Глава III ФРАНЦУЗСКОЕ ГОСПОДСТВО
Глава III ФРАНЦУЗСКОЕ ГОСПОДСТВО
Крушение империи завершилось в 1641 году. Она уступила дорогу торжеству государств, и прежде всего Франции. Проще говоря, вместо иберийской гегемонии устанавливается французское преобладание, скорее, двойное преобладание. После смерти Ришелье (7 декабря 1642 года) Франции на континенте досталось не самое большое наследство. Военное признание пришло к ней после Рокруа (19 мая 1643 года), признание дипломатическое — с Вестфальским (24 октября 1648 года) и Пиренейским (7 ноября 1659 года) договорами. Эта победа была достигнута Францией не столько на полях сражений или за столом переговоров, сколько за счет безмерного повышения цен. Она пошатнулась в 1639 году, Испания начала рушиться в 1640-м. Эти процессы отразили медленное смещение центра тяжести с юга на север. Континентальная Франция воспринимает континентальное наследство континентальной Кастилии.
Наследство атлантических Испаний уходит дальше на север. Полвеком ранее в Севилье француз называл себя рошельцем[29] — символ процветающей океанической Франции севильской эпохи. Эволюцию ускорила политическая катастрофа — осада. Наследство пришедшей в упадок морской Испании, которое Франция уже не могла принять, доходит до Англии только долгим окольным путем — через Соединенные провинции. Падение Оливареса совпало еще и с продолжительным периодом спада в Англии. Британское самоустранение после блистательного, но поверхностного елизаветинского начала — это один из ключей к политическому XVII веку. Оно предопределило, среди всего прочего, короткий период голландского взлета.
С конца XVI века до 20-х годов XVII века устанавливается долгий период затишья и уступок на западе, что отразилось соответствующим образом на конъюнктуре цен и деловой активности. Следующие друг за другом этапы: Вервенский мир (1598) завершает франко-испанский конфликт, Мадридский мир (1604) разрешает длившийся треть столетия англо-испанский конфликт, 1606 год — заключено соглашение с далеко идущими последствиями между австрийскими Габсбургами и Османской империей, 1609-й — трудное 12-летнее перемирие с мятежниками севера.[30] Не говоря о неудачных военных операциях, тягот бесконечных конфликтов в течение трети столетия, осложнений конъюнктурного спада было достаточно для охлаждения воинственных настроений. Так же обстояло дело внутри государств. Недовольство, разумеется, накапливалось в Англии в годы правления первого Стюарта, над Соединенными провинциями собирались тучи великой грозы Дордрехтского синода, Франция испытывала кратковременные потрясения в связи с давними стычками между ослабевшей королевской властью, земельной аристократией и протестантской партией, — но какая разница между этими тридцатью годами и тридцатью последующими. Конъюнктура 1590–1620 годов была неблагоприятной. Остаточное процветание захватывало Францию к северу от Луары, Англию, Соединенные провинции, Германию, Скандинавию, периферийные районы Испании, а с другой стороны — итальянские трудности и очевидный кастильский упадок.
В начале 20-х годов в Испании едва ли не повсеместно, кроме Италии, наблюдается кратковременный обнадеживающий подъем. За ним следует катастрофическая депрессия. Очень короткая и скорая в Испании, более медленная и продолжительная к северу. Такое расхождение было глубокой причиной окончательного развала Испанской империи, оно смещало центр тяжести Европы на север. В цепи катастроф Испания опередила Италию, Германию, Францию. Англия вплоть до 1640 года и особенно Соединенные провинции образуют защищенный сектор. В сердце кризисной Европы наступает короткий и парадоксальный золотой век Голландии.
* * *
Большой удачей для Соединенных провинций, Голландии, Амстердама стало, главным образом, самоустранение Англии. С приходом Кромвеля, Карла II, в недолгой эйфории Реставрации, в Амстердаме и Вест-Индии подул резкий норд-вест первой (1652–1654), затем второй (1664–1667) англо-голландских войн.
Стало быть, следует осмыслить отступление Англии. С 1603 по 1609 год, около пяти лет, Англия была равнодушна к континентальным делам. Действовала ли она в рамках конституционного права? Отправной пункт — воцарение шотландской династии. Первоначально был реализован династический (1603), затем политический (1607) союз Англии и подконтрольной части Ирландии и Шотландии. Это был превосходный козырь, означавший конец неизменной шотландской диверсии на границе по реке Твид и холмам Чевиот.
Стоит ли удивляться английскому спаду больше, нежели континентальной ангажированности Елизаветы и Кромвеля? Английское отступление XVII века определило границы плодотворного периода. Конечно, Англию, как мы увидим, не пощадили времена экономического застоя XVII века. Согласно тезису Хью Тревор-Ропера, именно эти застойные времена, а не период процветания объясняют первую революцию. Но Англия, возможно вместе с Шотландией и даже Ирландией, благополучнее любого другого континентального региона, в том числе и Голландии, преодолевает недобрый XVII век: 4–4,5 млн. жителей в 1600 году, 6,5 млн. — в 1750-м. Рост этот приписывается отчасти умиротворению Ирландии и присоединению Шотландии. Увеличение численности населения на 1,5 млн. человек за немногим более полутора столетий, с возросшим сальдо миграции в пользу Америки, — это по меньшей мере 25 % прироста. Уникальная ситуация на Западе для всей классической Европы.
