Глава VIII Религия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VIII

Религия

Религиозная атмосфера плотно окутывала Нидерланды, пронизывая существование всей нации. «Вера этого народа, — замечает Темпл, — исходит из самой глубины сердца, черпая в нем свои силы».{53} Силы, но не страстность. После 1620 года столкновения между приверженцами враждующих конфессий происходили все реже; диспуты противников протекали без особой враждебности; согласие, если таковое достигалось, совсем не обязательно означало союз. Вера, глубокая, начисто лишенная мистицизма, требовала от самых благочестивых неукоснительного соблюдения канонов и внешних проявлений религиозности; они должны были вдохновляться Священным Писанием, образный стиль которого повлиял на разговорный язык, обозначив пределы его риторичности, а также, безусловно, оказал определяющее воздействие на образ мышления. Богу молились на заре, до и после еды, перед сном. Вечера коротали за чтением благочестивых книг. На рассвете и закате из окон святош доносилось пение псалмов. Церемонией «богослужения» руководил отец семейства. Религиозность голландцев всегда носила семейный характер. Семья образовывала естественные рамки всей религиозной жизни. Это частично объясняет ту терпимость, которая царила в стране на уровне государственных структур.

Молитвам ребенка учила мать. С ее помощью он постигал азы божественного учения. Чудо-ребенок Анна-Мария Шурман знала катехизис наизусть уже в три года. К моменту поступления в школу вера в Господа прочно укоренялась в душе ребенка. Власти строго следили за тем, чтобы закон Божий занимал ведущее место во всех учебных программах. Занятия по этому предмету обычно проходили в среду вечером и в субботу утром, начинаясь и заканчиваясь молитвой, если не чтением Писания. Накануне великих праздников детей заставляли заучивать наизусть текст грядущей службы. В своей деятельности преподаватели опирались в основном на катехизис Гейдельберга, ставший после Дордрехтского синода 1618 года официальным пособием по закону Божию. Но катехизис, дававший догматическое определение протестантского вероисповедания, не отвечал нуждам начальной школы. Адаптированные варианты этой книги ходили в списках; некоторые из них были опубликованы. Плохо продуманные, перегруженные абстрактными понятиями и ненужной полемикой, они искажали содержание, по сути, не упрощая его. Все это сказывалось на состоянии теологической подготовки в самой середине «золотого века». К недостатку педагогических способностей и узости мышления нередко добавлялась леность преподавателей. В деревне учителя прекращали занятия на все лето. Впрочем, зачастую они вообще сводились к пустопорожним спорам (от чего вкусила Ева, от яблока или груши?) или простому перечислению заповедей. Священники же занимались только с верующими, готовящимися к исповеди, после которой те допускались к Святому причастию. День первого причастия был одним из самых крупных событий в жизни. Открывались двери в мир взрослых, отныне юноша считался способным занимать государственный пост, а девушка — вести домашнее хозяйство.

Нидерландский кальвинизм, очевидно, пришел из Франции, добравшись к середине XVI века сначала до современной Бельгии. Именно там зародилась первая нидерландская организация, проповедовавшая реформатское вероисповедание. Первый по-настоящему нидерландский церковный собор был созван только в 1571 году. Но в ходе освободительной войны кальвинизм выступил движущей силой масс и во многом обеспечил успех восстания. Тем не менее главная идея этого учения, представлявшая собой некое подобие теократии, так и не была реализована, ибо ей воспрепятствовали только что завоеванная политическая свобода и неожиданно бурное экономическое развитие, не говоря уже о личном неприятии верующих.

Вплоть до 1612 года власть предержащие аристократы проявляли в отношении кальвинизма холодное безразличие, если не враждебность, склоняясь к более либеральной религиозной концепции. Конфликт разразился в 1618 году. Кальвинистская церковь получила поддержку у светской власти в лице могущественного принца Оранского. Казнь Олденбарнефельде ознаменовала ее победу. Однако на протяжении жизни еще целого поколения в обществе сохранялась сильная напряженность, имевшая и некоторую социальную окраску:{54} строгий кальвинизм Гомара приобретал сторонников по большей части среди наименее обеспеченных слоев населения; более либеральное протестантство Арминия привлекало крупную буржуазию. Противостояние проявлялось также в культурном и психологическом плане. Нидерландский кальвинизм выступал против главных тенденций гуманизма. Он требовал умеренности в самовыражении, сдержанности, недоверия к явному проявлению непосредственности, искусству ради искусства, а то и к самому воображению в его иррациональных проявлениях. Серьезность, привязанность к земле, тем более сильная, что она была связана с чувством быстротечности земной жизни, — все эти черты, присущие средневековому христианству, сохранились в кальвинизме. Противостоявший ему гуманизм представлял собой модернистское направление.

