой и «зачастую величием»{1} городов этой страны. «Золотой век» ознаменовался огромными капиталовложениями в строительство и благоустройство городов. Богатый буржуа был переполнен гордостью за великолепие своего города, а находясь за границей, не мог нахвалиться своим родным краем.
Коричневое, черное или розовое пятна на зеленом луговом просторе. И контуры дюн у линии горизонта. Это город, раскинувшийся на безбрежной, без единого бугорка, равнине. Только на севере и востоке, как, например, в Неймегене, можно встретить возвышенности, которые во Франции и Германии, впрочем, как и в других странах, служат естественным фундаментом города. Несколько башен, колокольня, остроконечные крыши отчетливо вырисовываются на фоне бескрайнего неба, залитого нежным солнечным светом или затянутого пеленой облаков. Длинная кирпичная стена, насыпь. Большинство городов начала XVII века еще сохранило свои укрепления: кирпичные стены, зубцы и бойницы, башни, рвы. Тут и там мощные ворота с подъемными мостами; иногда, например, в Зютфене, ворота выходят не на улицу, а на канал, протекающий под воротной аркой. В те времена никто уже не следил за состоянием укреплений. Жители сажали на них деревья, разбивали газоны, устраивали места для гуляний. К 1670 году в Лейдене еще уцелели широкие и глубокие рвы, но вместо мощных укреплений жители довольствовались несколькими башенками на заросшем травой валу, усиленном живой изгородью и выложенном с внешней стороны кирпичом. Почти повсеместно укрепления, когда-то прикрывавшие с боков ворота города, были разрушены. Некоторые все же сохранялись, скорее по эстетическим соображениям, лишь в исключительных случаях имея оборонительное значение. Массивная башня с часами из двух или даже трех этажей, на которых размещались помещения различных муниципальных организаций: охрана, гильдии, «зал риторики». Возьмем, к примеру, воротный комплекс Хорна из кирпича и серого камня, в котором располагался городской арсенал и который был сооружен таким образом, что дорога, проходившая между двумя его мощными круглыми башнями, выписывала сильно изогнутую кривую; или еще один пример — окрашенные в белый цвет кирпичные ворота Зирикзее, оскалившиеся зубцами бойниц.
Голландские города строились, как правило, по одной из трех основных моделей: круглые с более или менее замкнутыми улицами — Лейден, Гарлем (Харлем), Гауда; почти четырехугольные с прямыми улицами — Делфт, Алкмар, и, наконец, остроугольные, неправильной формы, зажавшиеся между двух рукавов канала или реки — Дордрехт, Медемблик. Вдоль основного канала, образующего своего рода ось города, выстраиваются разнообразнейшие фасады зданий, лотки под навесами, горбатый мостик, другой канал, а вот и рыночная площадь с возвышающимся над ней зданием гильдий, мясной крытый рынок, городская ратуша — символ муниципальных свобод, а над всем этим море остроконечных крыш, уткнувшийся в небо шпиль католического собора. Вот центр, вокруг которого строится вся жизнь.
Хотя к началу XVII века в большинстве городов еще не было мостовых, городские власти уже начали мостить центральные площади и примыкающие к ним улицы, стремясь способствовать развитию торговых перевозок. К 1650 году большинство общественных городских дорог были мощеными, что вызывало недовольство кальвинистских проповедников, возмущавшихся бессмысленной, на их взгляд, тратой денег на такую ненужную роскошь. На улицах были двойные мостовые: в центре улицы — грубое шероховатое покрытие из кирпича или булыжника для проезда экипажей и повозок, а вдоль домов — аккуратный тротуар из плотно уложенных обтесанных брусков (так же обустраивались набережные каналов). Канал — неотъемлемая часть голландской улицы, он располагался обычно за рядами домов вдоль мостовой. Даже за городом крестьянский дом окружал ров, заполненный водой. Похоже, что голландцы вообще не представляли свое жилище без воды. В богатых кварталах берега каналов обсаживали деревьями, вязами или липами, которые, склоняясь кроной к черной воде канала (с дном, покрытым многовековым слоем ила), отражались в ней под лучами солнца, как в старом зеркале, вместе с высокими фронтонами зданий в стиле барокко, решетчатыми окнами и распахнутыми зелеными ставнями.
Такая оздоровительная мера, как мощение улиц, затронула далеко не весь город. Все еще встречались утопающие в грязи немощеные улочки, особенно в старых и бедных кварталах, застроенных деревянными домишками с характерной для Средневековья архитектурой: второй этаж нависал над первым, так что, если улица не была разделена каналом, можно было, свесившись из окна, обменяться рукопожатием с соседом из дома напротив. В больших городах такие кварталы, напоминавшие гигантский муравейник, населяла разнородная масса бедняков. Жилищный кризис, имевший место на протяжении всего «золотого века», и спекуляции с недвижимостью превратили деревянные лачужки в бараки. Перекупщики приобретали здания и при помощи дополнительных перегородок увеличивали число квартир, которые и сдавали по ростовщическим ценам. Крупным городам, таким, как Лейден, Амстердам, Висп, не удалось в ту эпоху избавиться ни от трущоб, ни от их обитателей.
Деревянные дома попадались даже на главных улицах, однако новые здания строились только из кирпича. Светлый песчаник шел на отделку фасадов, хотя тесаный камень оставался пока большой редкостью. Первые каменные здания воссоздавали форму старых построек, и с фасада их этажи несколько выдавались вперед. Впоследствии им стали придавать более правильную форму, а этажи выстраивали по одной линии. С появлением достаточных площадей строительство зданий велось не столько в высоту, сколько в ширину. Тем не менее для большинства построек характерно скорее обратное. Впрочем, из-за высоты оконных проемов фасады зданий казались не такими широкими, как это было на самом деле.
