Глава XXVIII. Экономические последствия морской торговли

Глава XXVIII. Экономические последствия морской торговли

В середине XVIII века вся внешняя торговля Китая концентрировалась в Кантоне (Гуанчжоу) — единственном порту, в который разрешалось заходить европейским кораблям. Подозрительность манчжурского правительства по отношению к южным провинциям исключила из этой торговли старые рынки в Цюаньчжоу, Амое и Нинбо, несмотря на неоднократно предпринимаемые Англией, Голландией и другими морскими державами попытки открыть ее в этих городах. Монополия Кантона была обусловлена, конечно, не каким-либо особым расположением властей к жителям города, но желанием двора убрать торговлю куда-нибудь подальше от себя. Манчжурское правительство до самого конца с неприязнью относилось к взаимоотношениям китайских подданных и иностранцев. Долина Янцзы была самой неспокойной областью в империи — именно здесь начались восстания секты Белого Лотоса и многие другие. Поэтому этому региону запрещалось вступать в какие бы то ни было отношения с иностранными торговцами, от которых восставшие могли получить помощь. Опасения двора были небезосновательны. Контакты с другими народами действительно способствовали росту антиманчжурских настроений, и это ощущалось повсюду на юге. Сам Кантон, быть может, оттого, что являлся центром внешней торговли, в конечном счете стал опорным пунктом антиманчжурского движения. Монополия превратилась для южного города в весьма ценную привилегию, которую он всеми силами старался охранять. Поэтому кантонские торговцы устанавливали связи и со двором, и с местными чиновниками, выходцами из других провинций, ибо правительство запрещало должностному лицу служить на своей родине. Купцы жаждали сохранить монополию, двор желал держать иностранцев в одном порту, а чиновники Кантона хотели по-прежнему получать большие взятки. Против такого альянса в XVIII веке безуспешно боролись и послы, и иностранные торговцы. Ничто, кроме вооруженного нападения, не могло поколебать монополию Кантона. Однако экономическая ситуация в империи была не в пользу Кантона как единственного "окна в мир". Главными экспортными товарами являлись шелк и чай, производимые в долине Янцзы. Самым лучшим выходом стало бы появление порта в дельте Янцзы. При Сун это был Ханчжоу, а в XIX веке стал Шанхай. Кантон располагался слишком далеко. Каждый тюк хлопка и ящик чая необходимо было доставлять за 500 миль, через провинцию Цзянси, хребет Мэйлин и затем вниз по Восточной реке (Дунцзян) до Кантона. Доставка товаров вдоль побережья запрещалась. И дело было не только в пиратах. Правительство, опасаясь, что товары могут избежать пошлинного обложения, полностью запрещало прибрежную торговлю. При манчжурской династии Китай страдал от двух аномалий — экономической и политической. Столица находилась на крайнем северо-востоке империи, а главный центр торговли — недалеко от равно труднодоступной южной границы. Оба были удалены от населенных и производящих районов, а расстояние между ними самими составляло более двух тысяч миль. Все это свидетельствовало о полном отсутствии у манчжурских властей экономического здравого смысла. Географические условия в значительной степени повлияли на экономическое развитие Китая при манчжурах и, в свою очередь, определили политическую судьбу империи. Управление осуществлялось двумя классами, ни один из которых не имел ни соответствующей подготовки, ни понимания существа торговли. Манчжурская знать представляла собой военную касту, которой было запрещено заниматься коммерцией. Начиная с правления Цянь-луна, она постепенно вырождалась в расточительную аристократию, озабоченную лишь тем, как добыть деньги на удовлетворение своих неуемных желаний. Другой класс — китайские ученые — получили ранги и должности благодаря педантичному знанию древних канонов. Им не нужно было изучать ни практических наук, ни экономических проблем. Контролировавшие торговлю в Кантоне чиновники набирались из этих двух классов, а на пост "хоппо" (вестернизированный вариант кантонского "хой бо" — "начальник морской таможни" — юэ хай гуань бу) всегда назначался манчжур низшего ранга, получавший должность по протекции придворной знати, благорасположенность которой все время необходимо было подпитывать серебром. Теоретически "хоппо" подчинялся губернатору Гуанчжоу и наместнику двух провинций — Гуандуна и Гуанси (одному из высших чинов государственной службы). Однако этих провинциальных чиновников, которыми чаще становились китайцы, заботили и многие другие дела, помимо внешней торговли. Несмотря на свой высокий ранг, они чаще всего не обладали поддержкой двора, откуда "хоппо" черпали свои силы. По мнению последних, да и их