Только после Великой ассамблеи 1651 года кальвинистская реформатская церковь (Hervormde Kerk) получила статус и полномочия государственной. Ей одной давалось право на служение в общественных храмах и официальное преподавание закона Божиего. Ее катехизис читали во всех школах. Ее пасторы и проповедники получали жалованье чиновников. Но свобода церкви теперь ограничивалась государством, которое взяло на себя управление церковным имуществом и контролировало назначение преподавателей на кафедры теологии. Реформатская церковь не имела клира как такового. Высшее положение в ее инфраструктуре занимали синоды; кроме них существовали светские Церковные советы (Kerkeraden). На наследство папистов рассчитывать не приходилось, поскольку бывшие владения католической церкви практически повсеместно были конфискованы государством в годы войны. В обителях разместились коллегии, административные учреждения и больницы. В Утрехте часть земных владений слуг небесных попала в руки частных лиц. К тому же те средства, к которым прибегала церковь для давления на умы, были духовного свойства и отличались по тем временам большой деликатностью.

С 1637 года у церкви появился официальный перевод Священного Писания «Библия Штатов», выпущенный по указанию Дордрехтского синода. Появилась собственная литургия: в храме с голыми стенами, лишенными католической роскоши, куда даже музыка проникала лишь понемногу в течение века, на скамьях сидели замерев прихожане, не снявшие шляп. Здесь пели псалмы и гимны, более всего близкие душе простого народа. Того впечатления, которое католический культ производил обращением к чувствам, кальвинистская литургия достигала силой мысли, облеченной в форму проповеди. Святое причастие (для которого причащающиеся выстраивались вокруг специально принесенного стола) происходило редко. Б?льшую часть долгих воскресных служб (два, три часа) занимала проповедь.

От той поры до нас дошли сборники проповедей — пышные произведения, в которых литературная высокопарность стиля сочетается с ученостью и схоластикой. Но основным для нидерландских проповедников оставалась непринужденность, сопровождавшаяся порой резкостью высказываний, и крайняя простота изложения. Отсюда и необычайная популярность некоторых из них. Когда знаменитый Борстий из Дордрехта объявлял, что будет читать проповедь в девять часов, уже с пяти перед церковью собирались его почитатели.

После того как прихожанам читали отрывок из Библии, на кафедру поднимался проповедник. Свое выступление он начинал с обыденных сообщений — о торгах местных купцов, мелких происшествиях в квартале. Затем следовала сама проповедь. Опираясь на Священное Писание, оратор читал нравоучения, написанные ярким, образным языком, не стесняясь каламбуров и вставляя в речь пословицы и поговорки. «Слова проповедников, — иронически замечает Симон Стевин, — так же прикипают к сердцу, как парша к овце».{55}

Предмет проповеди мог касаться как общественной жизни — за исключением чистой политики, — так и поведения отдельных лиц, будь то даже весьма влиятельные люди. Менторские наклонности народных проповедников подталкивали их к тому, чтобы осуждать любые проявления роскоши и любви к удовольствиям по-детски наивно, с нашей точки зрения. Около 1640 года они яростно обрушились со своих кафедр на обычай мужчин носить длинные волосы. Скандал дошел до того, что Брильскому синоду было запрещено заниматься волосяной проблемой. А прославленный Полиандер посвятил этому вопросу целую научную диссертацию на латинском языке.

