Р. Иванова, Л. В. Маркова Болгары

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Р. Иванова, Л. В. Маркова

Болгары

Вторая половина XIX — начало XX в. — это завершающий период становления буржуазных отношений в болгарском обществе, который начался в XVIII в., еще при османской власти. После освобождения Болгарии в 1878 г. (а некоторых ее южных областей в 1912 г.) этот процесс значительно активизировался. Однако позднее вступление на путь капиталистического развития и ряд неблагоприятных экономических и политических факторов и обусловили то, что Болгария осталась преимущественно аграрной страной с господством мелкобуржуазной собственности. Крестьяне составляли подавляющее большинство ее населения (80 %). В деревне до конца XIX — начала XX в. сохранялись еще достаточно полно формы традиционной бытовой культуры, в том числе и развернутая форма свадебного ритуала. В данной главе речь пойдет о браке и формах его заключения у сельского населения Болгарии, в основном у крестьян.{360}

Источником для настоящей работы послужили, прежде всего, многочисленные описания народных болгарских обычаев и представлений, связанных с браком, а также обрядов, сопровождающих его заключение. Их публикация началась еще в эпоху болгарского национального возрождения (З. Княжеский, Г. С. Раковский и др.){361} и была продолжена и позднее, в особенности на страницах серийного издания «Сборник за народни умотворения, наука и книжнина», основанного в 1889 г. (с 1912 г. выходит под названием «Сборник за народни умотворения и народопис»). Ценный материал о традиционных воззрениях на брак, об обычаях его заключения и семейных взаимоотношениях содержится в собраниях норм обычного права, среди которых на первом месте стоят фундаментальные публикации С. Бобчева и Д. Маринова.{362} Первый свод сведений о болгарской народной свадьбе принадлежит М. Арнаудову.{363} Над изучением брака и семьи крестьян в буржуазной Болгарии работали С. Бобчев, В. Балджиев, И. Хаджийский и др. X. Вакарелский раскрыл функции свадебных обряди песен.{364}

В НРБ ведется систематический сбор нового материала и его изучение в Этнографическом институте, Институте фольклора, Институте музыки Болгарской академии наук, в университетах. Брак и семья буржуазного периода освещены в работах Р. Пешевой, Г. Георгиева, И. Георгиевой и др. Большой вклад в изучение народной свадьбы внес С. Генчев. Р. Иванова изучает болгарскую свадьбу как целостность ритуальных действий и словесного фольклора, уделяет внимание ее семантике. Н. Кауфман исследовал музыкальную сторону свадебного обряда.{365}

Здесь указаны лишь важнейшие работы по исследуемой нами теме. Опираясь на результаты исследований в этой области, используя письменные и архивные источники, мы привлекаем также наши полевые материалы.

Брак считался в болгарском народе непременным этапом на жизненном пути человека, без вступления в который мужчина и женщина не могли стать полноценными членами общества. Говоря о женитьбе, иногда употребляли выражение «выйти в люди».{366} На представлении об обязательности брака основывался обычай хоронить юношей и девушек в венчальной одежде, со свадебным знаменем и пр., как бы проводя покойных через этап брачной жизни.{367} Помочь детям вступить в брак и создать свою семью считалось первейшим родительским долгом.{368} На несумевших вступить в брак смотрели иронически, насмехались над ними в глаза и за глаза, подчас и в родной семье. Больше язвили в адрес парней, поскольку они и их родители выступали активной стороной в заключении брака. С точки зрения крестьянской этики проявление инициативы в устройстве семейной жизни дочерей считалось предосудительным.{369}