хозяев, в их функции входило неприкрытое изъятие максимально возможных сумм. Всего за три года (срок назначения) "хоппо" должен был ублажить своих покровителей, своих соперников, откупиться от врагов при дворе, накопить богатства для себя и своей семьи и прокормить орду сопровождавших его слуг. Естественно, что при таких условиях экономические проблемы и планы улучшения торговли не были первостепенными для чиновника. В этой связи весьма интересно на примере "хоппо" сравнить отношение к внешней торговле и контактам с иностранцами манчжурской и сунской династий. В начале XII века аналогичный пост занимали ученые, подобно Чжао Жу-гуа, отпрыску императорского дома, свободное время посвящавшие составлению описаний географии внешнего мира и обычаев далеких народов. Характер торговли в Кантоне облегчал вымогательство "хоппо" и его помощникам. Баланс ее полностью был в пользу Китая. Чай и шелк экспортировался во все возрастающем количестве, ведь в ту пору Китай снабжал этими товарами не только Европу, но и Америку, причем платили за них серебром. Попытки продать какой-либо европейский товар в китайской империи долгое время не имели успеха. Английская Ост-Индская компания, по уставу обязанная экспортировать определенное количество английской шерсти и тканей, обнаружила, что в Китае эти товары продаются по цене, не позволяющей даже покрыть затраты на производство и перевозку. Лишь в 1827 году товары из Манчестера были впервые проданы с прибылью в Китае. К концу XVIII века иностранцы нашли возможность сбывать меха и сандаловое дерево, привозимое из Канады и островов южных морей соответственно, но незначительный импорт не мог перевесить экспорт чая и шелка, и сальдо по-прежнему оставалось в пользу Китая. Манчжурский двор гордился самодостаточностью империи. "Внешние варвары" получали чай и шелк, а взамен обеспечивали постоянный приток серебра в казну. Такое положение делало налогообложение, изъятие и коррупцию легкими и выгодными. С другой стороны, "хоппо", хотя и досаждали торговцам, никогда не переступали грань терпимости. Угрозы прекращения торговли так или иначе вели к компромиссу. И лишь когда западные импортеры наконец нашли товар, "нужный" Китаю, — опиум, чиновники, обнаружившие, что источники их барышей иссякают, предприняли ряд мер, приведших в итоге к открытому конфликту. Это произошло лишь ближе к середине XIX века. В XVIII же веке Китай не нуждался ни в чем из того, что могли предложить европейцы. Император Цянь-лун, отвечая посольству лорда Маккартни, говорил правду: "Небесная Империя обладает всеми вещами в изобилии и в пределах границ не лишена ничего. Поэтому надобности менять вещи иноземных варваров на наши нет". Тем не менее, Цянь-лун упустил одно важное обстоятельство. Ни император, ни кто- либо из влиятельных манчжурских или китайских сановников ничего не знал и не хотел знать о далеких европейских народах, "живущих у края мира". Они считали науки и культуру западного мира недостойными внимания ученого. Привезенные из Франции часы нравились высоким чиновникам и принцам крови, но никто не озаботился поинтересоваться, как "варвары" могли сделать такие уникальные игрушки или почему они сделали их лучше, чем китайские умельцы. И даже тот очевидный факт, что приходившие в Кантон корабли намного превосходят китайские размерами и судоходными качествами, не впечатлил официальные круги и не способствовал осознанию отсталости Китая. Поглощенные конфуцианским педантизмом власти манчжурской империи закрывали глаза на любое иное знание и отказывались верить в то, что у иностранцев можно позаимствовать хоть что-нибудь ценное. В эпоху Тан за подобное отношение Цянь-луна не в чем было бы упрекнуть, ибо тогда Китаю действительно нечему было учиться у других народов. И тем не менее танские правители не имели подобной высокомерной надменности. Они очень интересовались и другими народами, и иностранными диковинками. Манчжуры же не только презирали западную цивилизацию, но и заставляли пребывать в таком же невежестве своих подданных. Торговля в Кантоне была обставлена бесчисленными запретами, призванными свести к минимуму контакты китайцев с иностранцами и ограничить их сферой купли-продажи. Причиной такой подозрительности и предубеждения были, без сомнения, жестокость и агрессивность первых португальских моряков и их последователей. Но и манчжурское правительство показало себя неспособным или не желающим понять, что иностранные торговцы изменились. На смену полуавантюристам-полупиратам XVI века пришли представители крупных европейских торговых компаний, нередко связанные с правящими кругами своих стран. Тем не менее власти продолжали считать их разбойниками, которых нужно держать под строгим надзором. Определенные ограничения были необходимы, и иностранцы легко их принимали. Если коммивояжеры и капитаны, ведшие торговлю, были людьми образованными и воспитанными, то команды набирались во многих европейских портах. После долгого, порой продолжавшегося шесть месяцев путешествия, моряков трудно было удержать в порту. Убийства, пьяные дебоши, ссоры и стычки сотрясали Кантон и являлись постоянным источником беспокойства для капитанов и китайских торговцев, которым чиновники высказывали свое недовольство по этому поводу. И тем и другим было выгодно, чтобы матросы и невежественный кантонский сброд держались отдельно, однако