Но праведный гнев не всегда направлялся на столь ничтожные предметы. Одно время осуждалось ношение драгоценностей. На протяжении всего столетия реформатская церковь устанавливала свои правила в том, что касалось общественных нравов, через выступления проповедников, работы теологов, решения синодов и советов. Однако вне узкого круга верующих влияние такой цензуры не было заметно. Но к 1660 году ей все же удалось придать нидерландскому обществу относительную внешнюю строгость. Некоторые обличения основывались на буквальном восприятии Библии. Меры, направленные на борьбу с эпидемиями, отвергались в силу высказывания: «Господь сохранит Вас от напастей чумы». Случалось, крестьяне отказывались от лекарств, считая их прием оскорблением божественной силы Провидения. А патриархальные представления о морали настраивали верующих против любых развлечений.

Церковь никогда не уставала воевать с театром. Даже школьные постановки вызывали нарекания. Козни церковников привели к снятию с показа великолепной пьесы Вондела «Люцифер» после двух представлений. Городские власти далеко не всегда разделяли предрассудки консистории, но необходимость жить в мире с Церковью заставляла их идти на запреты и меры, унижающие достоинство свободомыслящих граждан. Когда в 1668 году комедианты французской королевы испросили у принца Оранского право играть в Гааге, консистория направила к будущему Вильгельму III делегацию с требованием, чтобы он наложил запрет. Принц уперся. Дело уладили полюбовно: французам запретили ставить фарсы и скандальные пьески, давать представления во время службы, а плату за вход удвоили.

К танцам отношение было не лучше. Бывало, накануне свадьбы кто-либо из церковного совета направлялся к жениху и невесте, чтобы упросить тех отказаться от танцев в день бракосочетания. Когда в университет Франекера был приглашен на работу учитель танцев, среди проповедников поднялся такой крик, что дело пришлось рассматривать в Генеральных штатах. В июле 1640 года синод Южной Голландии вынес постановление не допускать к Святому причастию лиц, запятнавших себя посещением бала или переодеванием на маскараде.

Проповедники поносили табак и кофе. Не без основания они выступали против народных праздников, сохранивших память о католических торжествах — Дне святого Николая, святого Мартина, Крещении, Масленице. Под давлением церкви городские власти шли на уступки. Так, в 1607 году в Делфте была запрещена традиционная для Николина дня продажа пряников и фигурной выпечки; в 1657 году муниципалитет Дордрехта попросту отменил этот праздник. Даже ярмарки выглядели в глазах некоторых ортодоксов ненавистным наследием папистского идолопоклонства: разве корни их не лежали в старых престольных праздниках? Во многих местах накануне праздника читали нравоучения, призванные напомнить, каким соблазнам подвергнутся на нем христиане. Избрание королевы мая считалось не менее предосудительным.

Если вся жизнь подпадала, таким образом, под церковные каноны, то воскресенье — день Господа и веры — регламентировалось еще строже. Проповедники замахивались даже на загородные прогулки, ведь «отдых предназначен не для удовольствия плоти греховной».{56} Поэтому воскресенье было воистину ужасным. Замирала торговля, не проводился ни один платеж, не принимался ни один вексель. Закрывались театры, пустели улицы (за исключением нескольких минут перед началом службы). Из дома выходили только, чтобы отправиться в церковь: так, утром, около восьми, затем после полудня, в сопровождении учителей или учительниц по мостовой семенили школьники. По возвращении наставники спрашивали своих учеников, хорошо ли те слушали проповедь. В Амстердаме на время службы закрывали городские ворота. Чуждые столь ревностного усердия в служении Богу, богатые буржуа затемно уезжали в свои загородные дома и возвращались только в понедельник к открытию биржи.

