Глава IX. Литература и религия в эпоху Хань

Глава IX. Литература и религия в эпоху Хань

В 191 году до н. э., в правление второго ханьского императора Хуэй-ди, указ, запрещающий учения "Семи школ" и старую литературу, был официально отменен. Хотя запрет на древние знания не действовал фактически с момента падения Цинь в 209 году до н. э., то есть уже восемнадцать лет, отмена этого закона является удобной отправной точкой для рассмотрения великих научных достижений ханьских ученых. С этого времени начинается долгий и трудный процесс поиска и редактирования, воскресивший большую часть запрещенных книг и сохранивший для потомков древние тексты, на которых и основываются почти все знания о той эпохе. Восстановление текстов поначалу было делом только ученых и не получило поддержки и патронажа со стороны императорского двора. Мы видели, что основатель новой династии Лю Бан, получивший посмертное храмовое имя Гао-цзу, "Высокий предок", был неграмотным крестьянином, презиравшим придворных ученых и игнорировавший их. Большинство выдающихся людей из его окружения также были неграмотными, а те, кто имел какое-то образование, чаще всего были далеки от конфуцианской школы. Двор в начале Хань имел скорее даосский, чем конфуцианский облик. Императрица Доу, жена Вэнь-ди, обладавшая огромным влиянием во время правления ее мужа, а затем сына и дождавшаяся начала царствования своего внука, У-ди, была убежденной даоской. Она всеми силами мешала первой попытке У-ди оказать расположение конфуцианским ученым. В отличие от своих предшественников, император У-ди всегда считался защитником конфуцианства, но его религиозные взгляды были эклектичны, и наибольшими почетом при нем пользовались колдуны и маги, не имевшие с учеными ничего общего. Тем не менее, именно в его правление были заложены основы последующего исключительного доминирования конфуцианской школы. Не может быть сомнений, что полная победа конфуцианцев стала следствием их реставраторской работы по восстановлению утерянной литературы прошлого. Сам Конфуций положил начало великому делу - сохранению и воспеванию древних текстов. Его последователи в ханьские времена посвятили свои поиски именно этой цели, и, в первую очередь, благодаря именно их трудам мы можем иметь об этих текстах хоть какое-то представление. Такой интерес к прошлому дал конфуцианцам ощутимое преимущество перед другими соперничающими школами. Даосы не отличались такой же заботливостью о древних книгах и в новой атмосфере религиозных нововведений занялись преимущественно сверхъестественными практиками и магическими культами, тогда весьма популярными. Поэтому по прошествии времени ученость все более и более связывалась с конфуцианством, а даосизм в поисках аналогий между мистическим языком древних философов и магическими рецептами модных культов постепенно превращался в народную религию, синтез самых различных суеверий и местных обрядов обширной империи. Конфуцианство, поначалу этическая и философская система аристократической школы, трансформировалось в новой обстановке ханьской эпохи. Поиск принципа нравственной власти, занимавший философов "ста школ", перестал быть доминирующей интеллектуальной проблемой в империи. Власть более не нуждалась в моральном основании. Вопрос, на который ученые старой эпохи давали столь различные ответы, был разрешен без них с помощью грубой силы менее образованных людей. Централизованная империя была уже неоспоримым фактом, власть исходила из единственного высшего источника, правительство стало стабильным и энергичным. В этих условиях конфуцианство обретало новый величественно-религиозный тон, ибо, поскольку конфуцианские ученые всегда считались знатоками прошлого, претензии поддерживались обращением к минувшему, которое для китайского ума являлось незыблемым авторитетом. К тому же люди ханьской эпохи очень интересовались историей. После бури великих изменений ушедший старый мир представал перед ними во всем романтическом облике полузабытой цивилизации. Конфуцианские ученые сыграли главную роль в восстановлении утерянной литературы, и, естественно, они пытались возвысить значимость своей школы и прилагали все усилия к воскрешению своих текстов. Поэтому ханьская эпоха смотрела на прошлое через "конфуцианские" очки, расцвеченные, правда, идеями, популярными в новой империи. Когда пришло время писать историю, ханьские ученые обратились к конфуцианским источникам - что было неизбежно, ибо конфуцианцы выступали как хранители древних книг и интерпретировали тексты в соответствии со взглядами, характерными для их школы. Легенды о далеком прошлом были приняты без всяких придирок. Яо и Шунь считались такими же историческими фигурами, как и правители феодальной эпохи. Они были представлены как властители империи, такой же единой и обширной, как и государство самого У-ди. Эта вера в древнюю объединенную империю, на смену которой пришел феодализм как эпоха упадка, была отражением политических идей того времени, в которых новая империя представала