Вступление в брак было предпосылкой для создания новой семьи, через которую человек патриархального села входил в общество. По народным представлениям, важнейшей семейной и социальной обязанностью человека было продолжение жизни семьи и родственной линии, поэтому дети должны были рождаться в браке. Из этого вытекало отношение к бездетности как к несчастью и, с другой стороны, резкое осуждение внебрачных связей. Бездетные супруги усыновляли детей. Девушка, родившая ребенка, подвергалась публичному позору и остракизму. Существовало поверье, что за этот «грех» понесет кару все село: будет эпидемия, мор скота, неурожай, стихийное бедствие. Внебрачные дети в исследуемый период не имели прав на наследование. Все это достаточно сдерживало нарушение норм общения между полами, а если они изредка и случались, то держались в тайне. Забеременевшая девушка старалась избавиться от плода или рожала тайно, а затем подкидывала ребенка на церковный двор в надежде, что его возьмут бездетные люди или церковное настоятельство позаботится отдать его на воспитание.{370} Вместе с тем источники конца XIX — начала XX в. указывают на преодоление в более развитых районах Болгарии этих негуманных взглядов и обычаев: были случаи жалоб девушек властям на обманувших их мужчин, которых принуждали выделять средства на воспитание ребенка или жениться на его матери, а женатых — взять ребенка в свою семью.{371} Юридически алиментные обязанности были утверждены лишь в 1930-е годы.{372}

Брачная жизнь у болгар начиналась, как правило, в доме отца молодого или его прародителей, если семья была сложной. С выделом создавшейся семейной ячейки обычно не торопились по экономическим соображениям и в силу устоявшейся традиции. Супруги могли прожить в родительской семье мужа и до конца своей жизни, если он был членом задруги, которая делилась путем сегментации.

При отсутствии в семье сыновей одна из дочерей после замужества оставалась в родительском доме. Зять-примак (зет на къща, зет на привод и др.) как бы замещал сына в функции продолжения рода тестя: принимал его фамильное имя, исполнял обычаи его семьи, в том числе и символизирующие принадлежность к данной семейно-родственной линии (наречение детей именами тестя, тещи и их родни, чествование дня покровителя исполнение ритуальных обетов и т. п.). Но положение примака в семье и обществе было ниже, чем у женатого сына, а жена его, напротив, чувствовала себя самостоятельнее. В примаки шли обычно бедняки или переселенцы, не имевшие родни на новом месте, репутация которой считалась вернейшей гарантией репутации жениха.{373}

Характер брачного союза несет в себе черты семейной организации и развивается в русле общих с ней тенденций. Условия заключения брака как важнейшего события в жизни семей, из которых происходят молодые, фокусируют многие особенности внутрисемейных отношений, систему ценностей семьи, ее этикет и пр. А поскольку семья всегда — хотя и в разной степени на разных этапах общественного развития — является открытой подсистемой общества, способы заключения брака в известной степени зависят и от характера связи семьи со средой непосредственного общения, от ее положения в обществе в целом.

Крестьянская семья болгар в прошлом была производственной, а также социальной микроячейкой с развитой функцией социализации человека. Главным образом в ее рамках происходило воспитание в детском и юношеском возрасте, получение трудовых навыков на основе опыта старших. Велика была роль семьи в материальном обеспечении жизненного опыта для ее молодых членов: сыновья наследовали землю, скот, рабочий инвентарь и обеспечивались жильем; дочерям выдавалось приданое, состоявшее из одежды и вещей для обзаведения дома. Разница в материальном обеспечении сыновей и дочерей объяснялась правилом наследования средств производства по мужской линии, а оно, в свою очередь, вытекало из основного вклада мужчин в хозяйство семьи. Из понятия о пользовании землей как основания для владения ею, что характерно для докапиталистических отношений собственности,{374} вытекало представление о том, что земля — достояние всей семьи, точнее, ее мужской части. Земля, по обычаю, наследовалась последовательно по поколениям, в каждом поровну между братьями. Из семьи выделялись лишь женатые, обычно уже имевшие детей, в порядке их старшинства.{375} Таким образом, брак как необходимая ступень в жизни человека имел реальную материальную основу.

Иерархия женской половины семьи также основывалась на поколенно-возрастном членении, но любая женщина одного родственного ранга с мужчиной социально была ниже его. Костяком внутренней структуры семьи выступал мужской линидж. Мужчины же представляли семью (в лице ее главы) перед внешним миром.

В производственной и общественной жизни семья была связана с сельской общностью, хотя собственно общинные связи уже разрушались. Слабооснащенное хозяйство периодически нуждалось в помощи коллектива в труде и в быту. Семья находилась также в кругу родственных связей: по мужской линии они основывались на наследовании недвижимости, родового имени, культурных символов семейно-родственной общности, на трудовой и иной взаимопомощи; по женской — на духовной поддержке и также на взаимопомощи в труде (более в домашнем), в подготовке к семейным торжествам и т. д. Неудивительно, что родственники и соседи принимали активное участие в празднично-обрядовой жизни семьи.