жаждавшие развлечений моряки и торговцы, продававшие им спиртное и предоставлявшие прочие услуги, также нуждались друг в друге. То, что европейские нации нередко воевали между собой, а капитаны судов не всегда строго соблюдали нейтралитет Кантона, доставляло торговцам с обеих сторон большие неприятности. Убил ли пьяный матрос какого-нибудь кули, или же английские и французские моряки подрались между собой, — за все приходилось платить китайским торговцам, и местные чиновники следили за этим. Европейские коммивояжеры страдали по-своему. Скандальное поведение моряков давало чиновникам право устанавливать строгие ограничения для всех иностранцев, невзирая на их статус. Иностранцам запрещалось покидать портовые фактории, входить в город и даже заниматься спортом в прилегающих районах. Если корабли приходили в конце лета, торговцы должны были покидать Кантон и проводить зиму в Макао. Женщины не имели права приезжать в Кантон, всем иностранцам запрещалось передвигаться в паланкине. Запрет на использование слуг-китайцев хотя нередко и обходили на практике, но при случае чиновники вспоминали о нем, если хотели усилить давление на иностранцев. Строго запрещалось изучать китайский язык; обучавшие языку китайцы подвергались суровым наказаниям. Тем не менее, некоторые иностранцы все же смогли им овладеть, а в последующем этот запрет утратил действенность. Сами жители Кантона, пожалуй, более всего страдали от ограничений. Вся торговля находилась в руках горстки купцов. Торговых домов редко было более десяти, а порой их количество сокращалось до пяти-шести. За свои привилегии они платили огромные суммы, а без большой отступной не могли выйти из торговли. Они несли ответственность за все действия иностранцев, а чиновники штрафовали их при каждом удобном случае. Многих торговцев столь большие изъятия приводили к банкротству, и, если это происходило, они лишались всего имущества и подлежали ссылке в Центральную Азию. Порой претендентов на столь опасную "привилегию" не находилось совсем, и тогда кого-то из торговцев просто вынуждали принять на себя тяжкое бремя. Все усилия властей были направлены на то, чтобы воспрепятствовать своим подданным узнать что-либо о другой цивилизации и культуре. Принимать христианскую веру запрещалось. Эмиграция или даже путешествие на иностранном корабле считалось преступлением. Так как иностранцам не разрешалось изучать кантонский диалект, который манчжуры и китайские чиновники из других провинций не понимали, торговлю приходилось вести на смешанном языке "пиджин-инглиш", в котором английские и португальские слова, часто в новом значении, соединялись в соответствии с грамматикой кантонского диалекта. Этот язык был в равной степени непонятен ни жителям Кантона, ни иностранцам, если они специально не изучали его своеобразный словарь. Несмотря на все эти трудности, и китайские купцы, и иностранцы извлекали из торговли огромные прибыли. Год от года увеличивались и объемы торговли, и количество приходивших в Кантон кораблей. Несмотря на необходимость давать большие взятки, изъятия и официальные пошлины, Кантон богател, чему в немалой степени способствовали производящие провинции. Манчжурские власти также наживались на торговле. Их неограниченное вымогательство позволило кантонцам осознать непосильное бремя имперской системы, которую они поддерживали, не получая ничего взамен своих денег. В течение XVIII века всю торговлю с Китаем практически монопольно осуществляли Ост-Индские компании ведущих морских держав. Английская компания, благодаря своему прочному положению в Индии и морскому превосходству Англии в восточных морях, вскоре начала играть в китайской торговле ведущую роль. Французы, голландцы, датчане и шведы проигрывали в борьбе, пока наполеоновские войны, положившие конец морскому владычеству этих наций, не нарушили окончательно их торговлю с Востоком. Англия осталась практически единственной державой, торговавшей с Китаем. Ее монополия была бы полной, если бы в соперничество не вступили Соединенные Штаты. Американцы не