Правление Иакова I придает особый оттенок английскому XVII веку. Внутри — мощные усилия по модернизации государства в духе Тюдоров с целью дать центральной власти средства, сравнимые с теми, что имела Франция Генриха IV. Новый класс, лондонская высшая буржуазия, крупное шотландское и английское дворянство, неизменно путавшие свои интересы с государственными, отнимали имущество и ликвидировали привилегии мелкого сельского дворянства: «.На севере Уэльса, — констатирует Хью Тревор-Ропер, — все представители мелкого дворянства заявляли, что их ресурсы на пределе. В Стаффордшире ходил слух, что в 1600–1660 годах была продана половина земель. Именно за счет земель мелкого дворянства графиня Шрусбери и лорд Уильям Говард обеспечили основанные ими богатые дома. упадок не был локальным, он был общим для всей Англии.
Кем же были эти иностранцы, описанные как скупщики имущества обедневших джентри? Граф Корк, графиня Шрусбери, ее сын, граф Девонширский, лорд Уильям Говард, сановники и придворная знать; секретарь Соум, советник Крэйвен, советник Кокрейн, сэр Томас Миддлтон; сэр Артур Ингрэм, сэр Батист Хикс, богатые торговцы и государственные финансисты лондонского Сити. Это была плутократическая олигархия метрополии, советники лондонского магистрата, придворные Уайтхолла, настоящие кровопийцы дворян попроще и терпящих упадок провинциальных городков.»
Вяло текущий, а впоследствии бурный конфликт с парламентом вытекал по большей части из этой ситуации. В XVII веке парламент, с его архаичным способом комплектования, оказался рупором джентри, разбавляемого мало-помалу крупной буржуазией и централизаторской придворной аристократией. Парламент XVI и XVII веков как сила прошлого противостоял парламенту XVIII века, служившему силам угнетения, а стало быть, движения. Правление Иакова I первоначально продолжило правление Елизаветы. По сути, но не по форме. Сесил (Солсбери), старый советник Елизаветы, оставался на посту с 1603 по 1612 год.[31] В 1610 году — поворотная дата — двор и парламент после долгой дискуссии договорились о выкупе феодальных прав короля за 200 тыс. ф. ст. налога на внешнюю торговлю. Это был решительный шаг государства нового времени, еще задержавшегося в Средневековье, к адаптации фискальной системы. Плодотворный период.
1614–1621-й — годы восхождения Джорджа Вильерса, будущего герцога Бекингема.
Преемственность во внутренней политике сопровождалась в некоторой степени преемственностью и в плане религиозном. Несмотря на свои протестантские альянсы и благоразумие заявлений, Елизавета прочно удерживала английскую реформацию на пути половинчатости: иерархия, епископат, преемственность с прошлым, — не уступая основным утверждениям Реформации. Дочь Анны Болейн нельзя было заподозрить в папизме, невзирая на ее епископалистские предпочтения. Сын Марии Стюарт уже близок к этому. Стюарты никогда не избавятся от двойного первородного греха своего рождения. Автор «Basilicon Doron» и демонологического трактата, ученик Джорджа Бьюкенена, этот светский ученый-теолог, подобно Дюплесси-Морнэ[32] с его via media,[33] провозгласивший: «No Bishop, No King»,[34] по-своему был столь же далек от Контрреформации, как и пуритане. Позиция англиканской церкви была непростой, поскольку в XVII веке в Англии, как и повсюду, наблюдался период религиозного подъема.
Этот переменчивый век был относительно малокровным для Англии. При Иакове I противостояние между Church of England, англиканской церковью, и пуританами носило обрядовый, а не доктринальный характер. Впрочем, не пуритане, а англиканская церковь вписалась в линию зафиксированной Кальвином ортодоксии. На ее стороне также истинные духовные сокровища: «Prayer Book» и «King James Version» («Молитвенник» и «Библия короля Иакова») — достойные современники шекспировских «Отелло» (1603), «Короля Лира» (1605) и «Макбета» (1606).
Хотя в плане обрядовости, а вскоре и этики противостояние было не менее суровым. Это заблуждение, что пуритане, интересные жертвы и кандидаты в палачи, сумели выиграть сразу. Отказ от крестного знамения в ритуале крещения, от кольца в брачной церемонии, необязательность обряжения в стихарь, который еще не превратился в «дурацкую ливрею», — таковы основные пункты оппозиции, которая не ставила под сомнение нерушимую, установленную законом ортодоксию протестантской англиканской церкви. Булавочные, в сущности, уколы продолжались вплоть до «Book of Sports» (1624), когда столкновение по ритуальным вопросам перешло в план этики. «Book of Sports» — это неловкий ответ на «Book of Sabbath» Бунда. Из неприятия контрреформаторской и даже просто традиционной для средиземноморской христианской набожности выразительности, пуритане воскрешают в начале XVII века обрядовость фарисеев, современников Иисуса Христа. Наиболее курьезным из такого рода восстановлений было иудейское соблюдение отдыха седьмого дня, замещение телесных аскез Средневековья моральной аскезой унылости. Проповедь с кафедры доктрины целомудренных развлечений была психологической ошибкой. Великая пуританская аскеза фактически началась. Даже в XX веке не допускающее развлечений воскресенье оставалось их последней победой. Отцы-пилигримы и основатели колоний по 42-й параллели в Америке были изгнаны в 20-е годы скорее экономическим кризисом, нежели довольно безобидными гонениями со стороны действующей церкви.