как восстановление существовавшего при совершенномудрых правителях порядка. Помимо всего прочего, это полностью соответствовало китайскому менталитету, склонному полагать революционные изменения возвращением к прецедентам прошлого. Поэтому ханьские ученые - сомнительные проводники к сколько-нибудь подлинному пониманию феодальной эпохи и доисторического прошлого. Однако они лишь неверно истолковывали, а не фальсифицировали прошлое. Они с почтением относились к каждому древнему тексту, заботливо передавали его без всяких дополнений или исправлений. Правда, порой они ошибались, принимая тексты сомнительной аутентичности, которые последующие ученые отбросили как поддельные или полные вставок, но в целом они оставляли свои часто ошибочные объяснения и исправления для комментариев, строго отделенных от самого текста. Эта традиция преобладала на протяжении всей истории китайской письменности. Текст считался священным, его нельзя было изменить или подкорректировать, кроме как в четко отделенном от него комментарии. Поэтому древняя китайская литература передавалась совершенно иначе в сравнении с тем, как западный мир получал труды классической эпохи. Едва ли существуют какие- либо более ранние экземпляры китайских книг, чем книги периода Сун (960-1280) , равно как и нет подлинно древних надписей на камнях, которые могли бы подтвердить и проверить работу переписчиков . Китай, в отличие от большинства цивилизаций Запада, не пережил "века мрака". Происходили отдельные катастрофы, подобные сожжению книг, но полного разрыва в преемственности письменного творчества не было никогда. Из века в век, от эпохи Конфуция до сегодняшних дней, китайские ученые преданно воспроизводили старые книги, ничего не исправляя и не дополняя в оригинале. Книги терялись, при случае "находились" в форме, далекой от аутентичной, составлялись из найденных в обширной литературе странных цитат, но принципиальный критицизм китайских ученых, который может быть прослежен и в огромной работе по восстановлению древней литературы в ханьскую эпоху, всегда был направлен на то, чтобы определить подделку и защититься от нее. Отсутствие древних копий на камне или керамике, а также почтение, с которым относились к древней литературе китайские ученые, во все века служили стимулятором научной критики. Китайские ученые открыли и практиковали высший критицизм за столетия до запада. В целом они были более критичны к сохранившимся текстам, чем их нынешние преемники. Такая строгая дисциплина принесла бесценные результаты. Она не только сохранила самую древнюю литературу во всей ее архаической трудности, но и воспитала школу историков, на протяжении двух тысячелетий записывавших историю с первостепенным вниманием к хронологии и трезвым отдалением от всего фантастического и героического, что не имело аналогов в какой- либо другой восточной литературе и может быть сравнимо только с Западом в период после Ренессанса. Эта историческая традиция, созданная Сыма Цянем, чей труд служил примером всем последующим векам, возникла в ханьский период. В короткой главе было бы невозможно подробно рассказать обо всех китайских ученых, трудившихся над восстановлением классических книг, да и не всегда известно, кому конкретно обязаны своим сохранением самые известные тексты. Мао Чан, живший при первых ханьских императорах, отредактировал "Оды", или "Ши цзин", антологию древнейших стихов и народных песен, столь высоко ценимую Конфуцием. "Ши цзин" с комментариями Мао Чана общепризнан как самый чистый и свободный от добавлений текст, сохранившийся от древности. Так как "Оды" - древнейший китайский литературный памятник, значение труда Мао Чана невозможно переоценить. "Шу цзин", древнейший исторический памятник, обязан своим воссозданием не одному ученому. Так называемый "новый" текст был сохранен Фу Шэном, почтенным членом циньской "академии ученых великого знания", дожившим до правления Вэнь- ди (179-157 до н. э.). Он записал двадцать девять глав, которые, согласно одному источнику, помнил наизусть. Сохранились и сведения, что он нашел эти фрагменты в развалинах своего дома, где спрятал их во время Ши Хуан-ди. Рассказов о спрятанных в стенах книгах в этот период возникло множество, но, несмотря на всю свою вероятность, они остаются лишь романтическими выдумками с целью доказать, что книги сохранились с прошлой эпохи. "Шу цзин" также существует и в другой форме. "Старый" текст, как предполагалось, был найден в стене дома Конфуция и отредактирован его потомком Кун Ань-го при императоре У-ди. Аутентичность "старого" текста в его нынешнем состоянии оспаривается как китайскими, так и европейскими учеными. Вопрос достаточно сложный, и подлинную историю текста мы, возможно, так никогда и не узнаем. Дополнительные книги, принадлежащие к "старым" текстам, обычно считаемые подделками, несомненно, как показывает их стиль и фразеология, являются старыми текстами. Более вероятно, что еще в эпоху Чжоу существовали различные версии этих старых книг, некоторые ценились одной школой, другие