создавали Ост-Индской компании, но открыли торговлю с Китаем для всех, кто отваживался вести такой бизнес. Различный статус английских и американских торговцев (первые являлись представителями огромной монополии, вторые — действовавшими на свой страх и риск свободными предпринимателями) отразился и в разном отношении двух народов к манчжурскому правительству и его требованиям. Американцы не находились в Кантоне под юрисдикцией какого-либо органа, подобного Избранному Комитету Суперкарго (Select Committee of Suprcargoes), которому подчинялись в Кантоне все английские подданные и который имел право депортировать из Кантона всех торговцев, не имеющих лицензии Ост-Индской компании. Американцы назначили консула, но его полномочия не распространялись на соотечественников и не вызывали уважения у китайских чиновников. Английские торговцы в течение многих лет сопротивлялись требованиям властей выдавать им моряков, виновных в убийстве. Ими успешно осуществлялось правило, несанкционированное властями, когда расследование в подобных случаях проводилось в английской фактории в присутствии английских и китайских представителей. Обвиняемый, если его признавали виновным, подлежал высылке в Англию. Подобные инциденты приводили к бесконечным спорам с чиновниками и разрешались только с помощью взяток, которые давали выступавшие "поручителями" английской стороны китайские торговцы. Таким образом, англичанам удавалось отстаивать соотечественников и уводить их из-под сурового и жестокого наказания в соответствии с китайскими законами. У американцев подобного института, защищающего их общие интересы, не было. Команда каждого корабля должна была самостоятельно находить компромисс с властями, если возникали подобные ситуации, что чаще всего заканчивалось победой чиновников Кантона. Американских моряков, совершивших убийство, даже непредумышленное, арестовывали и публично казнили за городскими стенами. Англичане возмущались подобной уступчивостью, ибо боялись, что это ослабит их позиции. Таким образом, отношение двух наций к "китайским делам" было различным. Американцы считали все беды и напасти, преследовавшие их соотечественников в далеких землях, личными проблемами самих торговцев, не входящими в юрисдикцию ни правительства, ни нации в целом. Все пионеры американской торговли были лишены официальной поддержки. Более того, чаще всего они не представляли ничьих интересов, кроме своих собственных, и не имели значительного влияния в Конгрессе. Англичане смотрели на это с совершенно другой точки зрения. Для них английская компания в Китае представляла корону и нацию, и поэтому должна была получать соответствующее уважение. К концу XVIII века Ост-Индская компания держала в своих руках большую часть Индии, возглавлявшие ее люди имели огромный политический и общественный вес в английском правительстве, а прибывавшие в Кантон торговцы обычно являлись родственниками этих новых англо-индийских аристократов. К тем, чьи братья и дяди унаследовали власть и богатства индийских царей, в Кантоне относились как к опасным пиратам, временно прикинувшимся честными торговцами. Они подвергались унизительным ограничениям и оскорбительному отношению со стороны властей, сила которых едва ли превышала мощь индийских царств, покорившихся Ост-Индской компании. "Индийский" синдром определял психологическую установку англичан по отношению к Кантону и сыграл свою роль в приближении открытого вооруженного конфликта. То, что английские торговцы в Китае из искателей приключений из далеких стран превратились в представителей мощной державы, расширявшей свою экспансию, не изменило отношение к ним со стороны китайцев. Очевидно, манчжурские власти не знали или не желали знать об упрочившихся позициях Англии на востоке. Индия была недалеко, но участь Бенгалии ничему Китай не научила. Не произвел впечатления и тот факт, что англичане вытеснили из морей французов и голландцев. Правительство не строило морской флот и даже не делало серьезных попыток покончить с пиратами, находившими убежище в бухтах южного побережья. Когда сила пиратов возросла настолько, что они стали угрожать Кантону, начались переговоры, и их главарь был прощен и даже принят на императорскую службу. Англичане знали о слабости манчжурского правительства, и если в Китае они не прибегли к тем методам, которые позволили им завоевать Индию, то причиной тому стали скорее наполеоновские войны, чем сомнения в исходе возможного конфликта. Опиум стал лишь формальной причиной начавшейся в 1841 году войны. Хотя среди китайских и манчжурских чиновников было немало людей, действительно боявшихся распространения опиокурения, не только это побудило правительство предпринять решительные