Нарушение преемственности между Елизаветой и Иаковом I сказалось во внешней политике: измена солидарности с протестантской Европой. Стало традиционным упрекать Иакова I не за мир с Испанией, но за торопливость ловко проведенных переговоров. Между тем их вдохновителем и организатором был Сесил (Солсбери). Этого мира, сопровождавшегося уступками католикам, было достаточно, чтобы устроить громкий скандал. Здесь мы скорее всего имеем дело с опрометчивостью, поскольку католики (английские католики и католики с отвоеванных у Нидерландов рубежей) обманут сами себя. Католики традиционно заблуждались насчет истинной природы англокатолицизма: идентичность актов и форм сопровождалась глубочайшей оппозицией по сути. Отсюда неумолимая диалектика опрометчивых шагов католиков 1604 года, контрмер 1605-го и террористического безумия: «пороховой заговор» (1605) — покушение, организованное группой террористов-католиков, вознамерившихся уничтожить одновременно короля, королевскую фамилию и парламент, — был актом, не поддающимся объяснению. Он проистекал от разного представления о приоритетах социальных ценностей. Протестантское уважение к гражданскому обществу не допускало тираноубийства и a fortiori слепого покушения. Заговор на какое-то время задержал возможное сближение протестантской Англии и католической Европы.
И лишь непростая конъюнктура до и после 1609 года, осложнившая англо-голландские отношения, сгладила досадное впечатление от преступного покушения. Во внешней политике снова искушает католицизм. Посольство Диего Сармиенто д’Акуньи, графа Гондомара, открыло нескончаемые переговоры об английском браке. Само собой разумеется, что такое обязательство предполагало взаимные уступки, на которые должна была пойти Испания герцога Лермы, чтобы следовать Гондомару. Переговоры вращались вокруг статуса английских католиков. Гондомар разделял обманчивое представление о католическом изгнании из испанских Нидерландов. Для него англичане были католиками, которых сдерживает только страх. Изменить законодательство означает, таким образом, обеспечить обращение Англии. Депеши Гондомара — но могли ли они говорить обратное, рискуя быть отвергнутыми, — убеждали Мадрид в этой наивной точке зрения. Собственно традиционный «католицизм» был распространен в Англии XVI века; не имея догматической основы, он смешивался с приверженностью старым обычаям; центробежный в этот централизаторский век, он был столь же далек от контрреформаторского католицизма с его прочной догматической структурой, как и от англиканской или протестантской реформации. Не обладая догматической структурой, он быстро истощился, захваченный кризисом деревенских джентри. Католицизм, свойственный католической реформации, крайне миноритарный, устанавливается в Англии в XVII веке: этот католицизм личного выбора был высокого качества. Иллюзия состояла в приписывании качества этого католицизма «католическому» традиционализму переживших упадок деревень запада и севера. Вплоть до Белой Горы английское предложение отстает от испанских запросов, всегда очень придирчивых в требованиях в пользу английских католиков. Память о временах «порохового заговора» побуждала Иакова I к осмотрительности; его главная уступка — казнь сэра Уолтера Рэли в 1618 году. Затем уступки становятся серьезнее. В 1623 году, во время пребывания при испанском дворе Джорджа Вильерса и принца Карла,[35] явившегося простым студентом поухаживать за гаремной инфантой,[36] Иаков I, сообразуясь с конъюнктурой и сиюминутной выгодой, стремился избавить Англию от идеологической войны, которая сталкивала англичан на море с двумя великими голландскими компаниями: одним словом, попытался чем-то вроде Нантского эдикта для английских католиков купить мирное возвращение пфальцского курфюрста на берега Рейна.
Оливарес желал такой политики здравого смысла не меньше, чем Иаков I. Но оплатить ее цену он не мог, так же как и Иаков I. «Мы придерживаемся государственного правила, что король Испании никогда не воюет против императора». «I like not to marry my son with a portion of my daughter’s tears».[37] Последнее слово с той и другой стороны. Конец мечты целой эпохи. Завершилось двадцатилетие уступок, последний шанс стачать некое подобие расползающегося христианского мира. Воинственная политика, несомненно, отвечала желанию народов. Свидетельство тому — прием, устроенный Карлу и фавориту в Лондоне. Лод, будущий архиепископ Кентерберийский, писал, что это произошло «with the greatest expression of joy by all sorts of people, that ever I saw».[38] Лучше война на море, чем призрак возврата к позорной памяти Марии Кровавой.
Именно тогда, в сущности, начался длительный период английского уничижения. В ходе войны против Испании, которая безрезультатно тянулась пять лет, Англия парадоксальным образом получила от корсаров Дюнкерка удар, который не могла вынести, а Испания невольно способствовала победе голландского конкурента. Еще более противоречива французская война: она аннулировала незначительную выгоду от французского брака и парадоксальным образом сделала Англию сторонницей находившейся при последнем издыхании Ла-Рошели. Легкий мир с Францией в 1629 году, более трудный — с Испанией в Мадриде 5 ноября 1630 года.
