3.2.2 Эпические представления о месте проявления сакральности
3.2.2 Эпические представления о месте проявления сакральности
Чтобы уяснить значение «естественной» сакральности в былинах, необходимо выделить все случаи проявления особенностей восприятия того или иного поведения личности в ходе ритуала, которое, по мнению современников и создателей русского героического эпоса, оказывало (или могло оказать) влияние на судьбы людей и повседневную жизнь Древнерусского общества.
В этой связи особое значение имеют три основных вопроса:
Где проявляется сакральность?
В чем проявляется сакральность?
Как проявляется сакральность?
Проявления сакрального имеют место там, где существует необходимость повлиять на социальную практику посредством ритуала. По большому счету, сакральность является последствием жесткого закрепления традицией определенных норм, за нарушение которых предполагается наложение наказания на все общество, а не только на отдельных его членов.
Сакральным можно назвать тот смысл (функциональную направленность), каковой вкладывался в ритуальные и обрядовые действия, которые регламентируются обычаями и формируются в результате развития общественных отношений.
Нельзя не обратить внимания на особый (сакральный) характер восприятия некоторых географических мест в былинах. В этой связи Е. А. Мельникова отметила, что «Героический эпос был своеобразной и весьма архаичной формой художественного познания и отражения мира. В нем создавалась модель, которая формировалась и существовала как некая поэтическая абстракция. Тем не менее, она основывалась на практическом опыте и воплощала сложившиеся в обществе знания о мире и природе … Эпический образ мира соотносился с реальным пространством, но не был тождествен ему».[704]
Географически детерминированных мест, имеющих ярко выраженное сакральное значение (заключающееся в оказании влияния на судьбу героя) в восточнославянском эпосе не так уж и много. Таким влиянием обычно наделяются:
1. Реки (Почайна, Иордан и т. д.), купание в которых почетно и опасно одновременно.
2. Конская привязь с кольцами из драгоценного материала (золото, серебро и т. д.) на дворе у князя Владимира (в Киеве), рядом с которой по поведению коней можно догадаться, как героя примут другие богатыри.
3. Камень Латырь (Алатырь, Златырь, сер (бел) — горюч камешек, Леванидов крест[705] и т. п.), у которого обычно происходит выбор дороги богатырей, точка отсчета их пути.
Первые два сакрально воспринимаемых типа географических мест особых разночтений не вызывают — они обусловлены сакральностью проведенного крещения (в реках Почайна и Иордан) и сакральным значением гадания, которое усиливается важностью двора князя Владимира как традиционного места эпического пира.
Третий пункт — камень «Латырь» имеет в былинах сразу несколько объяснений в зависимости от значения, которое ему придается в отдельно взятом сюжете. Обращают на себя внимание сразу несколько интересных обстоятельств:
1. На «сером-горючем камешке» могут быть «подписи подписаны, подрези подрезаны».
2. С этим географическим местом связано имя богатырки — Латыгорки либо Златыгорки, в зависимости от выбранного варианта.
3. В камень превращаются богатыри, посягнувшие на «Силу Небесную» (то есть фактически проклятые).
Его сакральность, судя по всему, обусловлена двумя важными обстоятельствами:
1. Камень находится на перепутье между четырьмя дорогами — прямо, налево, направо, назад. Каждое направление означает особую территорию. Таким образом, камень «Латырь[706]» по своей сути является межевым, граница священна.
2. Надпись на камне выполнялась таким образом, чтобы ее трудно было игнорировать, более того, эта надпись является своеобразным оберегом — предостережением.
Интересен тот факт, что в случае необходимости вместо камня (если его не было) мог быть поставлен столб с «подрезями и подписями»[707] или просто доска.[708] Обратите внимание на эпитет камня бел(сер) — горюч (золотые буквы видны издалека — как жар горят). Надпись, по всей вероятности, делалась золотом[709] (отсюда его название — «Златырь).
А от того от морюшка от синёго,
А от того от камешка от Златыря,
А от той как от бабы от Златыгорки
А родился тут Сокольницёк — наездницёк.[710]
Соответственно именно по этой причине поленица, повстречавшаяся Илье Муромцу у этого камня, получила в былинах устойчивое наименование «Златыренка».
Судя по основному значению, этот камень является указателем пути, на котором герои оставляли свои записи о конечных пунктах.[711] Надписи предупреждают об опасностях и «рассказывают» о том, кто именно прошел по дороге. Наиболее часто такое изображение появляется и в сюжете «о трех поездках Ильи Муромца»:
Едет добрый молодец да во чистом поле,
И увидел добрый молодец да Латырь-камешек,
И от камешка лежат три росстани,
И на камешке было подписано:…[712]
…И приехал обратно к каменю,
И стер мечом надпись с каменя,
Написал другую надпись …[713]
… И на камешке он подпись подписывал:
И как очищена эта дорожка прямоезжая.[714]
Очень возможно, что мы имеем дело не просто с географическими указателями, но и с каким-то функциональным явлением социальной практики, которое может оказаться отголоском процессуальных моментов традиционного русского права,[715] подобным по значению «нити Ариадны», «затескам» в тайге и т. п., позволяющим в некоторой степени восстановить судьбу пропавших людей и «довести их след» до последнего отмеченного пункта.