Личность в крестьянской семье исследуемого периода находилась еще в процессе становления и была опутана в правах и в поведении множеством ограничений, за исполнением которых следили не только старшие в семье, но и родня и все село. Семейная жизнь находилась под неусыпным контролем села.

Эти традиционные черты болгарской крестьянской семьи, унаследованные от феодального периода, с развитием капитализма стушевывались и видоизменялись. Корпоративность семейной структуры постепенно расшатывалась. Ведущую роль в этом играло формирование в семье частнособственнических отношений. В целом филогенетическое развитие семьи шло от сложных форм к простым, а ее внутренняя организация — от полной подчиненности индивида интересам семьи и обусловленности его положения в семье уровнем поколения, относительным возрастом и полом ко все большему значению имущественного состояния и положения человека в обществе, к формированию межличностных отношений вместо групповых. Этот процесс в рамках исследуемого периода не вполне завершился. Множество переходных форм семьи и вариантов семейных отношений существовало синхронно, подчас в одном и том же районе и даже селе. Правда, можно выделить ареалы преобладания семьи того или иного типа.{376} В противоположность этому обычаи заключения брака были сходными сплошь на определенных территориях, ориентируясь на устоявшийся, а не на авангардный тип семейных отношений. В обрядности прослеживались и архаические стадии развития семьи.

Уменьшение численного и поколенного состава семьи не мешало отдельно жившим родственникам молодоженов исполнять центральные роли в свадебном ритуале. Детность в семьях любого состава оставалась высокой, братья и сестры, как и встарь, были в числе главных участников обрядов заключения брака.

В условиях товарно-денежного хозяйства развитие индивидуального начала носило противоречивый характер. Глава сложной семьи становился фактическим распорядителем семейной собственности уже не только по закону, но и нарушая обычное право. Он старался удержать сыновей при себе, у сыновей уже усилилось стремление к выделу, стимулируемое возможностью личного приобретения имущества и денег. На этих противоречиях складывался авторитарный строй сложных семей, утверждалась зависимость детей от воли отца в семьях любого состава. Все это облекалось в форму этических норм межпоколенных взаимоотношений: послушание родителям, «неприличие» проявления сыновьями инициативы, в том числе и в устройстве своей семейной жизни, и пр.{377}

Положение крестьянских женщин в семье изменялось значительно медленнее, ибо для этого не было достаточных ни внешних (в обществе), ни внутренних импульсов. Домашний быт оставался прежним. В семье сохранялось разделение труда и сфер интересов между полами. Женщина продолжала быть основной хранительницей культурно-бытовых традиций, играть организующую роль в проведении многих семейных обрядов. Но в простых семьях (а их к концу XIX в. было уже большинство) индивидуальность женщины могла проявляться больше, чем в сложных, так как она освобождалась от послушания свекру и свекрови, деверьям и старшим снохам, больше участвовала в сельскохозяйственном труде и могла поэтому оказывать большее влияние на мужа. Жены отходников (а этот промысел был широко развит в Болгарии) в отсутствие мужей по нескольку месяцев руководили хозяйством, осуществляли необходимые контакты с окружением семьи. Все более распространяется (чаще у зажиточных) выдача дочери в приданое недвижимости, но это обычно небольшой участок огорода, виноградника. В целом неравноправие мужчины и женщины сохранялось, продолжали бытовать многие стереотипы внутрисемейных отношений.{378}