С этой капитуляции, церемонной и непростительной в глазах общественного мнения протестантской Англии, началось долгое десятилетие эгоистичного правления Карла I. Англию, как и всю Европу, только, быть может, не столь глубоко поразила долгая депрессия. Удержать Англию в стороне от континентальной войны можно было проведением крупных внутренних перемен. Это предполагало выведение из игры парламента, а стало быть, меньшее фискальное давление. Несмотря на Ship Money, «корабельные деньги», — этот незаконный в мирное время и не вотированный парламентом налог, несмотря на все примеры, тщательно собранные историографией в виде гражданского наставления с их устаревшими трудолюбивыми и скаредными героями из разорившегося джентри, — фискальный гнет тирании был ничтожен в сравнении с тем, что творилось в Испании и во Франции. Экономически Англия аккумулировала во времена благодетельной тирании Карла I столько же богатств, сколько Франция расточила во времена неизменно воинственного министерства Ришелье, и даже больше, чем сумеют растранжирить гражданская война, Республика и Кромвель.
Англия знала, чем владеет, — и не была этим удовлетворена, поскольку англокатолицизм Лода превысил меру того, что лондонская буржуазия и деревенские джентри склонны были принять, — но Англия еще лучше знала, от чего она отказалась. Она отказалась извлечь выгоду и на море и на континенте от упадка и затем краха Испании. Мадридский договор ничего не говорил о Пфальце. Он давал зеленый свет католической реконкисте Германии. Он предоставлял другим противодействовать опасности: как ни странно, Франции и Швеции. Было ли это знаком, что «тирания» поколебалась после десяти лет неудачной конъюнктуры 30-х годов и внешней политики? Пока до 1637 года преобладало испанское оружие, мирный выбор Карла I мог оправдываться как выбор меньшего зла. Но как только фортуна отвернулась, изменилась и английская позиция, усугубив сожаление об упущенных возможностях целыми структурами недовольства. Сожаление об упущенных возможностях существовало на уровне крупной деловой буржуазии, благосклонной к тирании, мощные структуры недовольства — на уровне обедневшего деревенского джентри. Отречение от нового «Prayer Book» в Шотландии датируется 1637 годом. Сопротивление шло от периферии. Превратности первой «войны епископов» (процессы, направленные на подчинение Шотландии), совместное и не вполне однородное восстание Хайленда и Лоуленда — сочетание восстания «босоногих» и «религиозной войны» — вывели Англию из парадоксальной изоляции в залитую огнем и кровью европейскую среду. Таким образом, задев финансовое равновесие, процесс, начатый непримиримым парламентским протестом, погрузил Британские острова в хаос гражданской войны.
Обвинены были главные творцы проклятого режима: Страффорд 12 мая 1641 года поплатился жизнью за свою давнюю измену делу парламентаризма — лидер англокатолической реакции Лод в момент предестинарианских утверждений на континенте попытался вернуть XVI век. Англокатолицизм Лода был эразмианским, современным Джону Колету и Томасу Мору. Такой анахронизм был преступлением. Просвещенная тирания королевского окружения спровоцировала диссидентство старинных шотландских кланов; слепая тирания ретроградного деревенского джентри, господствовавшего в парламенте, и суровая конъюнктура 1640–1641 годов способствовали вспышке восстания в Ирландии (1641). Великая Ремонстрация (осень 1641 года) сделала короля ответственным за движение, сопоставимое с восстанием «босоногих» и волнениями в Каталонии. С 4 по 10 января 1642 года король теряет контроль в Лондоне. Кавалеры против круглоголовых, противостояние было повсеместным. Долго вызревавшая, запоздавшая на 20 лет по сравнению с лихорадкой континентальных гражданских войн, английская война оказалась не менее ожесточенной.
Противоречия религиозные, самые очевидные, противоречия социальные, наиболее спорные противоречия региональные. В целом можно утверждать, что социальный престиж и численный перевес оказались на стороне кавалеров. Этим объясняются успехи короля в первые месяцы, вплоть до выхода на авансцену армии Кромвеля. Разоренный класс, все мелкое сельское дворянство компенсировало свой социальный крах переходом к пуританскому радикализму. Это были люди, которым нечего было терять, а не то чтобы они хотели стяжать все, как полагает вслед за Тауни традиционная историография. Первоначально индепенденты придерживались в высшей степени мирской веры, для них святой опыт американской плантации соответствовал янсенистскому уединению. Вплоть до того дня, когда воистину исключительное стечение обстоятельств предоставило этому меньшинству (от силы 1,5–2 %) руководство государством. Индепендентский радикализм объединил и возглавил англиканский традиционный кальвинистский пуританизм, low church, «низкую церковь»,[39] баптистскую и пресвитерианскую, естественным образом вовлеченную в борьбу, в политику и в светское общество. Моральное и техническое превосходство «железнобоких» перевернуло баланс сил в пользу партии меньшинства (круглоголовых): Марстон-Мур (2июля 1644года) иНейзби (14июля 1645года).Король, «проданный и купленный», был брошен шотландцами 30 января 1647 года.
Разгром кавалеров открыл путь беспощадной диалектике всякой революции: крайняя поляризация вплоть до точки разрыва. Армия против парламента, победа индепендентского меньшинства, казнь короля (9 февраля 1649 года), диктатура индепендентов за ширмой Rump — «охвостья» Долгого парламента. Разгром и обособление католической Ирландии после взятия Дрохеды (1649), избиение которой было весьма чрезмерной местью за жертвы протестантских меньшинств в 1641 году. Наконец, с 13 апреля 1653 года по 13 сентября 1658-го установление диктатуры Кромвеля. Английская республика и особенно протекторат определяют границы особого периода в рамках долгого английского устранения, которое продолжалось с 1603 по 1690 год.