Таким образом, любое постоянно используемое место встречи людей в эпосе воспринимается как особое, имеющее сакральное значение: «святые горы (Киевские)» и т. д. (свято место пусто не бывает), позволяющее влиять на социальную практику.
Кроме географически жестко детерминированных мест проявления сакральности, особым образом воспринимается также всякое место почестного пира, который наделяет ею, благодаря проведению священного ритуала совместной трапезы, любое эпическое пространство.
Как отмечают современные психологи, «ритуал создает связь между людьми в ситуациях, когда «естественные связи отсутствуют, когда еще нет никакой общности естественных целей. Свойство ритуалов создавать прочную общность всегда использовалось в тех случаях, когда надо было сплотить воедино большое число людей без сложившихся заранее связей или их лишившихся. …Разделить трапезу с друзьями — событие более значительное, чем просто наесться и напиться[716]».
В исследованиях по психологии можно встретить такое мнение: «Ритуалы — это особого рода память коллектива. Эта память позволяет коллективу в разные моменты существования осознавать себя как самотождественное единство».[717] Они (различные элементы сакрального мировосприятия) обнаруживаются посредством веры в воздействие обрядов, заговоров, «ворожбы», молитв и т. д. на социальную практику.
Сакральность проявляет себя, прежде всего, в тех (социальных) последствиях, которые происходят в результате такого воздействия. Основным местом в былинах, где совершаются ритуальные действия, можно предполагать княжеский пир, на котором обычно представлено все эпическое общество. Именно общество регламентирует и контролирует все существенные моменты жизни личности, а также семьи, рода и других социальных групп, к которым она себя относит.
Значение почестного пира как некоего особого ритуала, позволяющего соединить общество и примирить людей, враждующих между собой, сохранялось, по-видимому, очень долгое время. Поздний эпос — так называемые «исторические песни» сберег остатки подобных представлений:
Зачем ты хлеба-соли не ешь,
Меду-пива не пьешь,
Зелена вина не кушаешь,
Белой лебеди не рушаешь?
На кого лихо думаешь?[718]
Даже если отталкиваться от осмысления священной трапезы («Обрядовое вознаграждение стоит в ряду прочих (свадебных) взаимообменов, целью которых было связать всех участников (свадьбы) общей кровью и плотью — вином и хлебом, закрепив эту связь дарением вещей»[719]), становится понятен изначальный смысл данного ритуала — создание родственных социальных связей через участие в трапезе божества (угощают «чем бог послал»).
В земледельческом обществе, каким, вне всяких сомнений, являлось древнерусское, ритуальный пир (почестной) был еще более сложным сакральным явлением. Это подтверждается, например, данными фольклористики. В частности, Т. А. Новичкова в своих работах уделяет данной проблеме серьезное внимание: «Большое значение уделяли тому, чтобы все участвовали в пивном празднике, выпадение хотя бы одного члена общины из обряда коллективного пивоварения, а затем пиршества ставило под угрозу жизнь всей деревни или села. Новопоселенца могли жестоко избить в его собственном доме за неучастие в пивных церемониях, назвать «еретиком» и «нехристем».[720]
Приведем достаточно характерный для эпоса пример подобного восприятия значения совместной трапезы: «А и тут королю за беду стало…, Кабы прежде у меня не служил верою и правдою, То велел бы посадить во погребы глубокия, И уморил бы СМЕРТЬЮ ГОЛОДНОЮ, за те твои слова за бездельныя…»; «Тут Дунаю за беду стало…, Говорил таково слово: «Гой еси, король Золотой Орды! Кабы у тебя в дому не бывал, ХЛЕБА-СОЛИ НЕ ЕДАЛ, ссек бы по плеч буйну голову».[721]
Это можно сравнить с известиями повести о взятии Олегом Царьграда из ПВЛ: «И вынесоша ему брашно и вино, и не приа его. И заповеда Олег дань даяти».[722] По этой же причине мирятся боярин Дюк и Владимир-князь:
Говорил он, ласковой Владимир-князь:
Исполать тебе, честна вдова многоразумная,
Со своим сыном Дюком Степановым!
Уподчивала меня со всемя гостьми, со всеми людьми,
Хотел бало вот и этот дом описывать,
Да отложил все печали на радости[723] (в данном случае князь «приа брашно и вино»).