Семейный строй оказывал сильное влияние на условия и обычаи брачного выбора. В задругах Северо-Западной Болгарии санкцию на брак давал домовладыка — дед, прадед, старший дядя. По некоторым сведениям из восточных областей страны, в сложных семьях вопросы заключения брака выносились на семейные советы.{379} Но большая часть источников конца XIX — начала XX в. указывает на решающую роль родителей (точнее — отца при совещательном голосе матери) в выборе брачных партнеров для детей, что соответствует наибольшему распространению в это время двухпоколенных семей, а также растущей самостоятельности семейных ячеек в составе больших.{380} В районах развитого ремесла и отходничества, где молодые люди не безраздельно зависели от отцовского наследства, отмечаются случаи отказа от женитьбы на нелюбимых девушках.{381} Но материальная зависимость от родителей и здесь имелась, получение наследства было весьма желательно, а отцы все чаще нарушали старый обычай непременного и равного распределения его между сыновьями, наказывая тем за непослушание. Само заключение брака всюду по традиции было связано с немалыми расходами, которые под силу были лишь родителям молодых, да и те подчас залезали в долги. Это — обильные угощения на этапах свадебной церемонии, свадебные дары, которыми обменивались семьи молодых. В исследуемый период имел еще распространение архаический обычай брачного выкупа, так называемое отцовское право (прид, баба-хакъ, агърлък). Правда, он обнаруживал тенденцию к перерождению в подарки родителям невесты от семьи жениха — обычно обуви ремесленного производства. Больше брачный выкуп сохранялся в Западной и Южной Болгарии, где имел нормативную силу: при его несоблюдении брак расстраивался. Смысл выкупа заключался в компенсации семье девушки за утрату в ее лице работницы.{382} Прибавим к этому, что послушание родителям было господствующей этической нормой, поддерживаемой обществом.

Пассивность молодых людей в брачном выборе не означала их равнодушия к этому вопросу. Любовные мечты и переживания захватывали девушку и парня еще в раннем юношеском возрасте. Народные песни полны лирических сюжетов, повествующих о счастье молодых, соединившихся по любви, о трагедиях неразделенных чувств и разлуки. Готовясь вступить в брак, молодые люди старались найти себе пару по душе, хотя случалось, что они руководствовались и соображениями расчета.

Материалы из разных областей Болгарии выявляют значительное сходство представлений об идеале брачного партнера, в которых дети и родители были в целом единодушны. В девушке привлекали скромность, целомудрие, уважение к родителям и к родственникам («Кто почитает отца и мать, тот будет уважать и свекра со свекровью»),{383} статная фигура, умение вести хозяйство и выполнять традиционные женские работы; в юноше ценились сила, ловкость, трудолюбие. Для молодых, естественно, имела значение и красота. У родителей же выступали на первый план практические соображения, в число которых, кроме перечисленных личных качеств, входили имущественное состояние, желание породниться с той или иной семьей. Взаимная симпатия детей учитывалась, но не имела решающего значения.{384}

Переход от подросткового возраста в брачный происходил у девочек в 13–15 лет, у мальчиков — в 15–18. Он отмечался получением права на посещение мест сборов молодежи и на завязывание там отношений ухаживания, а также на участие в обрядах, знаменующих переход в другую возрастную группу: лазарование на вербное воскресенье (для девушек) и рождественское колядование (для юношей). Но фактически в брак вступали как правило, позднее: девушки 16–18 лет, парни — 18–22,{385} ибо, помимо физической зрелости, учитывались степень подготовленности к семейной жизни и интересы родительской семьи. Последние в Западной Болгарии нередко входили в противоречие с критерием физической зрелости: чтобы пораньше заполучить работницу в семью, женили мальчиков 14–16 лет на девушках 20–25 лет, которых по той же причине не спешили выдавать замуж.{386} В целом наблюдалась тенденция к повышению нижней границы брачного возраста и к выравниванию его у юношей и девушек с небольшим превышением у первых.

Переход в брачный возраст демонстрировался изменениями в одежде и в поведении. Одевались опрятнее, наряднее, вели себя сдержаннее, чем подростки. Девушки выходили на улицу с цветком, заткнутым за платок; парни появлялись на молодежных сборах с цветком за ухом, щеголяли резным пастушьим посохом. В некоторых районах молодых людей отличали особые детали костюма, а также изменение прически.{387} Если в семье было несколько детей брачного возраста, лучше одевались старшие. В хороводе старшая сестра вставала ближе к ведущему, а младшие — за ней. Это объяснялось тем, что женились и выходили замуж по старшинству. Нарушения этого обычая были редки и осуждались. Более терпимо относились к сестре, «опередившей» брата, и особенно строго соблюдали очередность сестер.{388} Таким образом, для времени вступления в брак имел значение и относительный возраст.