Период псевдовозвращения Англии на арену международной политики. Навигационный акт (9 октября 1651 года), который резервировал морскую торговлю в английских портах за английскими судами или судами страны — производительницы товара, был составной частью этого. Что из него должно было последовать? Примененный со всей строгостью, он разрушил бы британскую внешнюю торговлю.
Но в конечном счете армия и Кромвель восстановили связь с протестантской политикой Елизаветы.
Английская интервенция во Фландрии, безусловно, была решительной. Но запоздалой и ограниченной. Она последовала за крупной колониальной операцией, которая началась в море в декабре 1654 года и завершилась в 1655 году завоеванием Ямайки, не достигнув своей цели — отрезать и занять перешеек. Операции Блейка зимой 1656–1657 годов против испанского побережья и имперских коммуникаций в Атлантике были точными и эффективными. Своевременная английская поддержка в момент битвы при Дюнах (июнь 1658 года) была оплачена уступкой Дюнкерка в память о Кале. Внешняя политика Кромвеля также была политикой архаичной, построенной на реминисценциях: Дрейк и Столетняя война. Стоит ли заключать в те же самые скобки первую англо-голландскую войну (1652–1654)? Сомнительно. В обоих случаях мотив один — непосредственный интерес, лишенный всякого идеологического контекста.
Оранжистские Соединенные провинции — партия фамилии Оранских была связана с элементами твердо предестинарист-скими; во внешнем плане ее политика соединяла антииспанские настроения с игрой протестантских альянсов, — были, по соображениям сентиментальным и династическим, простюартовскими, недоверчивыми к индепендентскому пуританизму. Парадоксально, но это была Голландия мирная, скептичная и республиканская, которая получила в наследство горький плод английской войны. Из суровой войны (1652–1654) главную выгоду извлекла католическая Португалия. Кромвель косвенно нанес последний удар голландской Бразилии, уничтожив ее 26 января 1654 года. Было ли это служением интересам протестантских держав или погоней за добычей?
Политика Кромвеля, более активная, чем политика «тирании», была столь же последовательной, как и политика Стюартов. На ее счету единственный крупный факт — глубокое завоевание Ирландии. Эпоха Кромвеля не привела к действительному возвращению Англии на континент.
* * *
Самоустранение Англии не зависело от голландского парадокса. На это существует лишь негативное объяснение. Замещение Атлантикой Средиземного моря в сердце ставшей планетарной системы коммуникаций, медленное, но неуклонное смещение Европы на север сделали новым центром тяжести устье великой речной системы Северного моря. Между юго-восточной половиной Англии, с одной стороны, и объединением Остенде — Антверпен, Зеландия — Голландия, с другой, разыгрывается сценарий диалектного равновесия с конца XV до середины XVIII века. Первенство переходит от Брюгге к Антверпену, от Антверпена к Лондону, затем от Лондона к Амстердаму, чтобы снова возвратиться к Лондону. Первые два этапа не входят в наши рамки, зато два последних — вполне в них укладываются. Голландский парадокс был частным парадоксом микролокализации. Это 80-летнее господство на морях флота слабо соединенных провинций: Зеландии, Фрисландии и Голландии, колониальный успех двух колоссов: Ост-Индской компании (1602) и Вест-Индской компании (1621), функция интеллектуального Убежища, почти одновременное утверждение в духовном плане наиболее непримиримого христианства благодати и самого крайнего антихристианского рационализма без утраты положения, обеспечиваемого извне представителями едва существующего государства — слабо связанного конгломерата городов, коммун и соперничающих «штатов», без численного преимущества. В целом, Соединенные провинции иллюстрировали, по ту сторону Средиземноморья и конца XVI века, «счастливый час для средних государств», о котором так хорошо высказался Фернан Бродель.
Соединенные провинции были порождены восстанием 1572 года, а точнее и вернее, отвоевательной деятельностью герцога Пармского (1578–1589),[40] подкрепленной конъюнктурой американской Испании, военной акцией старшего сына Молчаливого, великого статхаудера Морица Нассауского, с 1590 по 1606 год, которой поначалу благоприятствовало испанское распыление, а потом преждевременный обвал испанской и американской средиземноморской конъюнктуры. Успех переговоров (1606–1609), которые после стабилизации фронта (1606) завершились в 1609 году разделом по неожиданной оси восток — запад великих рек, был следствием непрочного объединения в непредвиденном стечении обстоятельств. Возобладавший развал Нидерландов закрепил успех недавней драматической истории относительно наследия долгого прошлого. С культурной и языковой точки зрения семнадцать провинций составляли три группы. По обе стороны от классической языковой границы: на севере — земли старонемецкого языка, на юге — валлонского. Но фламандско-нидерландские диалекты не охватывали целиком северные провинции. Гронинген, Дренте, добрая половина Оверейссела, часть Гельдернланда говорили на саксонских диалектах.