В голландских городах было не так уж много больших домов. Предпочтение отдавалось относительно небольшим зданиям, отстоявшим друг от друга хотя бы на несколько сантиметров. Дом, как правило, предназначался для одной семьи. А потому рост населения требовал строительства нового жилья. Вместо надстройки существующих зданий расширялись, и порой значительно, границы города. Обычно высота построек не превышала трех, редко четырех этажей. Однако с течением времени высота дома стала для буржуа знаком богатства и благополучия. Так, в Амстердаме встречаются пяти- и даже семиэтажные здания.
Редко фасад голландского дома насчитывал более пяти-шести оконных проемов. Обычно дом вытягивался в глубину. Влажный климат оказывал столь сильное разрушающее воздействие, что жители часто смазывали смолой внешние стены дома, из-за чего город окрашивался в темные тона, зато на этом фоне тем отчетливее вырисовывалась светлая вязь отделки из песчаника. Довольно часто встречались фасады с выдающейся вперед верхней частью. Эта архитектурная особенность объясняется желанием строителей воспрепятствовать проникновению внутрь дома дождевой воды. Нижний, или «подземный» этаж, плоскость пола которого находилась на уровне расположенного напротив канала, был отделен от улицы закрытым решеткой рвом шириной примерно в метр; попасть сюда можно было по лестнице из четырех-пяти ступенек. На первый этаж, иногда слегка приподнятый над уровнем земли, можно было войти со стороны улицы через центральный вход, с крыльцом или без; над выходящими на улицу окнами первого этажа в свинцовых переплетах тянулся вдоль всего фасада здания навес, так называемый лёйфель, обычно из крашеного дерева, который защищал от дождя и солнечных лучей часть тротуара, где ремесленник любил работать, а буржуа — дышать свежим воздухом теплыми летними вечерами, уютно устроившись на скамеечке возле дома. Со временем такие навесы отойдут в прошлое. Выше располагались окна второго и третьего этажей, причем на последнем, под самой кровлей, редко бывало более одного окна, которое, правда, могла заменять дверь с высоким проемом, если здесь был устроен склад с прикрепленным к потолку крюком для подъема грузов. Дом венчала крыша с сильно наклоненными скатами, образующими в верхней части фасада треугольный фронтон с провалом слухового окна, служившим излюбленным у архитекторов «золотого века» украшением. Тут и там крыши зданий украшали прямоугольные пластроны, возвышавшиеся над общей линией крыши.
Так выглядел обычный голландский дом. Однако, в зависимости от состояния и общественного положения владельца, детали его отделки могли варьироваться. На домах богачей не было навесов, вместо них окна защищали мощные ставни. Подоконники и наличники украшали кариатиды, львы, мифические фигуры. Вдоль фасада тянулись пилястры, цоколь которых вскоре начали делать из мрамора, иногда — с фаянсовыми инкрустациями. Люди попроще, как правило, владельцы двухэтажных домиков, могут позволить себе только одну роскошь: покрыть лаком деревянные части своих жилищ, оконные рамы, ставни и двери. Этот лак зеленого, красного, коричневого, белого цветов, защищая дерево от разрушающего воздействия сырости, придавал голландской улице, даже более чем кирпичная облицовка, нарядный и зажиточный вид.
Но улица — это не только нагромождение каменных или деревянных коробок, разделенных мостовой. Улица играет важную социальную, если не политическую роль. Ремесленники одного цеха обычно селились вместе. Именно так появились улицы бочаров, сапожников, булочников. Подобная концентрация представителей одной профессии в одном месте облегчала контроль за их деятельностью, право на который имели в то время различные цеховые корпорации. Так, в Утрехте швецы сами ловили на своей улице и заключали под стражу тех, кто работал нелегально или не желал вступить в гильдию. Таким образом, город являл собой, по существу, конгломерат разнообразнейших мирков, каждый из которых имел свой особый колорит. В них свято чтились и тщательно соблюдались традиции, нарушать которые не смел ни один человек.