Круг родственников, с которыми запрещалось вступать в брак, в разных районах Болгарии несколько варьировал, отражая разные стадии развития семейно-родственных отношений. Наблюдалась тенденция сужения этого круга до четвероюродных и троюродных сиблингов (последняя норма совпадала с нормой канонического права). В районах архаического быта соблюдались запреты до 5-го, 7-го и даже 9-го колен, причем в некоторых местах запреты по женской линии были строже, чем по мужской, в других же — наоборот.{389} Брачные запреты распространялись и на лиц, связанных искусственным родством. Наиболее строгими они были по отношению к крестным-кумам и их родне. Нельзя было также вступать в брак с лицами, усыновленными родителями, с побратимами и посестримами, с молочными братьями — сестрами. Считалось, что роднились между собой и с молодоженами исполнители некоторых обрядовых ролей на свадьбе.

Крестьяне предпочитали заключать браки в своем селе или в пределах группы сел, связанных тесным общением, а часто и сходством культурно-бытовых традиций. Важным основанием для этого была и известность репутации семей, из которых происходили молодые. Но по мере разрушения замкнутости болгарского села при капитализме эти традиции слабели, и в исследуемый период отмечается немало отклонений от них.{390}

Межнациональные браки в деревенской среде почти не засвидетельствованы. Не допускались и браки между представителями разных вероисповеданий.{391} Болгары-мусульмане были эндогамной группой. В эпоху османского владычества обычай воздержания от смешанных браков способствовал сохранению небольшого болгарского народа от ассимиляции.

Браку предшествовал период, во время которого молодые имели возможность общаться, узнать и полюбить друг друга (период драговане, галене, лаганье, вревенье, либенье), исполненный больших волнений и мыслей о предстоящем браке, ибо цели ухаживания, по народным представлениям, были всегда матримониальные. Знакомства и любовные отношения молодых завязывались как во время коллективных работ (посиделки, помочи), так и на хороводах, устраиваемых по большим праздникам в центре села, а по малым и в воскресные дни — на квартальных хорищах. Поводом для встреч было хождение девушек за водой, где их поджидали парни. Встречались и на соборах — престольных праздниках своего и соседних сел, где можно было расширить круг знакомств. На молодежных сборах обычно присутствовали женщины, следя за поведением молодых и присматривая себе будущих снох.{392}

Отношения ухаживания несли на себе отпечаток социальной стратификации деревенского общества и семьи. Инициатива исходила от мужчины, девушка могла принять его любовь или ее отклонить, стремясь это сделать в тактичной форме. Могла она, впрочем, и намекнуть о своей приязни, послав парню через свою родственницу китку — букетик, перевязанный красной ниткой.{393} Патриархальная мораль признавала за молодым человеком право не считаться с душевными склонностями девушки и вольным с точки зрения принятой этики обращением с нею закрыть ей возможность быть посватанной другим (например, сбросив с нее головной убор на виду у всех).{394}

Интимные чувства в условиях традиционного быта контролировались деревенским обществом и родней, а их выражение и рамки их развития регулировались обычаями и обрядами. Так, во время лазарования и колядования девушки и парни в ритуально-знаковой форме и через текст обрядовых песен имели возможность проявить свои чувства и получить ответ в подобной же форме.{395}

В любви могли объясниться при встрече на улице или на тайном свидании, устроенном с помощью родственников, стоя по обе стороны ограды. Парень сразу же говорил, что хочет «взять» девушку, или спрашивал: «Возьмешь ли меня?», и она давала ответ.{396} Но обычно о чувствах — и наедине, и при людях — говорили не словами, а знаками, язык которых был понятен каждому. Схватить цветок с головы девушки (на хороводе, посиделках или у колодца), вытащить платок из-за пояса или бросить в нее яблоком было равносильно любовному объяснению. Если она не возмущалась, а лишь застенчиво отводила взгляд, это означало согласие на его ухаживание. Девушка и сама могла после этого шутливо выхватить у парня гребешок, платок, ножик.{397} Или же юноша подавал девушке веретено с шерстью, а та, если ему симпатизировала, пряла несколько мгновений и возвращала веретено. Знаком проявления симпатии к девушке была и просьба отпить из ее ведра воды. Если парень был ей не по сердцу, она выливала оставшуюся воду и наливала новую.{398}