- их соперниками. "Старый" текст Кун Ань-го не был в чести у ханьских конфуцианцев, да и Сыма Цянь использовал его мало. Из этого, однако, не следует, что тексты являются подделкой V века. Причиной различения "новых" и "старых" текстов стало изменение системы письма при Цинь. На смену архаическим иероглифам Чжоу пришли так называемые "большие знаки", в свою очередь модернизированные в стиль, известный как "меньшие знаки". При династии Цинь был сделан важный шаг вперед. Древние книги писались на гладких бамбуковых дощечках, а знаки выцарапывались острой иглой. Но в правление Ши Хуан-ди полководцем Мэн Тянем, согласно традиции, была изобретена кисть. Использование шелка в качестве материала для письма, а кисти - в качестве инструмента внесло заметные изменения в стиль иероглифов. Твердые и угловатые формы старых иероглифов превратились в легкие завитушки и упрощенный стиль, более подходящий для кисти. Таким новым стилем письма и был записан "Шу цзин" Фу Шэна, который, с незначительными изменениями, в ходу с той поры. "Старый" стиль, которым, как говорят, был написан найденный Кун Ань-го текст, постепенно забылся и вышел из употребления при У-ди. Трудами двух знаменитых ученых I века до н. э. Лю Сяна и его сына Лю Синя, дальних родственников императорской семьи, был создан труд "Чжань го цэ", важный источник по периоду "Борющихся царств". Они также работали над "И цзином", "Книгой перемен" и популяризировали "Цзо чжуань", считавшийся комментарием к "Чуньцю", хотя большей частью он не имеет никакого отношения к этому сочинению. Лю Синь поддержал узурпатора Ван Мана и за это подвергался нападкам китайских ученых, но его труды ныне признаны гениальными. Сю Синь , ученый Поздней Хань (около 100 года), составил "Шо вэнь", первый словарь китайского языка, использующий систему идентификации и группировки иероглифов на основе ключей, то есть части знака, обозначающей общий смысл. Эта система популярна и сегодня. Идентификация Сю Синя не совпадает с древнейшими значениями многих иероглифов, как об этом можно судить по надписям на гадательных костях и древней бронзе, но его труд помог классифицировать и стандартизировать стиль письма, а также определить те значения, которые придавали многим древним словам в ханьские времена. Что касается другой области, а именно - формирования даосского учения, то здесь на первом месте стоит имя Лю Аня, правителя Хуайнани. Лю Ань, более известный как Хуайнань-цзы, "философ из Хуайнани", был внуком ханьского Гао-цзу (Лю Бана) и правителем области Хуайнань между реками Хуайхэ и Янцзы. Он считался ревностным даосом и оставил книгу, в которой развиваются учения "Дао-дэ цзина" и "Чжуан-цзы". По "Хуайнань-цзы" можно проследить превращение даосизма из чисто мистической философии в религию. Аллегории, в которых Чжуан-цзы рисовал мудрецов, постигших Дао и обретших освобождение от мирских забот: парение на облаках и проживание отшельниками на вершинах гор без пищи, - начинают теперь восприниматься как реальность, доступная проникшим в высшее знание. Хуайнань-цзы, вторя духу времени (он был современником У-ди) погрузился в сверхъестественное, и его сочинение много сделало для превращения даосизма в религиозный культ. Упадок чжоуской династии, период "Борющихся царств" вошел в историю как эпоха философов; ханьская династия, эпоха первой единой империи, в равной степени славится своими историками. Китайский мир перешел из феодальной анархии в относительно спокойный и обеспеченный век империи, в период стабильности, когда ученые смогли осмыслить прошлое и проследить развитие столь значительных изменений. Работа по восстановлению запрещенной литературы возбудила критический интерес к обычаям и традициям эпохи ранней Чжоу и смутно представляемых предшествовавших ей династий. Настало время для огромного исторического труда, который собрал бы фрагментарные и противоречивые сведения о легендарной и феодальной эпохах и о настоящем для первой, обоснованной и взаимосвязанной истории китайского мира. Таким было дело, предпринятое и завершенное двумя учеными, отцом и сыном, в правление императора У-ди. Их общий труд "Ши цзи", или "Исторические записки" , был запланирован и начат Сыма Танем, отцом, и завершен после его смерти его сыном Сыма Цянем. Так как большая часть книги составлена сыном, именно Сыма Цянь обычно считается ее автором. "Ши цзи", являвшаяся тем образцом, который впоследствии копировали историки, один из основных источников по истории Древнего Китая, а также периода начала Хань, остается одной из самых знаменитых и ценных книг китайской литературы. Поэтому очень важно понять, каким человеком был Сыма Цянь и что помогло ему создать такое монументальное произведение. Сыма Цянь родился около 136 года до н. э. и умер в начале правления Чжао-ди, преемника императора У-ди, около 85 года до н. э. Хотя точные даты его рождения и смерти неизвестны, сохранились сведения о многих деталях его жизни, частью в его собственных