Названия улиц и площадей сами говорят о роде занятий их обитателей: Стекольная, Винная, Сырная, Цветочная, Пряная улицы, Кузнечная речка, Канал вельмож. Обычно даже дома имели свое название, восходящее к профессии владельца. Толстосумы украшали фронтоны домов гербами и родовыми вензелями. Однако чаще всего на фасадах зданий встречались доски кованого железа, на которых реалистически или аллегорически представлялась профессия владельцев дома или почитаемые ими добродетели. Горшечник рисовал на своем доме горшок, портной — ножницы или святого Мартина, разрезающего полы плаща. В народе так даже и говорили: «Пойти к „ножницам“». В одном контракте на продажу место, о котором шла речь, обозначено следующим образом: «Колокольный дом на большой улице, напротив Щетки, недалеко от Кузнечной улицы города Дордрехта». А один набожный буржуа, построив три дома один возле другого, назвал их Вера, Надежда и Милосердие, украсив опоры библейскими персонажами. Другие желали показать свою начитанность. Так, в Амстердаме один дом назывался «Четыре сына Эмона».[2] В деревне порой считали достаточным прибить дощечку к дереву напротив двери. С развитием ремесел и торговли в XVII веке число украшений такого рода увеличилось. Дордрехт особенно славился числом и многообразием своих вывесок. Некоторые владельцы домов даже заказывали их выдающимся художникам, превращая простую доску в произведение искусства. Порой на одном доме можно было увидеть несколько вывесок, поскольку новый владелец сохранял доски прежних хозяев по чисто эстетическим соображениям. Дом кондитера легко было узнать по изображениям святых Николаса и Оберта или обычной печки. На вывеске врача красовалась «утка». Возле двери или окна дома хирурга был выставлен шест с желтым верхним концом и белыми, красными и синими полосами, символизировавшими удаление зубов и лечение переломов (белый цвет), кровопускание (красный) и бритье бороды (синий). Со стен табачных лавок смотрел крестьянин или моряк, а порой и известный мореплаватель, с трубкой в руках и девизом вокруг головы.{2} Суда на канале, повозки, ведра и бочки для доставки съестных припасов пестрили синим, красным, зеленым, черным цветами, от которых рябило в глазах. Но не только яркие цвета оживляли голландский город. Он был полон звуков: грохот мастерских, крики торговцев, скрип телег и повозок (хотя, по сравнению с оглушающей какофонией французских улиц,{3} этот шум скорее похож на шорох листьев под ногами). Каждый час небо звенело от перезвона бесчисленных колоколов. Бой курантов стал в Голландии национальным искусством. Многие часы пользовались особой известностью: куранты Старой церкви в Амстердаме, церкви Святого Иоанна в Хертогенбосе, Утрехтского собора, церкви Синт-Серваскерк в Маастрихте, здания гильдий в Алкмаре. На некоторых из них установлено более ста колоколов.{4}
Как и в Средние века, в большинстве городов все еще встречались пустыри, то есть луга или поля. Именно они застраивались в первую очередь в разраставшихся больших городах. Здесь же устраивались и «майлы»: длинные полоски земли, обсаженные по краям деревьями и застроенные рядами таверн. Майл Утрехта, созданный в 1637 году, достигал почти 700 метров в длину и считался самым красивым в Европе, большей частью благодаря великолепным тенистым липовым аллеям. (Липа вообще была излюбленным декоративным деревом в нидерландских городах.) В новом квартале Амстердама, на северо-востоке города, муниципальные власти разбили общественный сад. Однако такие нововведения оставались редкостью. В Гааге, помимо майла, вдоль естественного парка, названного «Лес», была устроена полоса живой природы, где можно было увидеть даже лесных зверей, правда, за защитной решеткой. Расположенная на живописных небольших холмах, поросших величественными дубами, не изуродованных ножницами садовника, она стала излюбленным местом прогулок представительниц прекрасного пола.
В Гааге, резиденции штатгальтера, поиску форм красоты, располагавших к отдыху или тешащих тщеславие, уделяли больше внимания, чем в торговых городах. Нигде вы не нашли бы такой свежей и прозрачной воды, как здесь. Гаага, наверное, была единственным городом в Голландии, на немногочисленных каналах которого не было видно ни одной из тех лодок, которые вечно сновали в суматошных торговых портах. К парку «Лес» прилегал богатый квартал: особняки иностранных послов и дворец принцев Оранских, над массивным четырехугольником здания которого возвышался шпиль домовой церкви, отражавшийся в широкой глади пруда с живой рыбой. Город поражал духом веселья и благородства, это была настоящая столица, почти французского склада, архитектура которой не имела себе равной в Нидерландах.
В трех лье к северу, на пути в Амстердам, лежал Лейден, куда путешественник мог въехать через одни из восьми ворот. Лейден, город с развитой промышленностью и знаменитым университетом, являлся центром сети крупнейших городов, которые образовывали основу провинции Голландия, находясь всего в пяти лье от Гарлема и Гауды, в семи — от Амстердама, в десяти — от Утрехта и в трех лье — от Делфта.
На юге провинции, в шести лье от морского побережья, раскинулся на обоих берегах полноводного Мааса Роттердам. В часы прилива даже самые большие корабли могли подняться по реке прямо к центру города. Этим, видимо, объяснялась особенность архитектуры домов живших здесь коммерсантов, у которых на разгрузочную набережную выходил не один фасад, а целых две стороны. В XVII веке жилищный кризис вынудил городские власти перенести судостроительные верфи за черту города, на западные луга, устроив там просторные доки с необходимыми водными путями.
По энергии и размаху деятельности Роттердам, Дордрехт и Мидделбург, столица Зеландии на острове Валхерен, могли тягаться с самим Амстердамом. Однако отпадение Антверпена вознесло Амстердам на такую высоту, что ничто уже не могло угрожать его могуществу, тем более что процветавшие в XVI веке старые большие города, как, например, морские порты Энкхёйзен и Хорн на Зёйдер-Зе, постепенно пришли в упадок и впали в сонную одурь, превратившись в рыбацкие поселки, расположенные на берегу этого внутреннего моря, подобно Медемблику и Монникендаму.