Диалекты Эйфеля[41] распространялись по восточной части обширной провинции Люксембург. С точки зрения религиозной в результате нескольких лютеранских и анабаптистских попыток Реформация пришла с юга. Первоначально, будучи французским поветрием, она охватила валлонский край. Города Фландрии, сильной и богатой в XVI веке южной части, были глубоко затронуты позднее. Переворот 1572 года остановился из чисто стратегических соображений — поддержка с моря, защита дамб и каналов — на берегах Зеландии и Голландии. Это Убежище совместно с пришедшими с юга «реформами» образовало протестантский морской фронт на юге, тогда как земли к северу и востоку от линии Маастрихт — Утрехт — Гронинген и весь саксонский край остались в большинстве католическими. Сам Амстердам, будучи сугубо прибрежным, не входил в первое Убежище. Застойный католицизм существенно отличался от реформированного и сознательного католицизма XVII века. Он утверждал себя с несколько суеверным почтением к прошлому, с ориентацией на архаичные социальные структуры, с неприятием современности. Религиозное деление так же не совпадало с рубежами семнадцати провинций, как и распределение языковое. Линия раздела была абсолютно случайна. От морского фронта (1572) произошел переход к фронту сухопутному (1606). В XVII веке он был еще слишком непрочен, чтобы быть определяющим. Провинция Голландия по-прежнему руководствовалась позициями морского Убежища.
В XVII веке Нидерланды отмечены четырьмя кризисами: 1609,1619–1621,1648—1650,1672 и одной крупной проблемой — оппозицией арминиане — гомариане, ремонстранты — контрремонстранты, представлявшей собой нидерландскую разновидность центральной проблемы XVII века. Духовные и чисто теологические аспекты проблемы имели место и в других странах. Но здесь оказались затронуты все стороны жизни.
Молчаливый, знатный сеньор, гуманист эразмианского толка, духовность которого последовательно приспособилась к трем церквям, рассматривал Нидерланды в политических границах. Но политика в XVI–XVII веках обходила стороной главное. Убежище 1572 года организовалось в границах религиозных. Все те, для кого свобода вероисповедания значила больше, чем сиюминутный интерес, искали убежища на севере. Семь мятежных провинций были перестроены на севере вокруг кальвинистского меньшинства с юга, непримиримых франкоязычных валлонских дворян, гугенотов, спасшихся в Варфоломеевскую ночь, буржуа Южной Фландрии и Антверпена. «Будущая» Бельгия из оставшихся лояльными провинций была в не меньшей степени плодом католического убежища, где равнодушные традиционные католики были захвачены структурированным католицизмом католической Реформации. Католик из Утрехта Янсений во время контрреформации Гомара был и близок и далек.
Первый парадокс: раскол между протестантским севером и католическим югом был так же глубок, но не столь всеобъемлющ, как казалось первоначально. На юге в начале XVII века протестантские группы существовали, внешне уподобляясь устойчивому католицизму. Наконец, многое в традиционном католицизме еще охватывало и усиливало контрреформистский католицизм элиты. Как ни странно, на севере от самой мощной из реформированных церквей Европы — Hervoormde Кегк заменила Женеву в качестве центра кальвинизма — в 1672 году зависело не более трети душ. Однако же в 1651 году великая ассамблея придала ей статус государственной церкви. Треть населения провинций севера относили себя к сектантскому протестантизму, анабаптистам, меннонитам, иначе говоря, к спиритуалистам и фундаменталистам анархической и народной реформации. Не говоря о ремонстрантских, терпимо арминианских кружках, националистском и либеральном воплощении искаженного кальвинизма. Их немногочисленные приверженцы, принадлежавшие к классу «регентов», составляли очень весомую группу. Двадцать тысяч евреев, в большинстве сефардов. Около трети католиков, терпимых парий, составлявших массу на востоке и на юге, проникали почти повсюду (6 % издательских и книготорговых домов Амстердама даже были католическими в 1650 году). Протестантские на две трети, реформированные на треть — таковы были Нидерланды на севере. Но все, что там считалось реформированным, и даже католицизм — обычно библейский, суровый, янсенистского направления, августинской теологии, — имел протестантский вид. Несмотря на свой несколько прохладный патриотизм, подчеркнутые сделки с совестью — в Велюве и провинции Утрехт во время крупных вторжений (вторжение армии ван дер Бергав 1629 году и французов в 1672 году), все доказывало, что католики севера отдают предпочтение несколько презрительному либерализму реформаторского правительства своей страны. Их августинианский католицизм чувствовал себя там более свободно, чем это было бы под придирчивым и докучливым покровительством Испании. Вот почему великая внутренняя распря Hervoormde Кегк вышла за рамки церкви: это была всенародная распря.
Арминианство в XVII веке было либеральным и рационалистским воплощением протестантизма, который противился неумело сформулированным последствиям Евангелия дарованного Спасения, требованиям реставрированной церкви с ее пасторским корпусом выходцев из незначительного среднего класса, с ее непременным пуританизмом, с ее твердо очерченной ортодоксией. Словом, ремонстранты, считавшие возможным бравировать новой церковью, как евангелисты 1 — й пол. XVI века, эти арминианские ремонстранты, за которыми традиционно признавали будущее, были, в сущности, прошлым. Они относились к первым гуманистическим течениям ранней Реформации. Эти умеренные протестанты были к тому же старыми протестантами, не выносившими прозелитской непримиримости. Арминианство — гомарианство, старое Убежище, выхолощенное экономическим успехом, задавленное восточной границей. Это была оппозиция социальная: по одну сторону правители Голландии составляли арминианскую партию; по другую — земельная аристократия востока, middle classes и меньшинство только что выдвинувшейся крупной буржуазии — основа гомарианской партии. Шесть гомарианских провинций, кроме Голландии, и, в частности, вновь завоеванные удаленные от моря провинции были гомарианскими новообращенными по ту сторону границы 1590 года. Арминианской была буржуазия прибрежных городов Голландии, за симптоматичным исключением Амстердама, ставшего протестантским позже, чем Голландия по другую сторону дюн. Драма разыгралась между 1600–1609 годами. Арминий, первоначально предестинаристский теолог, приверженец синергизма, т. е. содействия человека спасению, произвел в Лейдене, где он проповедовал, больший скандал, усиленный тем, что Арминий воспринимался там как перебежчик.