сочинениях, частью в посвященных ему работах последующих историков. Семья Сыма, как свидетельствует фамильный знак, была аристократической ("сыма" - "командующий лошадьми", воинское звание). Она происходила от полководца царства Цинь, завоевавшего Шу в западной Сычуани для этого государства. Таким образом, корни их были в Цинь, считавшемся в начале Чжоу полуварварским царством. Сыма вышли из восточной части Цинь, ныне уезд Ханьчэнсянь на берегу Желтой реки в Шэньси. До того, как быть завоеванной Цинь, эта область входила в царство Цзинь. Сыма Тань, а после его смерти и Сыма Цянь, занимали при ханьским дворе пост "тайшигуна", Великого Астролога, не столь значительный, как можно было бы предположить, исходя из его названия. Как говорит сам Сыма Цянь, Главный астролог не являлся высшим чиновником, в его обязанности входило наблюдение за небом - календарем. Возможно, если судить по титулу, когда-то эта должность была более почетной, но при дворе У-ди она стала лишь своеобразной синекурой. Однако Великий Астролог обладал одним, чрезвычайно важным для историка преимуществом - он имел доступ к императорской библиотеке и архивам, в которых хранились не только экземпляры всех сохранившихся исторических сочинений, но также огромное собрание официальных докладов трону, декретов и указов. Сыма Цянь, до того как унаследовать должность отца, много путешествовал. Юность он провел в доме предков в Шэньси, где получил образование и занимался домашним земледелием и пастьбой. В возрасте двадцати лет он начал совершать длительные поездки по всей империи, что считалось необходимой составляющей образования молодого человека, подобно тому как путешествие по Европе венчало образование джентльмена в XVIII веке. Сыма Цянь посетил юго-восточный Китай, добравшись до Чжэцзяна, только-только вошедшего в состав империи. Там, около нынешнего Ханчжоу, он видел предполагаемую усыпальницу Яо и сделанные Цинь Ши Хуан-ди надписи, которые скопировал и позднее включил в свою "Историю". Путешествуя вверх по Янцзы, он побывал в Цзянси и Хунани, в то время бывших окраиной цивилизованного мира, и старался увидеть все знаменитые по истории и мифам места. Возвращаясь обратно через центральный Китай, он совершил благоговейное паломничество в Лу и Ци (Шаньдун), интеллектуальный центр "ста школ". В Цюйфу он видел могилу и дом Конфуция, где хранились экипаж и личные вещи Учителя. Он надолго задержался в знаменитых городах востока, чтобы иметь возможность побывать в библиотеках ученых тех мест. Возвратясь в Чанъань, он получил должность и вскоре был послан с правительственной миссией в только что завоеванные юго-западные земли. Так он побывал в Сычуани, в том числе в западном районе верхнего течения Янцзы, и добрался до Дали в Юннани, самой отдаленной из известных тогда китайцам земель. Однако Сыма Цянь не был просто путешественником, он был исследователем. Позднее он, не сообщив, впрочем, по какой причине, ездил и по северо-западному Китаю, побывал в Ганьсу и районах Внутренней Монголии вдоль большой излучины Желтой реки. Затем он прошел вдоль Великой Стены до ее восточного конца в Хэбэе (Чжили). Он сопровождал императора в паломничестве к горе Тайшань (Шаньдун) и был свидетелем знаменитого эпизода (109 год до н. э.), когда император, проезжая мимо того места, где Желтая река прорвала плотину, наблюдал за тем, как заделывали брешь, и подал личный пример, неся вязанку хвороста в сопровождении целого двора. Сыма Цянь побывал во всех частях ханьской империи и был свидетелем многих важнейших событий при дворе У-ди. Меньше известно о его официальной деятельности. В 104 году до н. э. он был одним из тех, кому поручили великую реформу календаря - для того времени дело чрезвычайной религиозной важности. В 99 году до н. э. произошла трагедия, омрачившая его последующие годы, но сделавшая честь ему самому. В тот год, в ходе длительных войн с сюнну, доблестный полководец Ли Гуан-ли напал на вражеские земли в районе восточных отрогов гор Тяньшань. Ли Лин, внук другого ханьского командующего, попросил разрешения совершить с пятью тысячами воинов вылазку в направлении Хами. Император согласился на это только после длительных уговоров. В ходе разведки Ли Лин неожиданно столкнулся с крупными силами сюнну и вынужден был сдаться после героического, но безрезультатного отступления. Ярость императора не знала границ. Придворные льстецы, не подвергавшие, как говорит Сыма Цянь, себя опасностям походов, вторили гневу императора, осуждая Ли Лина столь же усердно, сколь прежде восхваляли его. Только Сыма Цянь, хотя и не бывший близким другом неудачливого полководца, имел мужество встать на его защиту. Он заявил, что беда произошла, так как Ли Лин не получил подкрепления, что он отчаянно сражался, совершил героический отход и сдался только тогда, когда его воины, запертые в горном ущелье, истратили все свои стрелы и могли сражаться только древками сломанных копий. Немногие полководцы прошлого, заявил он, сражались так, как Ли Лин, и если он вынужден был сдаться, а