Один из крупнейших городов Западной Европы, Амстердам являл собой настоящее чудо цивилизованного мира, не столько благодаря своей красоте, сколько из-за высокой степени активности своей жизни. По тем временам Амстердам казался огромным — в начале XVIII века требовалось почти два часа, чтобы пройти его из конца в конец, пересекая полукружья каналов, на берегах которых высился этот город. Развернутый веером вокруг центра (порт, биржа, ратуша, площадь Дам), он был органично собран, не прекращая разрастаться. Гармоничность планировки составила, пожалуй, его самую привлекательную черту. Интеллектуальный центр Соединенных провинций Амстердам предоставлял наибольшую свободу мысли и наилучшие экономические условия. Эта та печка, от которой танцевал весь деловой мир страны. Такое исключительное положение города не могло не способствовать развитию независимых взглядов его жителей, с недоверием относившихся ко всему, что исходило из штатгальтерской Гааги. Экономическую ориентацию Амстердама легко проследить благодаря огромному числу складов, лепившихся вдоль каналов и громоздившихся между перекидными сходнями и изящными арками мостов. Эти склады тянулись вплоть до самого центра богатых кварталов, их высокие здания смешались с домами купеческих старшин, выходившими и на улицу, и на канал, возле которых с юрких шлюпок, обслуживавших в порту суда, сваливали ящики, тюки, бочки и кадки. Эстетическое стремление облагообразить город повсеместно сталкивалось с необходимостью действенного сообщения между его разделенными водой частями и нередко приносилось в жертву практицизму. Этот огромный город был построен на болотах при впадении Амстела в залив Зёйдер-Зе — местности, казалось бы, наименее пригодной для жилья. Первые поселения располагались на нескольких полосах земли, перпендикулярных заливу. Впоследствии здесь сформировалось ядро города в полумесяце канала Сингель («Пояс»). Строительство приходилось вести на землях, отвоеванных у моря, и грунтовые воды встречались на глубине всего нескольких метров. Поэтому все здания в Амстердаме стоят на мощных сваях, глубоко уходящих в почву, пропитанную, как губка, влагой. В народе по этому поводу ходил даже ироничный стишок:
Амстердам — торговцев город,
А построен на столбах.
Если рухнут вдруг опоры,
Будет толк ли в их счетах?{5}
Город был окружен кирпичной стеной с почти тысячью арок, под сводами которых в невероятной тесноте ютилась беднота. Двадцать шесть ворот выходили на такое же количество улиц, которые вели в Старый город, где Амстел разбегался бесчисленными серебряными дорожками водных путей. С севера Старый город омывал Амстел, рассекая его на несколько частей. Один квартал даже назывался «Островным», так как практически целиком был расположен на маленьких клочках суши в русле этой реки. По обеим сторонам узеньких улиц здесь вставала сплошная стена складов с редкими брешами мостов, где ночью слышалась возня крыс. В восточной части город был опутан сетью грязных улочек, на которых трущобы соседствовали с дворянскими особняками. В 1601 году поток еврейских эмигрантов из Португалии и Испании, к которым присоединились протестанты из соседней Фландрии, вызвал стремительный рост этого изначально небольшого города. В 1601 году диаметр Амстердама вырос на 400 шагов, однако полученное таким образом скудное пространство заполнилось уже за несколько лет. Для дальнейшего роста начали осушать болота на востоке. Строительство велось планомерно, ничего не оставляли на волю случая. В 1610 году комплексный план реконструкции города был представлен на рассмотрение муниципалитета. Работы начались лишь два года спустя. Были срыты все старые укрепления, за исключением башен, которые с тех пор возвышались над центром города, как одинокие призраки. Прорыто три больших кольцевых канала на манер Сингеля, расположенных на значительном расстоянии друг от друга — для устройства садов с тыльной стороны зданий. План был воистину грандиозным. Площадь города выросла в три раза, достигнув 726 гектаров. Огромное пространство, но и его уже не хватало. В 1615, 1658 и 1660 годах последовательно реализовывались новые проекты. С 1648 года этот район, и без того сверхурбанизированный, представлял собой гигантскую строительную площадку. В черту города попали острова залива Эй; был возведен новый полукруг кварталов, более широкий, чем предыдущий, перерезанный поперечными улицами, застроенными лавками коммерсантов. Достигнув в 1672 году излучины Амстела, строители были вынуждены отойти от полуконцентрического плана. На берегу этой реки вырос почти прямоугольный квартал. Таким образом, облик Амстердама был полностью обновлен, утратив последние средневековые черты. Но в это время начался экономический спад. Капиталовложения в расширение города сковали значительные денежные средства. На одну только постройку новых укреплений ушло 11 миллионов гульденов, а новая ратуша обошлась в восемь.{6} В правительственных кругах такая ситуация вызывала серьезные опасения, о чем свидетельствует Уильям Темпл.{7}
Тем не менее полвека строительного бума оставили человечеству шедевры архитектуры, в частности монументальное здание городской ратуши (в настоящее время — королевский дворец), воздвигнутое на Соборной площади. Масштабы последнего — вызов вездесущей влаге, вызов, который был тем более смелым, что в качестве строительного материала был выбран тесаный камень. В болотистую почву пришлось вбить тысячи свай. Опасаясь потерпеть неудачу, которая бы слишком потрясла умы, при утверждении этого проекта муниципалитет отказался установить твердые сроки окончания работ. Возможно, такая осторожность была вызвана суеверным страхом — Антверпен подвергся разорению в год окончания строительства его ратуши. Сооружение дворца завершилось его торжественным открытием в 1656 году. Огромное прямоугольное здание в стиле Людовика XIV, увенчанное куполом и небольшой колоколенкой, вызывало у французских путешественников удивление отсутствием крыльца и парадного подъезда.{8} Действительно, всю длину фасада занимают семь дверей одинакового размера, открывающихся на уровне улицы. С какой целью они сделаны? Может быть, они символизируют семь Соединенных провинций? Или они предназначались для воспрепятствования скоплению бунтовщиков при народных волнениях?.. В действительности в этом здании располагались коммунальные службы, суд, арсенал, сокровищница Амстердамского банка и в подвальных помещениях — тюрьма. Большинство из тех, кто посетил его в XVII веке, не уставали восхищаться этим шедевром. Например, Вондел написал настоящий панегирик. Всем своим видом дворец Амстердама свидетельствовал о стремлении к могуществу. На одном из украшающих его барельефов помещено аллегорическое изображение четырех частей света, подносящих дары божественному городу…
Ратуши других городов Нидерландов хотя и не превосходят, зато ни в чем не уступают дворцу Амстердама. Путешественники восхищались ратушей Дордрехта и в особенности слегка наклонившимся зданием ратуши Гауды из темно-серого камня, которое возвышается в центре главной площади с середины XV века. В небогатых архитектурными памятниками Нидерландах во времена «золотого века» еще можно было встретить великолепные следы прошлого — живописные руины наподобие средневекового замка Лейдена или такие любопытные незавершенные сооружения, как квадратная глыба дозорной башни в Зёйдер-Зе, которая по замыслу создателей должна была стать самой высокой в мире. К незаконченным постройкам можно отнести Утрехтский собор, со стометровой башни которого можно обозреть всю провинцию. Гигантский неф этого великолепного образца поздней готики был обрушен ураганом вечером 1 августа 1674 года, сразу по окончании строительных работ. Восстанавливать его в прежнем виде не стали, но дополнили трансептом, что позволило создать б?льшую церковь.