Наблюдая все это, в селе начинали говорить о любви такой-то пары, и наконец девушки на посиделках исполняли в их честь припевки (напевки) — песни любовного содержания, в которые вставляли их имена.{399} Припевки раскрывали и толковали чувства влюбленных, которые было стеснительно высказать прямо друг другу. Этим их отношения как бы утверждались в обществе и одновременно попадали в сферу его контроля. Парень и девушка получали новый социальный статус — их называли теперь любовници, гальовници (от галя — ласкать) и они получали некоторую свободу для общения: могли быть рядом в хороводе, на посиделках, тогда как обычно парни и девушки группировались по отдельности, за исключением родственников. Парень провожал девушку с хоровода домой, помогал ей в полевой работе, качал ее на качелях — праздничном развлечении молодежи и т. д. Данное друг другу обещание вступить в брак считалось серьезным шагом на пути к нему, а нарушение слова — нечестным поступком. Однако встречи молодых наедине и после этого не одобрялись. Их интимные отношения ограничивались рукопожатиями и поцелуями в редкие минуты, когда они были скрыты от чужих взоров. Если по истечении года парень не посылал к девушке сватов, данное ею согласие на брак с ним теряло силу и она могла принять ухаживание другого, за что уже нельзя было ее обвинить в измене.{400}

Дальнейшая судьба молодых зависела от родителей. Посредницами между ними и отцами, которым принадлежало решающее слово, выступали матери. Они наблюдали за сердечными делами своих детей, и те им первым поверяли свои чувства. При положительном отношении к предложению сына родители начинали готовиться к сватовству. При неблагоприятном молодые чаще смирялись, но в ряде случаев проявляли самостоятельность, допускаемую обычаями.

* * *

Ритуал брака по сговору распадается на три главных периода: предсвадебные обряды, собственно свадьба и послесвадебные обычаи и обряды.{401} Первым из предсвадебных обрядов является испрашивание согласия на брак (сватосване, питане, просене, посакване и др.). Сватами (сватовници, сгледници, женихли и др.) избирались родные жениха, обычно мужчины, иногда шел сватать отец. В Северо-Восточной Болгарии нередко посылали женщин. Сваты должны были быть семейными, желательно опытными в сватовстве и красноречивыми. Избирался благоприятный, по поверьям, день (воскресенье, понедельник, четверг) и вечерний час, чтобы сватовство осталось тайной, так как неизвестно было, каков будет ответ родителей девушки.

Своим поведением сваты выражали исключительность момента: были в приподнятом настроении, изысканно одеты, в руках держали свежесорванную ветку (сливы, черешни, ели и др. — символ здоровья, жизненной силы), а женщины — прялку с шерстью. Широко распространенным первым обрядовым действием сватов было размешивание углей в очаге, иногда сопровождаемое пожеланиями в символической форме: «Как горит этот огонь, так пусть горит наш парень по вашей девушке, а ваша девушка — по нашему парню!»{402} Цель посещения раскрывалась чаще иносказательно. Разнообразие иносказательных формул можно свести к нескольким типам: сваты представлялись покупателями телки, доброго вина (наиболее распространенный вариант) или охотниками, которые хотели бы поймать соколицу для своего сокола, или они «искали» корову для своего быка, утку для селезня и т. п.{403} Родители девушки благодарили за оказанное им уважение, но если не одобряли партнера для дочери, то учтиво отвечали, что она еще молода, не готово приданое и т. п. Если же были согласны, то не спешили дать ясный ответ — это считалось неприличным. Высказывались благосклонно, но неопределенно: «Поразмыслим, спросим дочь… Познакомимся с парнем, порасспросим, а вы завтра снова пожалуйте!»{404} В иных местах отношение к предложению выражалось не только словами, но и символическими действиями — например, в Северо-Западной Болгарии благожелательным знаком было незаметное дополнение вином баклажки главного свата.{405}

После нескольких уклончивых ответов отец девушки давал согласие на брак, хотя и не без оговорок. Сваты угощали присутствующих ракией (водкой) со словами: «В добрый час!». На этом их миссия считалась оконченной, если только обряд сватанья не сливался со сговором, или малой помолвкой. Но традиционно она являлась самостоятельным этапом предсвадебного ритуала.