не погибнуть на поле боя, то, без сомнения, только потому, что надеялся отыскать другую возможность отомстить за свою неудачу. К сожалению, император понял этот великодушный поступок не так, как рассчитывал Сыма Цянь. Он стал подозревать, что ученый хочет переложить вину на Ли Гуан-ли, который, сам находясь в трудном положении, не смог прийти на выручку Ли Лину. Сестра Ли Гуан-ли в то время была фавориткой императора, и он был в большой милости. Император, посчитавший речь Сыма Цяня скрытой критикой его фаворита и разгневанный еще более, приказал передать ученого судьям по обвинению в попытке обмануть трон. Судьи покорно приговорили его к оскоплению. Согласно законам того времени, Сыма Цянь мог избежать наказания, заплатив большой выкуп, но его семья не была богата, а друзья, опасаясь мести могущественной партии Ли Гуан-ли, покинули его. Сыма Цянь понес наказание, к которому был столь несправедливо приговорен. Это событие наполнило горечью последние годы Сыма Цяня и усугубило его вражду к императору. Хотя позднее он и занял пост "чжуншулина", секретаря, в чьи функции входило наблюдение за всеми докладами трону и издаваемыми указами, он затаил ненависть к своему государю, и в главах, описывающих его царствование, есть много скрытых издевок над У-ди. Рассказ Сыма Цяня о своем позоре содержится в его письме к другу, Жэнь Аню, также написанном при трагических обстоятельствах. Жэнь Ань, армейский командир, в конце правления У-ди был скомпрометирован фатальной интригой, стоившей жизни наследному принцу и многим представителям знати. Он обратился за помощью к Сыма Цяню, и письмо было ему ответом. Смысл его скрыт, но, предположительно, Сыма Цянь ответил отказом, оправдывая его отсутствием у него, опозоренного и изувеченного человека, влияния при дворе. Описывая свои собственные несчастья, он говорит, что покорился судьбе, а не расстался с жизнью, только потому, что хотел закончить свою историю. Таким образом он намекал, что у Жэнь Аня, не занятого подобным литературным трудом, нет причин предпочесть смерти бесчестье. И действительно, Жэнь Ань был казнен. "Ши цзи" - огромное историческое сочинение, составлявшееся Сыма Цянем на протяжении всей его наполненной событиями жизни, является в большей степени собранием доступного исторического материала, чем оригинальным произведением самого ученого. Он воспроизводит тексты создателей древних анналов, авторов своего времени, и государственные документы. Такой метод в корне отличается от того, каким пользовались историки Запада. Сыма Цянь не цитирует авторитетов, он переписывает их и включает их сочинения в свою компиляцию. В первых главах он использует "Шу цзин", иногда слегка изменяя архаический язык, чтобы сделать его более понятным. Рассказывая о феодальной эпохе, он ссылается на "Чуньцю" или цитирует ее, а также на "Анналы Цинь", единственно уцелевшие, и на фрагменты из анналов других государств, ныне утраченных. Другие тексты, часть из которых также утеряна, использованы для описания периода Цинь-начала Хань. Сыма Цянь редко пишет от себя, неизменно опираясь на уже существующий материал. Только тогда, когда он имеет дело с событиями его времени или с биографиями известных людей, а его предшественники еще не записали события, он создает оригинальный текст. У такого метода, по западным меркам странного, есть свои преимущества и недостатки. Слишком часто он лишен тех драматических черт, что присущи таким историкам, как Геродот. Отсутствует единый стиль, ведь Сыма Цянь включает в свой труд документы самых различных эпох - и написанные древним, лаконичным и архаическим языком, и изысканные сочинения своего времени. Далее, его отношение к легендам героической эпохи весьма некритичное. Яо и Шунь признаются историческими персонажами, а если легенды о них противоречат друг другу, Сыма Цянь включает их все без какого-либо обсуждения их аутентичности. Даже имея дело с чрезвычайно драматическими ситуациями, такими, как бегство Лю Бана после тяжелого поражения от своего соперника Сян Юя, Сыма Цянь, беря материал из утраченного труда "Чу Хань чуньцю", созданного очевидцем событий Лу Цзя, не делает никаких попыток ни придать трагичности повествованию, ни каким- либо образом прокомментировать эпизод: "...