Почти повсеместно церкви — это старые католические храмы, захваченные реформистами. Они несут отпечаток иконоборческого движения, охватившего страну в начале смут. Обычно мало украшенные снаружи из-за климатических условий, при которых кирпич и песчаник быстро выветриваются, а грани сглаживаются, внутри они были напрочь лишены архитектурных излишеств: кафедры, аналоя и скамей. Никаких изображений на выбеленных известкой стенах. Хоры часто служили усыпальницей богатых людей. Церковь для протестантов — не святое место в том смысле, в каком его понимали католики. В церквях прогуливались в плохую погоду, проводили ассамблеи, давали концерты…
В маленьких городах настоящие церкви были далеко не всегда. Часто службы проходили в бараках, называемых «молельными домами». В 1638 году так было и в Зандейке, куда был направлен пастором Борстий. Его ораторское искусство привлекало на проповеди столько народа, что в тесной молельне для всех не хватало места и «пришедшие чувствовали себя плохо или жаловались на головную боль, столь сильную, что многие не чувствовали в себе достаточно мужества прийти сюда еще раз… случалось, дети падали без чувств на руки матерей и их уносили, как мертвых».{9} По этой причине было решено построить более просторное помещение. Когда в 1642 году завершились строительные работы, старое здание было… продано за 900 гульденов. Счастливый обладатель «храма Божия» переправил его в Кааг, где и использовал при постройке фермы.
По окончании XVI века, ознаменовавшегося отходом от готического стиля, архитектура значительно эволюционирует. Увеличивается количество сочленений, контрасты тонут в пластике ансамбля, как на здании крытого мясного рынка в Гарлеме. Церкви, построенные после 1600 года, уже не следуют традиционному плану, предусматривавшему деление на неф, трансепт с боковыми капеллами и хоры. Лютеранская церковь в Амстердаме — округлая, также как Марекерк в Лейдене и некоторые другие. Теперь уже не было важно, чтобы взгляд верных христиан обращался на восток, главное было привлечь их слух к кафедре. Голландский ренессанс испытал на себе итальянское влияние — орнамент превратился в декоративную вязь, наложенную на массу здания. Учебники архитектуры, бывшие в употреблении вплоть до середины XVII века, были пронизаны итальянскими традициями; тем не менее вдохновение все больше черпали во французском классицизме, одержавшем в конце века полную победу. К этому времени здания становились все более массивными и роскошными, в особенности у аристократов. Формы замыкались на самих себе, части зданий были плотно соединены, а размеры построек увеличились (Морицхёйс в Гааге, дом Трип в Амстердаме). Украшение зданий стало более единообразным, более архитектонным: колонны, пилястры, карнизы, «гротески», затейливые надписи на наличниках окон и дверей, тритоны, сатиры, птицы, акантовые листья, иногда — характерная для Голландии стилизованная бытовая сценка. Но парижская мода в конце концов взяла верх над местными тенденциями в искусстве декорации. С этого момента произошло разделение зодчих на архитекторов и декораторов. Первые теперь играли практически роль каменщиков, возводящих стены.
В новой голландской архитектуре часто использовались заимствованные декоративные сюжеты. Однако направленность голландской школы, продиктованная нуждами торговли и мореплавания, оставалась глубоко практичной. Это особенно заметно в Амстердаме, где необходимость ведения строительства на крошечных островках суши сдерживала полет фантазии архитекторов. Протяженность участков застройки, омываемых водами каналов, колебалась от 6,5 до 8 метров со стороны фасада и достигала 60 метров в глубину (для дома вместе с садом); таким образом обеспечивался выход на канал всех зданий, а для живших здесь купцов было немаловажно, чтобы принадлежащие им суда отстояли от подъездов домов лишь на длину крана. Обычай сохранять место за домом для дворика или сада, так же как и общность владений, привел к сокращению и без того скромной площади поверхности фасада, которую можно было украсить. Иногда создается впечатление, что художник-декоратор хотел восполнить этот недостаток, разместив на нескольких квадратных метрах как можно больше сюжетов. Правда, их изобилие ничуть не скрашивало крайней скудости голландской скульптуры вообще.{10}
Общественный порядок в городе
Ни одна страна Европы XVII века не знала такого скопления городов, как Нидерланды, и в особенности провинция Голландия. Данные о числе жителей различных голландских городов, которыми мы располагаем на сегодняшний день, принимаются с большими оговорками, поскольку перепись населения проводилась в то время с целью налогообложения и численные показатели могут оказаться заниженными. Так, при переписи 1622 года, призванной установить сумму чрезвычайного подушного налога, не учитывались матросы, солдаты колониальной службы, бродяги, инородцы без зарегистрированного места проживания и заключенные, зато в списки попали воспитанники исправительных домов и «золотая рота» богаделен. В результате были получены следующие цифры:
В целом по провинции 672 000 жителей.
