Антирасистский расизм

Антирасистский расизм

Новая черная музыка вначале бессознательно, а затем и сознательно создавалась как антипод европеизированного джаза. В некотором смысле это был акт расовой и музыкальной эмансипации. Здесь черная музыка продолжила традицию бибопа, явившегося в какой-то степени реакцией на беннигудмановскую коммерциализацию джаза, но продолжила ее на ином уровне, ибо создатели новой черной музыки обладали уже ощущением нового собственного исторического предназначения — следствие повышения их расового самосознания. Этот новый уровень расового самосознания отличался новым этническим стереотипом, наиболее радикальные формы которого (комплекс превосходства, агрессивность, бескомпромиссность) стали выдаваться за непременный признак «истинного афроамериканца».

Самоидентификация создателей новой черной музыки с этническими символами африканской культуры, с системой образов и ценностей, сформированных за пределами европейской цивилизации и принимаемых ими за наиболее адекватное выражение «негритянской идеи», привела к значительному изменению эстетической системы современного джаза. Европейские элементы в афроамериканской культуре черные джазмены стали объяснять лишь последствием насильственной акультурации. Многие черные музыканты авангарда даже исполняют свою музыку, драпируясь в псев-дофольклорные хламиды жителей древнего Бенина. (Фромм назвал бы это проявлением группового — расового — нарциссизма.) Эти музыканты полностью игнорируют европейские истоки в джазовой традиции. «Для меня и большинства черных, — утверждает Марион Браун, — ее (африканской музыки. —Е. Б.) важность попросту в том, что вся наша музыкальная традиция исходит из африканской традиции...»[11]

Объективности ради нужно отметить, что некоторые музыканты неоавангарда занимают менее категоричную позицию в отношении европейской музыкальной культуры и ее влияния на черную музыку. Энтони Брэкстон не отрицает, что новая европейская музыка является частью его опыта[12]. Фрэнк Лоу утверждает, что для него «европейская, или классическая, музыка является естественной частью жизненного окружения»[13]. Но эти исключения лишь подтверждают правило.

Критика черными музыкантами «новой волны» ряда выдающихся негритянских джазменов, не отвечающих новому этническому стереотипу (в частности, Армстронга и Эллингтона), причисляемых ими к разряду «дядей Томов» («людей с черной кожей и белым сознанием»), как раз и объясняется проповедуемой ими новой антирасистской формой расизма («блэкизмом»), широко охватившей ряды музыкантов нового джаза. Отсюда принятие многими черными авангардистами идеологии черных мусульман и даже переход их в лоно черно-мусульманской религии с ее космической ненавистью к белым и черным мессианизмом.

«Нация ислама» приняла в свои ряды слишком много музыкантов авангарда, чтобы показаться не имеющей к нему отношения. Не избежал этого и идеолог черной музыки Лерой Джонс — ныне Имаму Амири Барака. (Смена христи-анско-европейского имени — напоминание о рабстве — на мусульманско-азиатское или африканское — обязательный ритуал посвящения.) Антихристианская направленность этого негритянского духовного движения очевидна. Отрицание социальных институтов «белого общества» переносится дискриминируемым негритянским меньшинством и на казенно-официальные религии, идеалы, культуру, социальные нормы.

Именно поэтому выбор деморализованного, приведенного в отчаяние и ярость сознания падает на ислам, буддизм или индуизм — религии, не имевшие никаких корней в американском обществе, совершенно ему чуждые. Аналогичные мотивы лежат и в стремлении авангардистов черпать содержание и форму своей музыки из афроазиатского источника.

Однако социальная неудовлетворенность, породившая стремление к иной культуре, как раз и была вызвана тем, что негритянское мировосприятие в США складывалось под влиянием тех самых социальных, религиозных, нравственных и эстетических идеалов, которые так яростно отвергаются негритянским националистическим движением. Именно традиционные американские идеалы свободы, демократии, равенства в иррациональной, мифологической форме проступают в проповедях черных мусульман. Невозможность удовлетворения этих идеалов в обществе, вызвавшем у афроаме-риканцев потребность в них, и лежит в основе их мусульма-но-буддистской эсхатологии, в их уповании на грядущую божественную справедливость. В бескомпромиссности черного ислама, в проповедуемой им идее избранности «черного народа» черпает силы потерявшее надежду сознание.

В этом свете становится понятным расовый изоляционизм, который черные музыканты культивируют в новом джазе, а также, казалось бы, противоречащее ему тяготение новой черной музыки к художественным принципам и идеям, разработанным в новой европейской музыке задолго до возникновения свободного джаза. По-видимому, и здесь дает себя знать тот факт, что эстетическое сознание черных джазменов в США в значительной степени развивалось под влиянием господствующих в стране европейских музыкальных традиций, ибо вряд ли осуществима попытка вырастить «музыкального гомункулуса», полностью свободного от реально существующих в обществе культурных традиций.