У Пэнчэна, в середине дня, [Сян Юй] нанес тяжелое поражение армии Хань; все воины Хань бежали, один за одним они бросались в реки Гу и Сы; более ста тысяч воинов Хань было убито. Армия Хань бежала на юг, к горам; Чу [Сян Юй] преследовало их, продолжая сражаться, и подошло к берегу реки Суй, к востоку от Линби. Теснимая Чу, армия Хань покатилась дальше; более ста тысяч воинов Хань утонуло в реке Суй. Воды реки были переполнены [их телами]. Сян Юй окружил правителя Хань [Лю Бана] тройным кольцом; в этот момент поднялся сильный северо- западный ветер, вырывавший деревья, опрокидывавший дома и поднимавший облака песка и пыли; небо стало черным, и днем наступила ночь. Ураган понесся прямо на армию Чу. Она была в смятении, ряды разрушились и рассыпались. Тогда правитель Хань смог незаметно бежать с несколькими десятками всадников. Он хотел пройти через Пэй [свои родные места], чтобы спасти свою семью, а затем бежать на запад. Чу, в свою очередь, послало людей преследовать его вплоть до Пэй и захватить семью правителя Хань. Члены семьи бежали и не встретились с правителем Хань. По пути правитель Хань встретил Сяо Хуэя и принцессу Юань из Лу . Он взял их в свою колесницу. Так как их преследовали всадники Чу и они уже приближались, он выбросил Сяо Хуэя и лускую принцессу из колесницы. Губернатор Тэн [Сяхоу Ин, один из его командиров] слез с лошади и посадил их обратно в колесницу. Это повторялось трижды. Потом губернатор Тэн сказал: "Хотя к нам приближаются преследователи, мы не можем двигаться быстрее, зачем же оставлять их?" Так они смогли спастись". Сыма Цянь не добавляет ни слова комментария относительно бесчеловечности Лю Бана, который готов был оставить детей, чтобы спастись самому. Он спокойно продолжает свое повествование. Если в "Ши цзи" отсутствуют достоинства, которых западный читатель склонен ожидать от исторического сочинения, этот труд обладает и несомненными преимуществами по сравнению с некоторыми произведениями древней европейской литературы. Во-первых, эта работа основана на обширном исследовании. Сыма Цянь сообщает нам, что он прочел практически все существовавшие в его время книги и полностью использовал возможность занятий в императорских архивах. Он вносит в свою книгу не только каждое древнее сочинение, считавшееся выдающимся, но и выдержки из официальных документов. Так, например, доклад Чжан Цяня о его путешествии в Бактрию дается в собственных словах путешественника. "Ши цзи", таким образом, являются настоящей энциклопедией древней литературы, тем критерием, по которому можно проверить аутентичность других версий на основе включаемых историком в свою книгу обширных цитат. Более того, следствием путешествий самого Сыма Цяня стал его неподдельный интерес к предметам, не являющимся строго историческими. Хотя компилятивный метод не позволяет использовать собственные географические познания, чтобы прояснить текст, он пишет специальные главы по всем странам, недавно завоеванным или открытым. Есть пассажи, посвященные сюнну, варварам юго-запада, западным царствам Центральной Азии и Бактрии, Корее и южному Китаю. Он сообщает нам, что поводом к написанию главы о реках и каналах империи, дающей бесценную информацию по охране рек и ирригационным работам, осуществленным У-ди, послужило его личное участие в восстановлении разрушенной дамбы на Хуанхэ. Также он говорил и об экономической политике. Его пост Великого Астролога позволял получать непосредственную информацию о религиозных обрядах двора, и в главе "Фэн шань" он описал как нововведения императора У-ди, так и обстоятельства карьеры некоторых магов, пользовавшихся огромным влиянием при дворе. Особенно интересно увидеть, что сам Сыма Цянь никоим образом не был одурачен их искусством и с глубоким скепсисом относился к их изысканиям. В равной степени освещаются и другие области знания, известные ханьским ученым. Специальные разделы посвящены астрологии, календарю, музыке и гаданию. Биографии известных людей включают не только великие имена прошлого и его времени, но и знаменитых комедиантов, убийц, разбойников, придворных фаворитов, полководцев, поэтов и ученых. "Ши цзи" - это кладезь сведений по всем аспектам ханьской цивилизации, устанавливающая стандарт историописания, которому следовали на протяжении всей китайской истории. В эпоху Поздней Хань исторический труд Сыма Цяня был продолжен тремя представителями знаменитой семьи Бань. О заслугах Бань Чжао, завоевателя и управляющего далеких западных земель, уже говорилось выше; оставшиеся же дома члены его семьи были не менее (а для китайцев, пожалуй, даже более) известны - на ниве литературного творчества. Бань Бяо (3-54), отец этих замечательных детей, сам был признанным ученым и, как и Сыма Тань, начал собирать материалы для истории, завершенной впоследствии его детьми. Полководец Бань Чжао был вторым сыном, его старший брат, Бань Гу (умер в 92 году) является автором "Цянь Хань шу", или "Истории Ранней Хань", следующей плану, установленному Сыма Цянем, с той лишь разницей, что Бань Гу писал с ведения и под патронажем императора. Он заканчивает свое повествование падением Ранней Хань и не говорит о современных ему событиях. Бань Гу не удалось закончить книгу. Однажды обвиненный в фальсификации истории и заключенный в тюрьму (по обвинению, сфабрикованному его политическими оппонентами), позднее он оказался вовлеченным в интригу, когда самый влиятельный министр того времени лишился своей власти, и умер в тюрьме. Книга была завершена его сестрой, Бань Чао, первой и самой знаменитой женщиной-ученым в китайской истории. Хотя ханьские историки и ученые в первую очередь интересовались прошлым и отдавали свои силы увековечиванию древней литературы, эта постреформационная эпоха была временем