Несмотря на давление, которое проповедники оказывали на общественную и личную жизнь, они не образовывали отдельный класс священнослужителей. По всей стране их бы набралось не более двух тысяч.{57} Будучи выходцами из небогатых слоев общества, они сохранили присущие им нравы и образ мышления и не могли избавиться от чувства собственной неполноценности в отношении аристократии. В первые годы Реформации чувствовалась большая нехватка священников. Проповедников и преподавателей катехизиса приходилось набирать чуть ли не из первых встречных — бывших монахов, светских добровольцев, не имевших необходимой подготовки (такие местами встречались почти до 1650 года). Интеллектуальный уровень служителей культа долгое время оставлял желать лучшего. Когда в 1575 году при Лейденском университете открылся теологический факультет, профессоров потребовалось выписывать из-за границы. Но еще много лет прихожане большинства деревень жили без пастора. Получение знаний, требовавшихся от будущего проповедника, было длительным и довольно дорогостоящим процессом. Обучение молодого человека начиналось в «латинской школе» или частным образом, у настоящего священника, для которого уроки составляли значительную статью дохода, и немало их готовили к поступлению на факультет: шесть, восемь, а то и десять учеников за раз. В целях облегчения подготовки кадров священнослужителей центральное правительство основало в 1592 году в Лейдене в качестве факультета Школу Штатов, в которую принимались бедные студенты, питавшиеся и обучавшиеся теологии за счет государства или городов. Эта Школа, которой был придан штат репетиторов, образовывала центр подготовительного обучения и впоследствии переросла в семинарию реформатской церкви. Вслед за тем теологические факультеты стали открываться по всей стране. Закончив курс, новоиспеченный священник регистрировался в церковном совете родного города и, сдав экзамен, получал право на отправление службы. Как полагалось, он устраивал банкет, который в деревнях мог вылиться в народное гулянье и часто вынуждал беднягу влезать в долги. Все протесты советов против этого обычая не смогли ничего изменить.

Большинство священников жили на грани бедности. Не получая ни подношений прихожан, ни церковной десятины, они относились к категории средних или мелких служащих. Размер жалованья определялся церковным советом. В гронингенской глубинке, где умели считать деньги, ставки были наиболее справедливыми — 28 мер ржи и примерно 75 гульденов звонкой монетой в год. В Дренте случалось, что жалованье выдавали исключительно натурой. А жить было надо, и жизнь порой становилась несладкой, особенно когда в доме семеро по лавкам — реформатские священники имели право жениться. Часто проповедник становился писателем, целителем, а то и трактирщиком; жена содержала лавку. Борясь таким образом за хлеб насущный, он должен был помнить о своих прямых обязанностях — пище духовной для прихожан: отправлять службу, читать проповеди и посещать больных.{58} В городах помимо священника совет содержал ризничего, которому доверялось открывать и закрывать двери, звонить в колокола, следить за часами, прибирать церковь, выгонять из нее собак и шумящих детей.

Плохое материальное обеспечение священников компенсировало их социальное положение. Окруженный почетом и особым уважением политических властей проповедник сидел на официальных банкетах выше эскулапов. В больших городах, как пишет аббат Сартр, он ходил в своем черном плаще по правой, приподнятой стороне мостовой, предоставив жене идти по левой, низкой.{59} То была настоящая привилегия, поскольку в этих краях было принято как раз обратное.

Потомки протестантских беженцев из Геннегау и французской Фландрии пребывали в лоне «валлонской церкви», у которой не было догматических противоречий с протестантизмом. Ее отличие состояло в литургических традициях: служба велась на французском языке, пасторами были французы, бельгийцы или швейцарцы. С 1606 по 1699 год, в подражание Школе Штатов, валлонская церковь содержала собственную бурсу для семинаристов, направляемых учиться на теологический факультет. Благодаря возникшей моде ей удалось найти сторонников и среди аристократии, представители которой охотно принимали участие в работе ее руководящих органов — Школах Древних и Школах Дьяконов.

Помимо этих двух официальных церквей в атмосфере беспримерной терпимости сосуществовало множество религиозных сектантских реформатских меньшинств. Забытые государством и не допущенные к управлению общественной жизнью, эти инакомыслящие сами содержали собственных священников и места своих собраний, зато в частной жизни пользовались неограниченной духовной свободой. Если какая-либо группа желала нанять пастора или профессора проводить общественные собрания, в муниципалитет подавалось соответствующее прошение; убедившись, что исповедуемая религия не противоречит конституции, и установив сумму налога, власти предоставляли новому вероисповеданию полную свободу. Кое-где последняя все же ограничивалась запретом возведения настоящих церквей. Кроме того, муниципальная администрация требовала для своих уполномоченных свободного доступа на все собрания. На благодатной почве такой юриспруденции религиозные секты росли как грибы после дождя, удивляя своей многочисленностью заезжих иностранцев и немало способствуя репутации либерального государства, закрепившейся за Нидерландами.