Кальвинистская ортодоксия обладала живым содержанием, порожденным собственной диалектикой. Она стремилась устранить собственные неясности, заполнить свои лакуны. Отстаивающая славу Божью и ничтожество человека — в этом она черпала спокойствие и силу, — она была тем самым призвана установить предопределение в качестве критерия славы Божьей. Из ее неспособности признать содействие человека спасению неизбежно следовала произвольность выбора. Произвольность выбора и следующее из нее позитивное осуждение, таким образом, должны были стать критериями ортодоксии. Они уничижали человека и еще более всякое представление о справедливости и любви Божьей. Арминий был прав, обличая чрезмерность и искажения своих противников; последние же, неумело венчая здание кальвинистской теологии, оставались в рядах системы, которой Арминий изменил, отказывая ей в развитии своей собственной логики. Синод Южной Голландии был схвачен в 1605 году. За четыре года до перемирия позиции определились. И они повлияли на политику. Мир 1609 года был столь же безусловно арминианским, сколь гомарианским было возобновление военных действий через 12 лет — в 1621 году.
Выступавшие против компромиссного мира, а значит, предательства внутренние районы помнили опустошения двадцати семи лет войны (1579–1606) с ее приливами и отливами. Внутренние районы, с их твердыми католическими меньшинствами, поддерживали огонь прозелитизма. Для этих новообращенных реформированных сторонников твердого протестантизма конца XVI века, страдания, уверенность в лучшем выборе выразились и перешли в коллективный и индивидуальный опыт ощущения себя ведомыми к преимуществу необоснованного и даже произвольного избрания. В самой Голландии, стране богатой, единственной, где арминиане, иначе говоря, реформированные враждебные новой ортодоксии образовали большийство, те, кому нечего было терять — низшие и средние слои, — склонялись на сторону неоортодоксии. Амстердам оставался контрремонстрантским вплоть до 1627 года: только тогда экономическая столица Голландии и Соединенных провинций перешла в арминианский лагерь.
Первые переговоры о мире датируются 1606 годом. Голландия, высказавшая свои арминианские симпатии через великого пенсионария Олденбарнефелта, склонялась к миру. В тот момент он работал по призыву группы арминианских теологов на созыв национального синода. Мирные и арминианские чаяния совпали. Согласиться на мир означало отнять у статхаудера победу, разыграть карту слабой центральной власти, а стало быть, рыхлой конфедерации, где доминировали регенты старых арминианских городов Убежища. Чего им было бояться? Какую выгоду, наконец, несло крупным купцам голландского Убежища объединение семнадцати провинций, которое прекратило бы блокаду Антверпена? Невелика важность, что Мориц Нассауский, сын Молчаливого и Луизы де Колиньи,[42] еще склонялся тогда по семейной традиции к теологическому либерализму арминиан. Оранские-Нассау принадлежали к партии войны. Мир делал ненужной их военную и централизаторскую власть. На этом уровне, но только на этом уровне политика превалировала над религией. Гомарианская неоортодоксия твердо придерживалась отождествления Рима и Антихриста, арминианская гуманистическая традиция существенно отошла от столь примитивного смешения. Арминианская теология более пассивно относилась к компромиссному миру с Испанией. После 35-летней борьбы накопилась великая усталость. Усталость примиряла многих с решением, которое осуждал разум, но к которому призывало сердце. Таков был секрет парадоксального успеха арминианского меньшинства. В конечном счете не столько арминиане сотворили мир, сколько мир сотворил арминиан. В апреле 1607 года uti possidetis — умиротворение на условиях взаимности — было обеспечено вместе с признанием юридической правомочности семи провинций севера. Границы, свобода католического культа, португальские владения, с конца XVI века отделенные провинциями севера от иберийской державы, — серьезные спорные вопросы. Вопреки воле Морица Нассауского перемирие насилу было достигнуто на двенадцать лет в марте 1609 года. Первый кризис на одном из драматических поворотов экономической конъюнктуры способствовал утверждению во главе севера класса арминианских регентов Голландии: он только что добился мира и соблюдения интересов Ост-Индской компании. Воодушевленное арминианское меньшинство развивает успех. С 1610 года Ян Уйтенбогарт утверждает превосходство государства над церковью. Утверждение в перспективе опасное, но тактически весьма своевременное, поскольку государство в Голландии было арминианским, а большинство пасторского корпуса — гомарианским. В том же 1610 году новая агрессия: сорок шесть пасторов меньшинства публикуют «Ремонстрацию» («Возражения»); составленный в умеренных выражениях документ дал имя партии. Почти повсеместно в часы богослужения возникают стычки. Ответом на ремонстрацию стала контрремонстрация. Для большинства верующих, ободряемых большинством пасторского корпуса многолюдной провинции Голландия — в ней концентрировалась половина всего населения севера, — к ощущению, что над ними издеваются, добавился страх предательства. Манипуляции, слухи, страхи не всегда безосновательные, создавали в стране удушающую атмосферу. Непрочность слабо соединенных провинций проявилась и в вопросе о мире.