Немаловажно то, что Калин-царь, собираясь войной на Русь, посылает в Киев условия заключения мира:
Велено очистить улицы стрелецкие,
И большие дворы княженецкие,
Да наставить сладких хмельных напиточков.[724]
В былине Микула Селянинович собирается после жатвы пригласить мужичков на пир, «наварив» перед этим пива, имея целью получить подтверждение своего социального статуса «молодой[725]». Это показывает роль и престиж крестьянского труда, огромное значение урожая и земледелия как «богоугодного» дела, что можно сравнить с описаниями славянских обрядов у Гардизи и Ибн-Русте: «И когда приходит время жатвы, все то зерно кладут в ковш, затем поднимают голову к небу и говорят: «это ты дал нам в этом году, сделай нас обильными и в следующем».[726]
Пиво в былине чаще всего встречается при описании братчины, которая несет в себе черты религиозного праздника, своего рода богослужения, при котором происходит единение людей посредством сакрально воспринимаемого действия. Иногда чаша с хмельным принадлежит обществу (при братчине) в Новгороде, хотя и здесь тоже часто говорится, что пир собирает «новгородский князь». В Киеве ситуация иная, на пир приглашает Владимир-князь, приказывая подчас «зватого брать по десять рублей».[727]
Процедура пира (братчина) первоначально, судя по описаниям у Гардизи, была приурочена к празднику сбора урожая. Судя по всему, концепция божьего наказания за грехи присутствовала в русском обществе задолго до принятия христианства. Урожай воспринимается по большей части как удача — он зависит от погодных условий, стихийных бедствий (божья воля) и труда, совершаемого людьми, соответственно, его получение осмысливалось как сотрудничество бога и людей. Отсутствие труда человека при выращивании и сборе урожая — грех перед богом. Этот грех угрожает благополучию всей общины — если потребление является совместным, то значит и наказание не может быть избирательным. Оно будет общим — неудачи: стихийные бедствия, неурожай, голод.
Порядок пира — братчины и пира княжеского — почестного включает в себя обязательный момент хвастовства своим трудом, что происходит, по всей вероятности, от аналогичного восприятия характера указанных событий общественной жизни. Поскольку пиво варится из зерна, выращенного трудом каждого из пирующих, то братчина предполагает равное участие в расходах на напитки, «яства» и равное участие в их употреблении:
Не малу мы тебе сыпь платим,
За всякого брата по пяти рублев![728]
Именно для того, чтобы получить право на чашу, необходимо было всеми способами доказать, что пиво, мед и другие виды «пития» на пиру созданы при участии претендента. Право на чашу дает право на место среди пирующих, которое, в свою очередь, отражает место личности в иерархии общества.
Быть обойденным чашей — это означает, фактически лишиться положения в обществе, стать изгоем, опуститься на одну ступень с теми, кто не хвастает — рабами, слугами (которые по статусу очень близки к рабам, сравните с представлениями, отраженными в Русской Правде: «аще кто подвяжет ключ без ряду…»), «сиротами бесприютными», то есть потерять всякое уважение со стороны общества.
Чара с «хмельным», помимо прочих, выполняет явно магические, священные функции: дает силу Илье Муромцу, когда он получает ее из рук старцев, проявив невероятные усилия, чтобы встать и принести им эту чашу, а после — вновь трудится, расчищая поле для отца. В данной ситуации напиток максимально напоминает «Сому» Древней Индии (где бог Сома также — владыка растительного мира).[729]
Все вклады в пир воспринимаются как своеобразные «составные части» урожая. Следует отметить, что на пиру люди перечисляются по профессиональному признаку. В этом восприятие древнерусского общества былиной (и сказителями соответственно) в какой-то мере сходно с восприятием системы каст индийским обществом.[730] По причине того, что праздник связан с урожаем (обилием), удачей, то по праву подачи чаши князь (в первую очередь — глава рода и племени) получал сакральные функции «жреца», распределяющего урожай (обилие[731]) и удачу. Соответственно, чем дальше человек находится от князя (на пиру), тем дальше он от удачи.
При этом, несмотря на перемену мест на пиру, потребление «урожая» должно быть равным: «Идолищо нечестно ест, нечестно пьет» — больше других. Из-за того же и дружина ропщет на князя: «Зло есть нашим головам: дал нам ясти деревянными ложицами, а не серебряными».[732]
Пир могла собирать и княгиня, выполняя те же сакральные функции.[733] С этой точки зрения несколько иной смысл появляется в «Плаче» Ярославны. Результат его — «Игорю бог путь показывает из земли Половецкой в землю Русскую»,[734] что, несомненно, является удачей.
Это явление (почестной пир) тесно связано с феноменом хвастовства, которое не допускается обществом в иных условиях.