Ремонстрантам, вышедшим из либерал-кальвинистов Арминия и отлученным от церкви Дордрехтским синодом, пришлось испытать на первых порах немало лишений. В 1620–1621 годах они подверглись политическим преследованиям. Затем ситуация стабилизировалась. «Арминиане, — отмечает Темпл, — образуют скорее партию в Государстве, чем секту в Церкви».{60} Около 1660 года ремонстранты проникли даже в некоторые муниципальные организации.

Движение анабаптистов и меннонитов — ветвей одного дерева — зарождалось в длинной череде кровавых пыток и преследований. Анабаптисты были весьма многочисленны в среде простонародья и моряков, имевших большую силу в Фрисландии и Северной Голландии, и отличались чрезвычайно развитым коллективным сознанием. Им были свойственны терпимость, отвержение всякого насилия и неприятие буквального прочтения Библии. Из общей людской массы анабаптисты выделялись также своей одеждой, ставшей знаком принадлежности к их среде, — долгополый кафтан, широкие штаны до колен, украшенные бахромой, и бархатная шляпа, наподобие конусообразного цилиндра.

Обыкновенные, ничем не примечательные городские дома, одинокие фермы или замки с радушными хозяевами почти повсеместно служили пристанищем представителям движений более или менее еретического толка, как, например, коллегиантам Рюнсбурга, молившимся воистину как Бог на душу положит. Вся страна была охвачена религиозным брожением. Многочисленные ассоциации, даже те, что регулярно устраивали собрания верующих протестантов и сектантов, легко скатывались к иллюминатству. Сходки именовались «занятиями», на них читали Библию, разбирали проповеди или теологические труды. Иногда на занятии молодые люди обоего пола изучали под руководством наставника библейские языки — латынь, греческий и древнееврейский. Нередко разгорались дискуссии. Некоторые занятия посещали «благочестивые», обладавшие если не подмоченной, то двусмысленной репутацией в обществе, которое щедро раздавало презрительные прозвища этим наивным мистикам или невеждам с их приторно-елейными обращениями вроде «братец», «сестрица», «душечка». Они открывали Библию, читали несколько стихов и предавались своему дару толкования, пророчествовали, впадали в транс. В роли теоретиков этого учения выступили Фома Кемпийский, Бунюан и Омис. Их оппонентами стали такие теологи, как Бракель и Хеллебрёк. Оставаясь редким явлением, иллюминатство тем не менее беспрестанно давало о себе знать. Хулительница любого внешнего проявления культа француженка Антуанетта Буриньон нашла теплый прием сначала в Амстердаме, затем во Франекере. В 1625 году жители Гарлема выступили против сношений членов общества «Крест и роза» Франции и Голландии. В Лейдене Николя Барно призывал к союзу всех теософов и приверженцев каббалы с целью открытия общими усилиями истины…

По оценке одного французского офицера в 1672 году{61} треть населения Нидерландов принадлежала к реформатской церкви, другую треть объединяли различные протестантские секты и, наконец, последнюю составляли католики.

Католики находились в особом положении. Оставаясь вплоть до конца XVI века{62} самой многочисленной, католическая церковь лишилась своих владений и утратила даже саму иерархию как раз в то время, когда Контрреформация осуществляла внутреннюю чистку. С 1592 года папский викариат заменял в Нидерландах прежние епархии. Победа воинствующих кальвинистов в 1618 году и восстановление власти аристократии препятствовали возможному обновлению. В обществе вошло в привычку отстранять католиков от важных постов. Им не разрешалось преподавать в школах, ибо для этой профессии требовалось протестантское вероисповедание. Службу разрешалось проводить исключительно частным образом. Церкви скрывались под крышами личных особнячков, внутренняя планировка которых специально менялась в связи с новым назначением: здание выдалбливали сверху донизу, как ореховую скорлупу. Впрочем, богатые коммерсанты и владельцы замков могли позволить себе возвести собственную небольшую часовенку. Внешне ничто не говорило о ее культовой принадлежности. И в то же время никто ни от кого не таился. Из часовни доносились звуки органа и голоса певчих. Дом-церковь мог принадлежать кюре или быть совместной собственностью группы богатых прихожан. Случалось, его снимали в аренду у хозяина-протестанта. Заботы о церкви принимали на себя сами верующие, которым Папа Римский давал разрешение даже на отправление службы. К 1700 году в Амстердаме насчитывалось 20 подобных приходов. Власти смотрели на это сквозь пальцы. Они довольствовались запретом на все публичные проявления культа, такие, как собрания и процессии, а также налогом на вероисповедания с души или семьи, кстати, довольно высоким. Предписания полиции ограничивали число лиц, допускавшихся на мессу, которое, однако, обычно превышалось. Но так или иначе стороны всегда могли договориться: кюре подносил бальи свои «заверения в почтении», бальи периодически взимал в пользу государства положенный штраф.