* * *
Итак, дело шло к повороту 1618–1621 годов — религиозному, политическому, внутреннему и внешнему. Толчок процессу дал сепаратизм провинции Голландия. Пятого августа 1617 года Олденбарнефелт освободил армию от защиты голландских городов. Что означало в случае войны сдачу беззащитной страны противнику. Периферийные провинции, меньшинство регентов Голландии, старшая и младшая ветви Оранского дома, гомарианское простонародье отвергли лицемерную арминианскую тиранию. Произошедшие в 1618 году арест лидеров арминианской партии, разоружение сепаратистских кругов и созыв большого национального совета, Дордрехтского синода (13 ноября 1618 года — 9 мая 1619 года), были связаны друг с другом. Нидерланды были причастны к атмосфере Пражской дефенестрации (23 мая 1618 года). Осужденный на смерть 12 мая 1619 года Олденбарнефелт был казнен 13-го. Что касается арминианских теологов Уйтенбогарта, Гроция, воспринятых католической Францией в качестве жертв, то они принялись сеять агностический разврат по всей Европе.
В Амстердаме против стариннейших фамилий, контролировавших Ост-Индию через совет директоров Heeren XVII, нетерпеливо вздымалась новая волна. Империалисты, сторонники беспощадной морской войны, наименее сугубо коммерческого колониального предприятия, убежденные в политике, как в религии, пылкими памфлетами Усселинкса, завязали в 1619 году контакты, завершившиеся в 1621 году учреждением Вест-Индской компании. С самого начала Вест-Индская компания, созданная превосходящими средствами и управляемая комитетом Heeren XIX, была гомарианской, тогда как старая ост-индская дама — арминианской. Виллем Усселинкс (1567–1647), антверпенский изгнанник, кальвинист, последователь учения о предопределении, непримиримый контрремонстрант, сторонник переселенческой колонизации Америки и беспощадной войны на море и на суше против Испании, стал властителем дум нового нидерландского правящего класса.
Соединенные провинции были весьма слабо подготовлены к этой войне, которую контрремонстранты восприняли с воодушевлением. Свобода католического культа, открытие Шельды, т. е. конец блокады Антверпена, эвакуация Вести Ост-Индии — таковы были условия Испании. Экстраординарная система контактов продолжала объединять две отдельные части семнадцати провинций. Смерть эрцгерцога Альберта, долгое и достойное правление Изабеллы, которая сумела снискать уважение и любовь подданных, не помешали югу потерять подобие автономии, предоставленное ему внутренним соглашением 1598 года. В 1621–1529 годах, пока Испания брала и берегла лучшее, завершается углубление разрыва между севером и югом Нидерландов.
В 1622 году едва устоял Берг-оп-Зоом. На море Вест-Индской компании не удалось удержаться в Байе (1625), а Спинола вновь взял Бреду в 1625 году. Только французский альянс избавил от худшего (1624).
В1629—1630 годах фортуна переменилась. Пока новый статхаудер Фредерик-Хендрик (Мориц Нассауский умер в 1625 году) держал осаду Берг-оп-Зоома, Генрих ван ден Берг преодолел центральную границу, занял Велюв, католические меньшинства почти открыто сотрудничали с новой властью. Фредерик-Хендрик и Штаты сохранили хладнокровие. Четырнадцатого сентября 1629 года капитулировал Буа-ле-Дюк. Но тут как нельзя кстати оказался Пит Хейн с 80 тоннами захваченного в Матансасе серебра.
Море в последний момент выручило сушу. Матансас предвещал одоление Густава-Адольфа. Вест-Индская компания в 1630–1636 годах строила голландскую Бразилию. Маастрихт пал в 1630 году. После пушек слово предоставляется дипломатам. Нидерланды в их южной части были глубоко больны, опустошены, разрушены, поражены упадком, пришедшим со средиземноморского юга. В 1632–1634 годах Генеральные штаты, созванные, чтобы успокоить смуту, вели переговоры, которые Мадрид терпел, не смея им воспрепятствовать, вплоть до победоносного марша кардинал-инфанта: он напоминал «славный» переход герцога Альбы от Милана до Брюсселя через Нёрдлинген шестьюдесятью годами ранее. Эти переговоры от бессилия и усталости доказали по крайней мере, что отныне уже ничто не может уничтожить пропасть, разделившую противостоящие части Нидерландов. Переговоры со штатами юга были прекращены после заключения договора об альянсе между Соединенными провинциями и Францией (8 мая 1635 года). Вместо надежд на единство суровая реальность предоставила договор о разделе. На юге нищета достигла своего предела, государство распалось (до такой степени, что не могло обеспечить пристойные похороны эрцгерцогини Изабеллы, умершей в 1633 году). Для части земельной аристократии, хозяйки юга, проекты раздела были скандальным объектом. Эти проекты, равно как и прибытие подкреплений кардинала-инфанта и запоздалые плоды последнего циклического процветания Севильи, объясняют ожесточение против французского вторжения, присутствие валлонских отрядов рядом с tercio при Рокруа. Гомарианский выбор принес свои плоды. Под управлением Иоганна-Морица Нассау-Зигена голландская Бразилия давала около трети производимого в мире сахара; в то время как Англия была повержена в ничтожество, 1637–1650 годы ознаменовали первый пик нидерландского могущества.