перемен и нововведений. Стремительные политические и социальные изменения, вызванные крушением феодализма, естественно, находили свое отражение и в религии. Древний культ стал извращенным и безжизненным в результате заката власти чжоуских ванов. Новые божества, которым до этого поклонялись только в той или иной местности, снискали популярность по всей империи. Императоры пытались укрепить свое слабое право на трон религиозными новшествами, а ученые искали в религиозных санкциях подтверждение высшей власти государей. Религиозные системы в ханьский период представляли собой смесь двух различных элементов. С одной стороны, существовали местные культы, распространившиеся теперь по всей империи и снискавшие народную популярность и имперский патронаж, с другой - был дворцовый культ, унаследованный от древней религии Чжоу, но обогащенный ритуалами и церемониями, разработанными с целью повысить престиж трона. Дворцовый культ отражает великий парадокс ханьской политической системы: с одной стороны, власть единственного монарха возросла необычайно, с другой - право императорской семьи на трон постоянно подвергалось опасности. Падение аристократии привело к тому, что император превратился в единоличный источник авторитета и силы. Его власть была неограниченной, а его влияние теоретически достигало пределов известного китайцам мира. И в противоположность этому, его семья не имела беспрекословного права на трон. Ее члены были не божественного происхождения, а, как помнили все, потомками неграмотного крестьянина. Это правда, что они "получили Мандат Неба", но подобное бремя нелегко. По воле Неба Мандат мог быть отобран и передан другой семье, такого же "смутного" происхождения. В действительности же ханьскому дому постоянно угрожала опасность со стороны амбициозных семей императорских жен, которые были отнюдь не прочь отнять корону у слабого или юного монарха. В прежние времена ситуация была совершенно иная. Тогда власть правителя ограничивалась со всех сторон "двойными подданными", главами аристократических кланов, слишком могущественными, чтобы с ними можно было расправиться, если они поднимали восстание или вызывали подозрение, ибо те всегда могли найти убежище при дворе соперника и спрятаться за его властью. С другой стороны, правящий и княжеские дома обладали недостаточным престижем. Ведь они были потомками богов и героев. Ни один человек не смел мечтать свергнуть их, ибо власть считалась прерогативой только этих божественных фамилий и находилась за гранью притязаний "обычного" человека"*. В эпоху империи все изменилось. Уже не было убежища для того, кто навлек на себя гнев императора, и ни одного клана, способного противостоять его власти. Среди государственных культов поклонение Тянь (Небу) занимало первое место. Небо олицетворяло Шан-ди, Верховного Предка созданного мира, управляющего сезонами и передавшего власть на земле императору, Сыну Неба. Конфуцианские ученые ханьской эпохи всеми силами насаждали культ Неба, высшей силы, способной усмирить и самого могущественного земного владыку. В соответствии с этой концепцией они интерпретировали и древние легенды. Игнорируя, или, по крайней мере, не отмечая, что в древнейшей литературе упоминаются и другие, равные Небу, божества (особенно Хоу-ту, "тот, кто правит Землей", и "Ди", сама Земля), они развивали теологию Неба, возносившую это божество над всеми остальными. Небо, главное божество, вознаграждало за добродетель благоприятными знамениями, изобильными сезонами и миром. Гнев Неба, вызванный отрицательным поведением правителя, проявлялся в бедствиях и катастрофах. Таковыми считались солнечные затмения, наводнения, засуха, землетрясения и нашествия саранчи. Высшим наказанием за плохое правление являлось лишение Небесного Мандата и падение династии. Небо находилось в особом отношении к императору, ибо только он имел право совершать жертвоприношения Небу. Именно его добродетель награждалась процветанием, его грехи наказывались бедствиями. Император нес тяжкое бремя охранения своей добродетелью благополучия мира, и он был в равной степени виновен, если его безнравственное поведение вызывало гнев Неба, проливаемый на всех людей. Эта теория идеально соответствовала своей цели - облечения никаким иным образом не контролируемого монарха моральной ответственностью. В ханьском государственном культе можно отыскать и другие элементы менее древнего происхождения, извлеченные из различных космогоний. Теория "пяти первоэлементов" едва ли появилась ранее конца эпохи Чжоу и приписывается философу Цзоу Яню, современнику вэйского Хуэй-вана (370-335 до н. э.). "Пять первоэлементов" - это земля, дерево, металл, огонь и вода, мистические силы, соотносящиеся с цветом, циклическими знаками календаря, сторонами света и нотами музыкальной гаммы. Они являлись манифестацией силы и взаимодействия ян и инь, начал света и тьмы, рождения и упадка, мужского и женского. Эти силы, в своем взаимодействии порождающие Дао-Путь, великий принцип