Глава VII Вечер в кругу семьи

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VII

Вечер в кругу семьи

У ремесленников, крестьян и мелких лавочников рабочий день длился до самого ужина. Богатые же буржуа приобрели в течение века привычку освобождаться от деловых забот после полудня. Праздные люди начинали попадаться уже с полудня — старики, любившие отдыхать после обеда; женщины из зажиточных семей; молодые люди из высшего общества. По окончании рабочего дня, когда бы оно ни наступало, нидерландцы предавались всяческим увеселениям. Вплоть до 1670 года эти маленькие радости вкушали почти исключительно в кругу семьи.

В среде крупной буржуазии любили ходить друг к другу с визитами на полдник, что делало последний еще более плотным: гости приносили с собой рыбу, буженину, сладости. Если позволяла погода, полдничали под открытым небом в саду. После того как распространился обычай пить чай, друзей охотно звали к двум или трем часам «на чашку чая» (с печеньем или другими лакомствами).

Когда в пять, шесть или семь вечера в городе стихала деловая жизнь, буржуа уходил из конторы, выбирался из склада или возвращался из порта. Он надевал свою шапочку, запахивался в уютный домашний халат и, если было не слишком холодно, присаживался на скамеечку возле дома под козырьком навеса. К нему присоединялись жена и дочери. У дома напротив образовывалась такая же группа. Дети носились взад-вперед, перекликаясь между собой, гоняли по воде канала деревянный башмак. Мать семейства выносила на порог колыбельку с новорожденным. Отец читал газеты. По завалинкам обсуждались последние события, мужчины поднимали политические проблемы, сетовали о всеобщем падении нравов… Их мудрость находила выражение в пословицах и поговорках, на которые голландцы были большие мастера: «Карты, танцы да вина стакан немало душ поймали в капкан», «Что плохо лежит, воров плодит»{49}… Женщины, поставив на грелки ноги в домашних туфлях, закутанные в huik или vlieger, вязали или чинили белье, разговаривали об уборке и служанках. Подобное бдение продолжалось до наступления сумерек и времени ужина. Тогда же возвращались и богачи, имевшие сад в окрестностях города, где час-другой отдыхали после работы. В Гааге буржуа немного прогуливались вдоль «Леса», чтобы полюбоваться на красивые экипажи. Никакой элегантности — мужчины в халатах, женщины в неглиже. Из ближайших таверн доносились звуки музыки…

В плохую погоду посиделки устраивали в «жилой комнате». Вокруг стола с шитьем рассаживались мать и старшие дочери; в уголке крутила веретено служанка; сыновья что-либо мастерили, стругали, сучили сеть; орлом восседая на своем стуле, отец семейства вслух читал Библию или какое-либо историческое произведение. От торфяной печки разливалось тепло, подрагивало пламя свечей. Иногда этот семейный покой нарушался стуком в дверь пришедших с визитом друзей. Они входили, гасили благоразумно прихваченные с собой фонари. Конечно, это была молодежь, солидные люди предпочитали сидеть дома. В Дордрехте или Гааге среди гостей наверняка попалась бы молодая девушка, сжимавшая в руке деревянный туесок с песенником — сборником песен о любви, написанных и проиллюстрированных знакомыми молодыми людьми, или крошечным томиком, отпечатанным в типографии. За неимением подобной «девичьей книги» хозяйка дома доставала из шкафчика «Голландского адмирала 1-го ранга», или «Аполлона среди богинь пения», или же «Чудную обитель» — сборники, без которых не обходился ни один голландский очаг. Их насчитывались целые сотни. Некоторые предназначались специально для той или иной социальной категории граждан — сборники матросских песен («Нептунова колесница»), песенники для купцов («Новый Гермес Амстердама»), крестьян («Веселый поющий селянин»), пастухов и даже цветочников!{50}

Содержание такого рода произведений могло быть самым разным. Некоторые от начала до конца были выдержаны в наставительном тоне, иногда с примесью туманного мистицизма. Другие, напротив, были абсолютно пусты и легковесны. В большинстве же случаев смешивались оба эти направления, при этом оставалось место и двусмысленностям, и откровенным непристойностям. Но по крайней мере свежесть, некоторая наивность и юношеская бодрость придавали в первой половине века этой огромной песенной индустрии оттенок непринужденного веселья и непосредственности, утраченный после 1650 года с переходом к более-менее слепому подражанию французским или итальянским текстам и мелодиям.