Если для белых нацменьшинств в США есть альтернатива ассимиляции, то трагизм положения афроамериканца в невозможности выбора. Это-то и явилось причиной его этноцентризма. Джаз оказался традиционно негритянским видом искусства именно потому, что давал негру почти единственную возможность личностной и этнической самореализации, почти единственный выход за пределы европейской всеобщности. В силу низкого социального престижа джазовой музыки («музыка публичных домов и притонов») негры могли беспрепятственно упражняться в этом искусстве. Таким образом, джаз стал защитой от де-кулыурации негритянского народа в США и его почти единственной связью с традиционной африканской культурой. Вот почему на протяжении десятилетий именно джаз являлся для него своеобразной формой социального и расового протеста.

Но джазовое отрицание всегда было превращенной формой утверждения (хотя в старом джазе утверждение и носило имплицитный характер). В новом джазе утверждение нового расового и социального идеала обретает уже явно выраженные черты. Акценты сместились. По-видимому, переход негритянского населения США в 60-е годы от пассивного сопротивления к активному историческому действию породил в афроамериканском искусстве иные, более явно выраженные эстетические формы протеста.

Не все эстетические преобразования в черной музыке можно рассматривать как разновидность социально-психологической компенсации. Но многие из них явились следствием ностальгической тяги к корням, движения к первоосновам афроамериканской культуры.

Черные музыканты нового джаза, остро ощущая свою социальную маргинальность, испытывая сильнейшее отчуждение, пытаются преодолеть это свое состояние (нередко чреватое острейшими фрустрациями) за счет создания идеализированной концепции особой африканской духовности, экстраполируя на джаз основные ее элементы, лежащие якобы в основе негритянской культуры.

Наиболее выраженное проявление последствий маргинального статуса черного музыканта именно в новом джазе наблюдалось потому, что авангардисты (в отличие от музыкантов старого джаза), как правило, принадлежали к молодой афроамериканской интеллигенции. Маргинальность особенно остро проявляется у личности, которая по уровню культуры и развития самосознания принадлежит господствующей группе, а этнически — неравноправной подчиненной группе (культуре), тем более, если ее связывают с этой группой традиционно прочные психологические, культурные и другие отношения. Маргинальный статус старых музыкантов джаза не был чреват невротическими, личностными расстройствами благодаря тому, что они полностью идентифицировали себя с подчиненной группой, которой принадлежали. Они не ощущали свою маргинальность как явление внутреннего разлада, ибо их культурные и социальные претензии и ожидания не выходили за пределы того, что могла им дать их социальная группа и маргинальная культура, они еще не вполне усвоили достижения господствовавшей в стране культуры, не сделали ее своим внутренним достоянием. По сути дела, музыканты старого джаза были не маргинальными личностями, а просто членами подчиненного и социально отчужденного расового меньшинства со своей субкультурой.

Не находя выхода в полной культурной и социальной ассимиляции, музыканты нового джаза разрешают эту трагическую ситуацию единственно оставшимся способом: полнейшей идентификацией своей личности со своей расой и ее культурой, что нередко принимает форму противопоставления двух культур и утверждения превосходства своей, маргинальной культуры (не без бессознательного привнесения в последнюю элементов внутренне усвоенной оппозиционной культуры).

Справедливая борьба с европоцентризмом в новой черной музыке и с вестернизацией в афроамериканской культуре заслоняет от некоторых ревнителей расовой чистоты новой черной музыки очевидный факт глубокой взаимной диффузии в ней элементов африканской, европейской, а зачастую и ряда восточных культур. Но не следует впадать и в другую крайность: не замечать в новой черной музыке особенностей, свойственных именно африканской культуре. И если мы продолжим рассмотрение остальных пяти выдвинутых негритюдом моментов «негритянской сущности» и попытаемся выявить их наличие в новом джазе, то убедимся в определенной ориентации новой черной музыки на эти постулаты африканской культурологии.

Приписываемые негритюдом черной расе, помимо рассмотренной антирасистской формы расизма, чувство коллективизма (сильно развитое чувство идентификации с расовой или социальной общностью), своеобразная концепция сексуальных проблем, особое чувство ритма (которому придается поистине универсальное и всеобъемлющее значение), слияние с природой (инстинктивному и интимному соитию с природой сообщается онтологический характер — непосредственного бытия в истине) и, наконец, обожествление предков (предок — мистический символ связи с миром) причудливо преломились в эстетической системе новой черной музыки.