вселенной, предстают источником любой деятельности, механизмом постоянных изменений и равновесия, управляющего гармонией космоса. Они символизируются геометрическими образами: круг разделен на две части изогнутой линией, олицетворяющей равновесие, поддерживаемое беспрестанным взаимопереходом двух уравновешенных сил инь и ян. Пять первоэлементов - порождение инь и ян. Они составляют постоянно самообновляющийся цикл. Земля побеждается деревом, которое уступает место металлу. Тот, в свою очередь, сменяется огнем, который гасит вода. На смену воде опять приходит земля, тем самым цикл начинается заново. Эта концепция легла в основу системы верований, управлявших ритуалами и церемониями дворцового культа. Считалось, что каждая династия правила силой одного из первоэлементов и сходила со сцены, когда преобладание переходило к другому первоэлементу. Цинь утверждала, что правила силой "воды" , поэтому силой Хань была земля, цвет которой - желтый, а направление - центр. При Хань эта теория получила достойную разработку, хотя нововведения и не признавались, а приписывались древнему знанию. Каждый из пяти первоэлементов управлялся небожителем, Желтым, Зеленым, Белым, Красным и Черным соответственно. Похоже, что Черного Императора "добавил" сам Гао-цзу. Сыма Цянь отмечает, что в 205 году до н. э. Гао-цзу (Лю Бан) спросил об именах небесных императоров, которым совершали жертвоприношения императоры Цинь. "Они ответили: "Четыре императора - это Белый, Зеленый, Желтый и Красный". Гао- цзу ответил: "Я слышал что существует пять Небесных императоров, но здесь только четыре, почему?" - "Никто не знает объяснения". Тогда Гао-цзу сказал: "Я знаю. Это потому, что они ждали меня, чтобы завершить пятым". Затем он ввел жертвоприношения Черному Императору и назвал его обиталище "святилищем севера"". В правление У-ди пантеон был дополнен вновь. Некто Мю Цзи, человек из восточных провинций, где почитались многие местные божества, подал императору петицию с предложением ввести жертвоприношения Тай-и, Высшему Единству, управлявшему, как он заявил, пятью Небесными императорами. Это божество обитало на Полярной звезде, считавшейся китайцами центральной точкой небес. Император утвердил этот культ, и несколько лет спустя Тай-и заняло равное положение с древними высшими божествами Неба и Земли. Как обычно, нововведение было объявлено возрождением забытых обрядов в честь совершенномудрых далекого прошлого. Еще более значимым событием стало возобновление или введение двух главных жертвоприношений, "фэн" и "шань", Небу и Земле соответственно, которые должны были превратиться в высшие ритуальные акты государственного культа, исполняемые самим императором на священной горе Тайшань в Шаньдуне, самой высокой в северном Китае. Они должны были символизировать божественную поддержку существующей династии и устанавливать согласие Неба с деяниями и личностью императора. К сожалению, хотя и говорили, что эти жертвоприношения уже осуществляли высокие правители "золотого века", ритуалы и церемонии, которыми они сопровождались, уже были забыты. Впрочем, это было легко объяснить. Только совершенномудрый мог исполнять их. Недостойный правитель не имел права взойти на Тайшань. Небо проявило бы тогда свой гнев, и на гору обрушились бы жестокие бури. Цинь Ши Хуан-ди пытался совершить восхождение, но поднялся ураган, и он вынужден был спрятаться в укрытии. У-ди очень хотел избежать такой участи, ибо это произвело бы эффект, прямо противоположный тому, на который он рассчитывал. Поэтому приготовление к жертвоприношению заняло много времени. Конфуцианские ученые, с которыми советовались о должных ритуалах, колебались и обсуждали этот вопрос, но, не имея авторитетного свидетельства древнего текста, не могли предложить никакого плана. Император, недовольный таким отношением, прогнал их и обратился за помощью к магам. Тех отсутствие сведений не смущало. Они сказали, что следует прибегнуть к церемонии жертвоприношений Небу чжоуских ванов, которую они совершали за пределами столицы. Но даже когда вопрос был решен, император все еще колебался. Не может быть сомнений в том, что он искренне верил в высокодуховный смысл этих ритуалов и боялся, что он не достоин исполнять их. Вначале он сделал такую попытку на других священных, но менее знаменитых горах, на которые он восходил в одиночестве. Когда двор заявил, что на горе слышали небесные голоса, император набрался мужества и покинул столицу в 110 году до н. э., в сопровождении свиты отправившись к Тайшани. Даже здесь, боясь немилости Неба, он вначале совершил жертвоприношение у подножия горы. Никаких знаков божественного недовольства не последовало, погода была благоприятной, и тогда он совершил восхождение в сопровождении лишь своего возницы Хо Шаня, сына известного полководца Хо Чжу-пина. О том, что происходило, когда император, один на высочайшей вершине в своих владениях, совершил жертвоприношение самым могущественным силам Неба, ничего не известно. Хо Шань умер внезапно и при