меры против торговцев опиумом и тем самым ввергнуть империю в войну. Импорт опиума в страну был запрещен давно. Декреты, подтверждающие запрет, выходили постоянно. Английская Ост-Индская компания все время запрещала провоз опиума на своих кораблях и тщательно проверяла исполнение приказа. И, тем не менее, в течение более полувека опиум свободно привозили сначала в Макао, а затем в Линтин (порт в устье Жемчужной реки — Чжуцзян). Опий выращивали в Индии, преимущественно для китайского рынка, и перевозили сначала на португальских кораблях, а затем на английских, приписанных к индийским портам, которые не являлись "собственностью компании", хотя последняя и обладала монополией на всю индийскую торговлю. Благодаря этой торговле компания получала деньги, на которые затем покупала товары в Китае. Чиновники Кантона, в свою очередь, попустительствовали торговле так же открыто, как и индийские власти. Приказы из Пекина в Кантоне не действовали. Каждый чиновник получал от торговцев опиумом взятки, и больше всех имели от торговли именно те, кто должен был ей воспрепятствовать. Начиная с 1782 года ее объемы неуклонно увеличивались. К 1823 году в Линтине ежегодно выгружали 6 тысяч ящиков опиума. Два года спустя поставки выросли

уже вдвое, а к 1832 году ежегодно ввозилось 20 тысяч ящиков. Современным исследователям этой проблемы не следует беспощадно клеймить торговлю опиумом и продажность китайских чиновников, как это делали писатели ХIХ века. Эксперимент с запретом на алкоголь в США показал, как трудно правительству, даже сильному, справиться с устоявшимися привычками, не считающимися злом большей частью общества. Курение опиума действительно наносит большой вред организму, но наркоманов в Китае не больше, чем алкоголиков на Западе. Подобные пагубные привычки обывателю представляются социально безвредными, поэтому масштабы опиокурения росли. Вместе с ними увеличивалась и контрабанда. Китайские чиновники и торговцы получали огромные барыши, а иностранцы наконец-то получили товар, в котором Китай остро нуждался. Именно это, а не нравственная сторона вопроса, на которую обращали внимание немногие, вызвало недовольство манчжурских властей. С ростом импорта опиума уменьшался приток серебра в Китай. Более того, опиум был контрабандой, а значит, не проходил через таможню и не облагался пошлинами. Даваемые торговцами взятки не обогащали казну. Чиновники увидели, что источники их обогащения уплывают из рук, да и удовлетворять жадность двора становилось все труднее. Падение доходов казны считалось преступлением, за которое несли ответственность и чиновники Кантона. Требования двора, растерянность чиновников, растущее недовольство английских торговцев накалили обстановку до предела. Разрешить ее миром оказалось невозможно. Попытки подавить провоз опиума подорвали хрупкое равновесие. Сила была встречена силой, и началась война, положившая конец монополии Кантона и открывшая новую экономическую эпоху — неравноправных договоров, открытых портов и системы экстерриториальности. В течение двух с лишним веков морская торговля с Китаем осуществлялась через один- единственный порт, и несмотря на это и налагаемые на иностранцев и китайских торговцев значительные ограничения и запреты, она имела далеко идущие последствия для экономики империи. В Кантон пришло огромное по тем временам богатство, дошедшее и до столицы, и до производящих провинций юга. Согласно подсчетам Ост- Индской компании, в 1805 году объем торговли составлял 6,5 миллионов фунтов стерлингов, в Кантон было привезено серебра на 450 тысяч фунтов, но доход казны составил не более 1,3 миллиона таэлей (около 400 тысяч фунтов). Китайские торговцы сколотили огромные состояния, даже несмотря на постоянные "отчисления" чиновникам и двору. Один из них, У Дунь-юань, был в то время, пожалуй, одним из богатых людей мира. В 1834 году он сам оценивал свое состояние в 6 миллионов фунтов стерлингов. Морская торговля с Европой, таким образом, увенчала начавшуюся еще при Тан тенденцию подъема юга и упадка северо-запада. С периода правления Цянь-луна юг, и особенно дельта Янцзы и чайные районы побережья, стали самыми богатыми в империи, центром производства, торговли и экономической жизни в целом. Уже сам факт сосредоточения благосостояния и населения в регионе, наиболее антагонистическом манчжурскому режиму, имел фатальные последствия для династии. Другие результаты проявились позднее. В районах, обогатившихся за счет торговли, быстрее всего распространялись и иностранные идеи. Экономическая революция на юге стала главной причиной огромного разностороннего процесса, продолжающегося до сих пор, — китайской революции и связанных с ней цивилизационных изменений.