Под аккомпанемент флейты, скрипки, лютни, а у богачей — клавесина или спинета, пели дуэтом, хором. Пение и музыка оживляли в зажиточных семьях долгие зимние вечера. Уровень исполнения практически всегда был отнюдь не посредственным, а порой и высокопрофессиональным: музыкальным образованием подрастающего поколения в середине века занимались очень серьезно. С пришедшей из Англии модой умножились ряды учителей музыки, дававших по домам частные уроки. Преподавание пения, игры на флейте и клавесине стало обычным делом. Наряду с посредственными наставниками находилось немало знатоков высокого класса, чьи произведения дошли до нас в виде нотных тетрадей, составленных ими для своих учеников. Церковь, враждебная всем видам искусства в целом, принимала музыку и даже способствовала ее распространению. В школах были введены занятия пением; во многих городах организовывались общественные музыкальные курсы.

В семьях, где не упражнялись в музыке, гости развлекались играми. Особой любовью пользовались азартные. Нидерландцы были такими заядлыми игроками, что и на войне бы заключали пари об исходе очередного сражения. Только противодействие Церкви и властей могло обуздать эту врожденную склонность; но по сравнению с нравами высшего французского общества Париваль нашел, что в Нидерландах играют мало.{51} Древняя игра в кости, давно вышедшая из моды у богачей, оставалась распространенной у простонародья, несмотря на официальный запрет. Существовало множество вариантов этой игры, из которых «пасс-дис» пришел из Франции. Стаканчиком служил настоящий стакан. Кости бросали по очереди. Если игроком был мужчина, он должен был сразу выпить столько чарок, сколько ему выпадало очков; если это была дама — она раздавала поцелуи.

К играм в кости относили очень популярного «гуська». Кости также использовались во многих разновидностях «марелли» (игра в камешки). Распространена была и игра в «бабки», но больше всего любили, конечно, карты. В них играли везде — дома, в кабаках, садах и просто на улице. Распространенность карточных игр была такова, что аристократы запрещали их своим домашним, считая эту забаву мужицкой и к тому же расточительной. Священники громили картежников в своих проповедях. Генрих де Фрейн не без патетики обличал с высоты своей кафедры в Мидделбурге игроков, раскинувших картишки на ковре: «…Эти девицы, разряженные словно куклы, с висюльками на ушах и декольте ниже пояса, видом своей греховной плоти отвращают юношей от путей, подсказанных собственным сердцем, и заставляют их забыть в чаду нечистых видений, сулящих мерзостные наслаждения, о том, что придет день, когда они предстанут перед судией…»{52} Повсеместно ему вторили другие священники, сетуя на то, что в некоторых семьях на картежную игру убивают даже воскресный вечер! Власти обложили карты высоким налогом. Ничего не помогало.

Существовало около двух десятков карточных игр — в «рёмштекен» (roemsteken), который французы переняли под именем «ромстек» (romestecq), играли с колодой в тридцать шесть карт, раздаваемых поровну игрокам, чье число могло меняться от двух до шести; для «омберна» (omberen) требовалась колода в сорок карт при трех игроках; кроме того, знали «фараона», «пикет» и «ландскнехта». В других играх применялись образные карты, из которых главными были Смерть, Жизнь и Король.

Дворянство сохранило средневековые традиции шахматной игры, но в обиход крупной буржуазии она вошла лишь около 1700 года. Зато шашки в этой среде были в почете с давних пор.

После 1650 года растущее французское влияние и увеличение числа кофеен в корне изменили добрые старые традиции вечернего отдыха в кругу семьи. С этого времени один или два раза в неделю, а то и чаще, буржуа норовил прийти домой как можно позже, и то только, чтобы поужинать. Жену и дочерей, в свою очередь, также потянуло отдохнуть от домашней обстановки. Затем примеру взрослых последовали и дети. Это не могло не вызвать беспокойства у серьезных людей. Праздношатание и толкотня в курительных и кофейнях потрясли социальные устои общества и нанесли сокрушительный удар по богобоязненности и почитанию. Прежняя буржуазная сдержанность, строгая экономия времени и денег, набожность и консерватизм, все то, что составляло силу нидерландского народа, исчезало или деградировало. Семья больше не была семьей, дом — домом.

В десять вечера звон колокола оповещал о наступлении ночи, слышалась дробь барабана стражников. Каждый торопился домой. Нидерландцы любили поспать и ложились рано. После десяти на улицах не оставалось никого, кроме ночных патрулей, разбойников, притаившихся по темным углам, и гуляк, тайных или явных. Буржуа гасил огонь. Все опускались на колени для вечерней молитвы. Отец благословлял детей перед сном. Целовались, задували свечи и шли спать. Город погружался в сон.