Амстердам 105 000 жителей.
Лейден 45 000 жителей.
Гарлем 39 000 жителей.
Делфт 23 000 жителей.
Энкхёйзен 21 000 жителей.
Роттердам 19 500 жителей.
Дордрехт 18 300 жителей.
Гаага 16 000 жителей.
По итогам переписи 1630 года, проведенной в Амстердаме ради распределения съестных припасов по семьям, в нем проживало уже 115 тысяч человек, а записи в реестрах гражданской палаты позволяют установить, что в 1640 году население Амстердама достигло почти 140 тысяч.{11} Таким образом, за 18 лет, предшествовавших второму этапу расширения города, прирост числа его жителей мог составить от 25 до 30 тысяч человек. Рост населения наблюдался по всей стране. Так, в Гааге к 1700 году насчитывалось 50 тысяч жителей, а в Роттердаме — 80.{12}
По этим цифрам нетрудно представить себе, какие проблемы вставали в то время перед плохо оснащенными специалистами как производственной, так и непроизводственной сфер. Главная заключалась в благоустройстве путей сообщения и организации движения. За мощением улиц последовало появление частных экипажей. Первая карета (то есть рессорный экипаж), которую увидели голландцы, была заказана во Франции супругой Вильгельма Оранского — Луизой де Колиньи. Поначалу новшество пришлось по вкусу лишь немногим и в первые годы XVII века получило признание только в Гааге. Сильные мира сего по-прежнему предпочитали ездить верхом или пользоваться услугами наемных двуколок. К 1610 году отдельные кареты встречались уже на улицах Амстердама и Дордрехта, а затем их число увеличилось с неожиданной быстротой. Однако по сравнению с Францией таких экипажей по-прежнему было немного. В Утрехте, например, не больше ста.
Зато наряду с тяжелыми роскошными каретами в скором времени появились легкие экипажи — кабриолеты с кожаным верхом, коляски и фиакры, как правило, французской работы. Начиная с середины века, дворяне все реже садились в седло.{13}
Такое развитие транспортных средств повлекло за собой увеличение интенсивности уличного движения, в то время как в Амстердаме, например, улицы были настолько узки, что карета еле протискивалась между домами, занимая всю проезжую часть. В 1615 году встал вопрос об установлении на улицах, ведущих к хлебному рынку, одностороннего движения для коммерческих перевозок. К 1634 году ситуация настолько осложнилась, что муниципальные власти запретили движение личного транспорта в центре города. Эта мера была принята крайне неохотно, так как она ущемляла интересы многих влиятельных лиц, в том числе «отцов города». Довольно скоро власти пошли на уступки, разрешив владельцам экипажей, возвращавшимся с прогулки или из поездки, доезжать до своих ворот при условии, что они воспользуются наикратчайшей дорогой.
Помимо невероятной тесноты улиц в Амстердаме существовало еще одно немаловажное препятствие нормальному движению, а именно — многочисленные радуги мостов. Последние были настоящим мучением для возниц: втащить карету на крутой подъем было не менее трудно, чем удержать ее на резко уходящем вниз спуске. В 1664 году одному возчику французского происхождения пришла в голову превосходная идея установить кузов кареты на полозья. Вскоре подобные «сани» стали пользоваться бешеным успехом. В течение нескольких лет они разошлись по всем городам Соединенных провинций и стали одной из тех самобытных черт, которые придают Нидерландам их неповторимое очарование. Верхняя часть этого нового средства передвижения воспроизводила модели модных экипажей, как закрытых, так и открытых. Кроме того, производились грузовые сани для доставки товаров по городу. Чтобы облегчить прохождение мостов, к кузову железными скобами крепились соответствующие аксессуары: кусок пропитанной жиром ткани для лучшего скольжения и соломенный башмак, чтобы тормозить. Управлять таким экипажем было нелегким делом. Вознице приходилось бежать во все лопатки справа от саней, зажав вожжи и кнут в левой руке, а правой придерживая груз. Ни на секунду не отрываясь от управления лошадьми, он в нужный момент бросал под полозья сальную тряпку или соломенный башмак или закидывал в воды канала превращенный в кадку бочонок на веревке, из которого затем поливал мостовую. Сани летели во весь дух, только успевай поворачиваться. Нечего и говорить, что прохожие подвергались немалой опасности, особенно в темное время суток, поскольку на санях не было фонарей.
К 1670 году экипажи и сани прочно вошли в быт горожан. Богачи покрывали кареты позолотой, отделывали их дорогими тканями и раскрашивали в яркие цвета. Тот, кто не мог позволить себе собственный экипаж, всегда знал, где его нанять. На Соборной площади выросли настоящие «стоянки такси» с конюшнями и пойлами, где путешественники или торговцы могли нанять лошадей и экипаж, позвонив в специальный колокольчик. На мелодичный звон сбегались кучера. Поскольку клиентов на всех не хватало, спор решался жеребьевкой. Бросали кости, и набравший больше очков шел запрягать лошадей.