Духовенство жило исключительно щедротами прихожан, с которыми его связывали тесные узы. Святые отцы отличались от горожан своей «униформой» — черная одежда, галстук, трость и гривастый парик. Иезуиты, изгнанные из провинции Голландия, нашли сочувствие в Утрехте, где они держали несколько приходов. Примерно в середине века два французских кармелита осуществили миссионерский поход в Лейден и Гаагу, не встретив каких-либо препятствий со стороны властей. Правда, в те времена реформатская церковь благожелательно относилась к французским расстригам, предоставляя им материальную и моральную поддержку, как, например, бывшему иезуиту Пьеру Жаррижу в 1648 году.

В Землях Генеральных штатов католики составляли подавляющее большинство. Несмотря на правительственные запреты, крестьяне приграничных районов отправляли своих детей в бельгийские школы, чтобы уберечь их от протестантского образования. Преобладая на селе, в городах католики оказывались в меньшинстве. Но будучи хорошо организованы и пользуясь экономической свободой, они спокойно выносили свое положение людей второго сорта, не вступая в политическую борьбу. Отношение населения зависело от места, колеблясь от враждебного в Лейдене до доброжелательного в Роттердаме.{63}

Католики встречались во всех слоях общества. Они образовывали значительную группу среди лейденских текстильщиков. Католическими оставались дворянские фамилии; к ним, кстати, принадлежали и Ван Форесты, у которых останавливался Декарт. Даже проповедник Ян-Альберт Бан был принят в довольно закрытый католический кружок Мёйдена. В католичество перешел и знаменитый Вондел. К 1650 году шесть из почти ста книжных магазинов и типографий находились в руках католиков. В период с 1646 по 1690 год Вульгата или католическая Библия издавалась ими четыре раза.{64}

Кое-где сохранились монастыри бегинок — несколько флигельков вокруг церкви за общей оградой. Здесь небольшими группами или раздельно жили монахини. Они хранили обет целомудрия, проводили дни в молитвах и физическом труде. Выходя в город, бегинки закрывались черной вуалью. Каждый вечер в девять часов наставница запирала ворота обители. В конце века одному протестанту случилось приобрести дом на территории амстердамского монастыря бегинок, и в первый же день, задержавшись чуть больше положенного, он обнаружил ворота на замке. Затеянный им было судебный процесс выиграла настоятельница.

Помимо прочих, в Амстердаме имелась армянская церковь, которую посещали христиане из восточной колонии, а иногда даже и голландские католики. Для отправления культа в ней был нанят монах из обители Святого Василия. Один раз верующие застали его мертвецки пьяным и собственной властью отстранили от службы на три месяца, а все это время ходили в католическую церковь.

В конце века в Амстердаме насчитывалось более двадцати тысяч иудеев. Еврейские колонии, только менее многочисленные, возникли также в Гааге, Роттердаме и некоторых других городах. Духовное и социальное положение этих этнических групп было далеко не всегда одинаковым. Не имея доступа к государственным должностям и членству в гильдиях, евреи в основном занимались торговлей, и если некоторым из них удавалось сколотить приличное состояние, как это случалось в Амстердаме, их влияние, а также престиж могли стать довольно значительными. Однако иудеям не хватало сплоченности. Их общество разделилось на два противостоявших друг другу клана как по географическому происхождению, так и по времени проникновения в нидерландское общество. Сефарды, выходцы из Португалии и Испании, беспрепятственно утвердившиеся здесь с конца XVI века, к 1600 году уже начали внедряться в Амстердаме во многие важные отрасли внешней торговли. Их сила была столь велика, что в 1612 году они смогли построить большую синагогу, не поинтересовавшись на этот счет мнением властей, которым пришлось примириться со свершившимся фактом. Позже в Голландию стали прибывать немецкие евреи, не имевшие ни гроша за душой и преисполненные никчемной гордостью за синагогальные традиции, которые считали наиболее древними. Они влачили обособленное и довольно жалкое существование.

