"ПРАЗДНЫЕ СКИТАЛЬЦЫ"

Кроме вышеперечисленных категорий, среди чукоч есть люди, живущие вне стойбища и семейных связей, вся жизнь которых проходит в постоянных скитаниях. Чукчи называют их tьnŋe-lejwulьt — "зря ходящие", "бродяги". Их положение незавидно. У них нет ни шатра, ни стада. Однако они выработали в себе стойкость обходиться без удобств домашней жизни в суровых условиях полярной тундры.

Я встречал много таких скитальцев. Многие были совсем молодые, другие — уже старики. У некоторых были жены, которые бродяжили вместе с мужьями, другие жили одиноко. Кое кто из них имел несколько упряжек оленей, у других был один-единственный ездовой олень, а многие и этого не имели и бродили пешком, что в условиях полярной зимы сопряжено с огромными трудностями. У некоторых не было не только оленя, но также ружья, не было даже поясного ножа, который для северного человека не менее нужен, чем правая рука.

Скитальцы эти весьма беззаботны. Голод — их постоянный спутник. Я говорил уже раньше, что чукчи едят только один раз в день, и даже приход почетного гостя не нарушает этого правила. Тем более его не станут нарушать для какого-нибудь "праздноходящего". Конечно, он может прийти на чье-либо стойбище как раз ко времени вечерней еды. Однако, войдя в шатер, он помещается возле входа, позади всех гостей, и отсюда не может сам дотянуться до еды. Он примет несколько кусочков мяса, которые ему соблаговолит сунуть хозяйка шатра, и уже не смеет просить больше. Его не пускают спать в спальный полог. Его спальное место в наружном шатре, под санями, там же, где спят собаки. На следующий день, если он остается на стойбище, ему дают немного поесть, однако обращаются с ним совершенно бесцеремонно. Конечно, если он принимает участие в дневных работах — рубке дров, носке воды, ловле оленей, его положение несколько изменяется, но все же хозяева помнят, что он — "зря ходящий". Даже старикам из "бродяг" приходится терпеть самое скверное отношение к себе. Вот что рассказывал мне один из них.

"В позапрошлом году Татк-Омрувия в Город Собрания (Нижне-Колымск) ездил. Из Города Собрания прибыл, домой вернулся. У его брата, у младшего брата, Гинюкая, там я был. Татк-Омрувия пришел, поставил загон из саней. Во время постановки к Татк-Омрувиевым (людям) гости пришли многие — Ваалиргын, Рульты, Рультувия с женой, Эыльгын. Пили водку. Татк-Омрувия Рультувию бранит. Говорит: "Ты зачем пришел сюда? Голодный бедняк ты. Пищу разыскиваешь. Голодный, еду разыскиваешь". Говорит Рультувия: "Некогда я был помогающим (при поимке оленей)". Говорит Татк-Омрувия: "Почему же не помогаешь?" Говорит Рультувия: "Однако я состарился, старик я, как я буду помогать? Прежние старики только сидели, хозяином хорошо принимаемые". — "Но ведь ты — помогающий. Зачем ты сидишь? Разве так помогают, сидя?" Говори: "Право. Не сиди. По голове ударю тебя". Говорит: "Пусть, если без стыда хочешь быть. На больного спиной совсем бесстыдно хочешь ты (напасть). Я с худой спиной". Татк-Омрувия рассердился, говорит: "Ну, ну. Давай схватимся". Рультувия пояс снял, меховую рубашку снял. Говорит: "Согласен. Схвати меня". Татк-Омрувия тоже пояс снял с ножом. Говорит: "Нет, только по голове тебя бить стану". Старика по голове ударил поясом. "Ну, помогай, помогай". Говорит старик, плачет: "Ай, ай, ай. Согласен. Буду вам помогать". Одежду надел, посох вместе с арканом взял, к оленям побежал. Немного спустя Татк-Омрувия спросил нас: "Где Рультувия?" Мы сказали: "К оленям ушел". Татк-Омрувия кричит, говорит: "Эй, эй, Рультувия! Вернись домой. Вернись домой. Сделаешь вонючим младшего брата дом". Тогда они оба вернулись вместе с женой. По дороге все время плакали. Такой насильник Татк-Омрувия, на всей тундре самый богатый оленями. Божество счастья[236] в последующие годы сделало его бедным[237]..."

Такая скитальческая жизнь для женщин, конечно, еще труднее, чем для мужчин. Женатые "праздноходящие" не могут все время удерживать жену при себе, разве что женщина эта никуда не годна и не угодна никакому другому мужчине. Все же в середине зимы муж старается пристроить свою жену, хотя бы на месяц или на два, на стойбище у кого-нибудь из родственников или просто у мягкосердечного человека, который не пожалеет куска для бедной нищенки. Я помню такую супружескую чету — Ranawkurgьn и его жена Aŋqaŋŋa. Оба были совсем молодые. Когда умер отец Ranawkurgьn'а, он был еще мальчиком. От отца ему досталось большое стадо оленей. Еще до того как он стал взрослым, половина стада была растрачена. Другую половину он растратил сам, большей частью проиграл в карты. Так он сделался бедняком. При встрече моей с ним и с его женой у них был только один олень и один старые сани. Женщина была больна, вероятно, сифилисом, муж ее также. Он был хилый, слабый, — "никуда не годный", — это было видно с первого взгляда. У них не было порядочной зимней одежды, что редко наблюдается у "зря ходящих". Нужда в теплом платье на тундре так настоятельна, что даже самые беззаботные люди достают его себе так или иначе. Женщина пыталась раз или два покинуть своего мужа для другого мужчины, но никто не хотел ее держать в своем спальном пологу.

Другой "зря ходящий", Jaqaq, был уже старик. Его жизнь была легче, так как у него было восемь братьев, и каждый был передним хозяином на своем пастбище. Jaqaq не пожелал иметь свое стойбище, ни даже шатер. Он проводил свое время, переходя от одного брата к другому. Затем он двигался дальше, посещая соседние стойбища. Соседи принимали его радушно из уважения к его братьям.

Əndiw, такой же бродяга, был человек с веселым, легким характером. При самых трудных обстоятельствах он только смеялся, сохраняя полное спокойствие. Еще один, Elepqəj по имени, зимой и летом скитался пешком по стойбищам. Его выносливости дивились даже чукчи. В снежную бурю он мог спать без огня, зарывшись в глубокий сугроб. Как дикий зверь, он был терпелив к голоду и мог оставаться два-три дня без пищи. Он мало говорил. Вообще он имел вид человеческого существа, стоящего на самой низкой ступени развития.