Для поддержания общественного порядка городские власти располагали полицией, призванной следить за соблюдением предписаний и выполнением приговоров суда. Однако действенность этой службы, по правде говоря, вызывает сомнения. Старший бальи избирался скорее на основе социальных предпочтений, нежели компетентности претендента. Нередко управление полицией вручалось тому, кто более всех раскошелился, а желающих заполучить это теплое местечко всегда хватало. «Тяжкое бремя службы» в этой должности представляло для человека с подпорченной репутацией или без твердых моральных принципов двойной интерес: он становился недосягаем для закона и в то же время получал немалый доход, произвольно повышая штрафы. В большинстве случаев старший бальи, принадлежавший обычно к одной из местных богатых фамилий, не желал пачкать руки, лично занимаясь грязными делишками, и передавал свои полномочия бальи 2-го ранга, непосредственному начальнику агентов полиции. Последний, как правило, являлся весьма сомнительной личностью с такой скверной репутацией, что перед ним закрывались двери домов всех добропорядочных буржуа. В литературе того времени фигура бальи неизменно окружена глубоким презрением, а его продажность стала нарицательной.
Среди служб военного типа особое место занимали воротные стражники, охранявшие ночной покой горожан. Если воротные башни города еще не были разрушены, стражники жили в их внутренних помещениях. Они должны были открывать ворота утром и закрывать на ночь, в зависимости от расписания, установленного муниципалитетом. Каждый вечер, заперев ворота, стражник отдавал ключи бургомистру или оставлял их на ночь в городской ратуше.
Рядом с воротами располагалась ночная стража. Поначалу она набиралась из горожан, проходивших, выражаясь современным языком, «срочную службу». Но в 1620 году городские власти Амстердама преобразовали ночную стражу в роту из 158 профессиональных солдат под командованием капитана, лейтенантов и сержантов. В 1672 году была создана вторая рота, а общее число солдат достигло таким образом 280 человек. Для облегчения патрулирования город был разделен на 70 участков. К 1685 году стража насчитывала уже 560 человек, контролирующих 138 кварталов. Подобная организация в том или ином виде существовала во всех городах страны и даже в некоторых деревнях.
Каждый вечер, около десяти, дробь барабана созывала стражников на построение. Офицеры назначали патрули и распределяли снаряжение — фонари, трещотки, пики или алебарды. Иногда с патрулями в ночной обход отправлялись собаки. Дозор следовал по определенному маршруту. Медленным и тяжелым шагом стражники обходили пустынные улицы, набережные каналов, погруженные в темноту. В задачу патруля входило: сопровождать до дома заплутавших прохожих; задерживать всех, кто, нарушив предписания, передвигался без фонаря; подбирать пьяных; предупреждать горожан, неплотно закрывших свои окна или двери; ловить воров; следить за пожарной обстановкой в городе. Трещоткой подавали сигнал тревоги. В случае необходимости с ее помощью вызывали подкрепление из городской милиции. График дозоров менялся в зависимости от времени года и места несения службы. Так, зимой стражники возвращались в казармы в четыре утра.
Случалось, запоздалые горожане и студенты, нарвавшиеся на ночной дозор, отказывались подчиниться и оказывали ожесточенное сопротивление. К таким несознательным гражданам закон был весьма суров. «Как-то раз в Гааге один вполне добропорядочный горожанин в драке убил стражника. Ни заступничество влиятельных лиц, ни толстый кошелек не смогли спасти его от казни. В назидание другим ему отрубили голову»,{14} — пишет французский путешественник Париваль. Тем не менее стражники пользовались не менее дурной славой, чем полицейские. Грубые, продажные, предпочитавшие греться холодными зимними ночами в кабаках, вместо того чтобы патрулировать улицы, они подозревались даже в связях с грабителями, если не поджигателями.
В большинстве городов на крепостных башнях с горном в руках несли ночную вахту наблюдатели. Такая, казалось бы, излишняя мера предосторожности кажется сейчас странной, однако не стоит забывать, сколько опасностей для мирно спящего горожанина таила в себе темнота в те далекие времена. С наступлением сумерек любая угроза дому и его владельцам становилась особенно явной: пожар, ограбление, убийство, падение в канал, наконец, ведь у набережных не было парапетов. Отсюда — введение комендантского часа, принятие постановлений об общественном освещении, которых было все же недостаточно, чтобы обязать стражников и всех, кто имел право выходить из дому в вечерние часы, брать с собой зажженный фонарь или факел. Несмотря на принимаемые меры, вплоть до 1670 года заход солнца ввергал голландский город в кромешную темень, так как лунный свет не мог проникнуть в него из-за чрезвычайной тесноты улиц и раскидистых деревьев бульваров. Уже с XVI века предпринимались попытки найти более действенный способ борьбы с темнотой. Так, в Дордрехте городская ратуша, кордегардия и некоторые другие общественные здания освещались установленными в специальных нишах свечами, которых к 1600 году ежегодно ставилось 4266. В других местах использовали небольшие масляные лампы, которые крепили на углах муниципальных зданий и на въезде опасных мостов. В 1579 году трактирщикам Амстердама было приказано вывешивать такие лампы над дверьми своих заведений после десяти вечера. Об их законопослушности можно судить по тому, что в 1587 году властям пришлось еще раз обнародовать это предписание. Однако освещение, которого добились с таким трудом, было весьма скудным. В 1595 году муниципалитет потребовал, чтобы на фасаде каждого двенадцатого дома на железном крюке висел фонарь, и это было немедленно выполнено. Но фонарная свеча стоила денег, поэтому ее частенько «забывали» зажигать. В 1597 году пришлось набрать фонарщиков… и еще — сборщиков специального налога, предназначавшегося для оплаты услуг этих новых служащих. Тем не менее все усилия пропали даром из-за чисто технической проблемы — слабого свечения фонарей.