Все еврейское население Амстердама проживало в одном квартале, впрочем, не имевшем ничего общего с гетто. Хотя на улицах слышался еврейско-испанский говор, идиш или португальский, множество красивых зданий выгодно отличалось от мрачных лавок ремесленников и перекупщиков. Напротив Монтельбанской башни возвышалась большая синагога, возведенная по образу и подобию храма Соломона на основе леонской реконструкции — высокое прямоугольное здание с тройным нефом, окруженное трибунами. Во время субботней службы здесь уже с восьми часов утра толпилось от пяти до шести тысяч человек. Каждый вечер около шести сюда приходили на молитву набожные иудеи. Сообщество «немцев» имело собственную синагогу, поменьше и победнее, но скопированную с большой. Под сенью этих культовых заведений существовали раввинские школы, где юным евреям преподавали Закон, литургию и пение. В других городах иудейские колонии были не столь сильно разобщены. В Роттердаме они всем были обязаны влиянию и денежному мешку богатейшего Абрама де Пинто. Последний устроил синагогу сначала на чердаке собственного дома, затем в специально арендованном для этой цели здании. Он создал школу, разместившуюся опять-таки под крышей его дома, содержал у себя учеников и подкармливал раввина, выплачивая ему пенсию.

Культурная жизнь иудеев быстро развивалась в благоприятных для духовной жизни условиях. Такие заметные фигуры, как Гроций или Ван Баерле, не чурались поддерживать тесные отношения с амстердамскими раввинами, один из которых, Менассех бен Израиль, чрезвычайно образованный человек, писатель и основатель первой еврейской типографии в Нидерландах, по образу мыслей был близок некоторым теологам-реформатам. Евреи содействовали переводу протестантом Суренхёйсом на латынь части Талмуда. Но не стоит преувеличивать вклад иудеев в нидерландскую экономику «золотого века». В числе 1500 самых крупных налогоплательщиков Амстердама в 1631 году указаны только шесть еврейских торговцев.

К середине столетия в Гааге, помимо официальных храмов, насчитывались одна ремонстрантская, одна лютеранская, три католические церкви и три синагоги. Многообразие «молитвенных домов» свидетельствовало о поразительной веротерпимости. Тем не менее внутри религиозных общин церковные власти не стеснялись притеснять тех, кого считали «паршивой овцой». За сожительство со служанкой, не освященное узами брака, вдовец Рембрандт предстал перед церковным советом; его подругу отлучили от причастия. Еврейская община Амстердама изгнала Спинозу. Безверие в активных формах выносили с трудом. В 1642 году некто Франсуа ван ден Мёрс был брошен в тюрьму за отрицание бессмертия души и божественности Христа. Правда, после семимесячного заключения он все-таки вышел на свободу.

В стране, пронизанной религиозным мышлением, отдельное место занимала определенная группа людей — аристократов, ученых, писателей, подпадавших под общее определение «вольнодумцев». Само понятие вольнодумства весьма расплывчато, к тому же это явление никогда не было подкреплено какими-либо догмами. Оно охватывало широкий спектр духовных концепций, от философского скептицизма до сентиментального отвержения всех проявлений нетерпимости. Вольнодумцы (это единственное, что их объединяло) представляли собой гуманистскую оппозицию Церкви. Противодействие, проявляемое через рационалистскую критику, или даже простое проявление чувств были и в самой Церкви. Это движение в большей или меньшей мере было связано с эразмовскими традициями. Но в действительности вольнодумцы составляли ничтожное меньшинство, неспособное противостоять эволюции общества, в котором, по мере приближения к концу века, затвердели социальные структуры и возросла непримиримость воззрений.