Эффективная система общественного освещения появилась наконец лишь в 1669 году, когда художник Ян ван дер Гейден представил на рассмотрение в муниципалитет Амстердама проект масляных ламп, специально приспособленных для улиц и предназначенных к массовой установке по всему городу. Это изобретение вызвало всплеск энтузиазма. Ван дер Гейден был удостоен звания «Инспектор общественных ламп» и принял управление городскими фонарщиками. С того момента каждый вечер фонарщики обходили улицы с лесенками и тряпками, которыми они вытирали запачканные маслом стекла ламп… В 1679 году город освещали 133 лампы,{15} а через десять лет их насчитывалось уже 2400. Все лампы зажигались одновременно, а количество масла в них регулировалось в зависимости от долготы ночи. Примеру Амстердама последовали другие города. В 1678 году лампы Яна ван дер Гейдена были установлены в Гааге, в 1682 году — в Хорне. Что касается населенных пунктов меньшего значения, то об общественном освещении там не было слышно вплоть до конца XVII века.
Среди опасностей, возникавших с наступлением сумерек, была одна, которая не исчезла с решением проблемы освещения, а стала лишь более реальной — пожар. Для городов с преобладанием деревянных построек, невероятной теснотой улиц, а главное, примитивными средствами пожаротушения он становился самым страшным бедствием, которое только могло на них обрушиться. Любовь к иллюминациям, устраиваемым при помощи смолы на некоторых праздниках, привела к увеличению числа этих печальных происшествий. В 1665 году крестный ход в Рёрмонде послужил причиной пожара, опустошившего город; в 1667 году полностью сгорела деревушка Маркен, а еще раньше, в 1655 году, деревня Рейп. В 1651 году во время работ по строительству новой ратуши в Амстердаме при загадочных обстоятельствах загорелось уже частично разрушенное здание старой. Под порывами ветра огонь перебрался через площадь Дам и едва не охватил новые постройки. В результате этого происшествия погибла часть архивов и расплавилось большое количество серебряных монет, хранившихся в подвалах старой ратуши.
В народе воспринимали пожар как природное бедствие и видели в нем «карающую десницу Божию». Менее суеверные городские власти принимали все возможные меры для предотвращения пожаров и борьбы с ними. В Вормере, центре столь важной отрасли, как производство печенья, уже с 1604 года зажигали и гасили печи по сигналу, подаваемому с помощью особого колокола. В иное время готовить было запрещено. Повсеместно издавались постановления, предписывавшие строго определенные форму труб и материалы для их кладки. Во всех городах и большинстве деревень работали системы оповещения, вверенные заботам наблюдателей и ночных сторожей. Действовали они следующим образом: сторож вращал в обратную сторону свою трещотку, которая издавала легко распознаваемые заунывные звуки, а наблюдатель трубил в горн и вывешивал на башне зажженный фонарь, указывавший направление замеченных им языков пламени. По этому сигналу горожане спешно расхватывали пожарный инвентарь и бежали на борьбу с огнем. Относительная действенность этой системы основывалась на обилии средств пожаротушения и поддержании их в превосходном состоянии. В Лейдене городская пожарная команда располагала 12 лестницами, 400 факелами, 438 кожаными ведрами и двумя двадцатиметровыми морскими парусами, которые пропитывали водой и набрасывали на горящий дом. Кроме этого, в каждом квартале хранились четыре лестницы по 30 ступенек, две — по 23 и восемь — по 10, а также 400 факелов и два паруса. Владелец каждого дома, облагаемого налогом в размере от 1 до 30 гульденов, был обязан иметь ведро в хорошем состоянии. От дома с налогом от 30 до 200 гульденов выставлялась небольшая лестница, от 200 до 600 гульденов — две лестницы, а свыше 600 гульденов — две лестницы и ведро. Аналогичные правила распространялись и на мануфактуры. Пивоварня должна была иметь шесть ведер, ткацкая мастерская — четыре, пекарня — два. Ежегодно в апреле городские власти проводили инспекцию этого снаряжения: каждый горожанин, стоя возле дверей своего дома, демонстрировал положенное количество ведер и лестниц. Инспекторы медленно обходили улицы, дотошно осматривая выставленный инвентарь… Подобная схема организации пожарной безопасности существовала с более или менее незначительными отклонениями во всех городах. Небезызвестный Ян ван дер Гейден, отличившись на поприще городского освещения, достиг не меньших успехов в борьбе с его «побочными эффектами». После чудовищного пожара 12 января 1673 года, поглотившего канатное производство при адмиралтействе Амстердама, он получил одобрение муниципалитета на собственное изобретение, представлявшее из себя шприцевой насос, к которому вода подавалась по трубопроводу. Из этого насоса можно было поливать мощной струей воды в руку толщиной даже самые высокие здания.
Службы общественной гигиены (хотя они и кажутся сейчас пережитком прошлого) во многом оправдывали славу о невероятной любви к чистоте, которой отличались Нидерланды.