Малую помолвку, или сговор (малък годеж, малък главеж, малка углава, тъкмеж, сговор, нишан, белег, бъклица, запив, запиване, главия, главенству, женихлари и др.), устраивали вскоре после сватовства, обычно на другой день, чтобы закрепить согласие на брак. Из сговора не делали тайны. Кроме сватов, приходили родители жениха, их близкие родственники и соседи. Число гостей должно было быть четным — чтобы молодые рано не овдовели. По старому обычаю жених не присутствовал, но в исследуемый период во многих областях это уже не соблюдалось. Девушку же приглашали к сватам, чтобы испросить ее согласие на брак: это входило в ритуал сговора. Свое согласие она закрепляла символическими действиями: целовала руку парню и его родителям, принимала от них дар (нишан — знак, залог) и передавала жениху через его отца свой. Непременной частью нишанов были китки — букетики живых или высушенных цветов с добавлением к ним вечнозеленых растений (самшита, плюща и пр.). К китке, предназначенной для девушки, привязывали также нечетное число золотых или серебряных монет, а иногда и перстень жениха — его символ, употреблявшийся в дальнейших обрядах. Девушка обходила гостей, сидящих за столом, одаривая их полотенцами, чулками, фартуками. Поднимался тост за здоровье жениха.{406}

В тех местах, где малому годежу придавалось относительно большее значение (Западная Болгария, Фракия), сваты приносили обрядовый хлеб (погача), который после здравиц молодые разламывали и раздавали присутствующим. До поздней ночи продолжалось веселье.

Случаи категорического отказа девушки от предложения были редки, но принудить ее к браку было нельзя ни по обычному, ни по каноническому праву.

После сговора родители молодых считались породненными и начинали обращаться друг к другу «Сват!», «Сватья!».

Большая помолвка (голям годеж, годеж, голям нишан, голяма года, китка, гиздило, пръстен и др.) по составу обрядов во многом напоминала малую, но носила подчеркнуто публичный характер. К дому невесты шли с музыкой, впереди вприпляс двигалась молодежь. Количество гостей в значительной мере зависело от имущественного состояния сторон.

Важным моментом большого годежа был уговор о проведении свадьбы: уточнялось время, число участников, договаривались о взаимных подарках, о размере брачного выкупа (если он сохранялся). Разговор о последнем иногда превращался в настоящую торговлю, хотя часто шел в иносказательной форме — якобы о покупке телки и пр., которую родители девушки расхваливали на все лады, а «покупатели» старались сбить цену.{407} По достижении согласия отец приказывал дочери целовать руки будущим свекру и свекрови. Деньги преподносили на каравае хлеба. Процедура брачного выкупа иногда выносилась в отдельный эпизод свадебного ритуала — отсёк, в промежутке между помолвкой и свадьбой.{408}

На большом годеже происходил обмен дарами и китками (если последние не фигурировали на малом). Родители парня вручали девушке монисто из золотых монет или хотя бы одну монету на шнурке — отличительный знак невесты. Родители и священник (если он присутствовал) благословляли молодых, которые обменивались перстнями. В районе Котела обряд обмена перстнями проводили подкумы (родственники кума). Затем начиналось веселье. В некоторых местах, (например, на северо-востоке) было принято за трапезой испытывать сообразительность сватов, которые отвечали на вопросы или исполняли желания хозяев, высказываемые в виде загадок.

Большой годеж был серьезной гарантией достигнутого соглашения о браке. Отказ от него оборачивался моральным и материальным ущербом и случался редко.

После помолвки молодые назывались женихом (годеник) и невестой (годеница). Их положение внешне отмечалось знаками-украшениями: монисто, золотые монетки на платке у невесты, узорный платок за поясом (подарок невесты) и китка на шапке у жениха и пр. Помолвленные еще больше отдалялись от молодежной среды и сближались между собой. Жених сопровождал невесту на хороводы и посиделки, в некоторых областях (Пирин, Родопы) мог навещать ее дома. Молодые помогали друг другу в полевой работе.

Свадьба у болгар в прошлом продолжалась семь дней. Занятие земледелием определило ее проведение осенью и зимой, но там, где были развиты отгонное скотоводство и отхожие промыслы, вошли в обычай летние свадьбы. Под влиянием народных верований и христианской религии почти повсюду свадьбы не игрались в так называемые поганые дни (мръсни дни) от рождества до крещения,{409} великим постом, а также во время усиленных летних полевых работ. Избегали венчаться и в високосный год из-за поверья, что один из супругов рано умрет.

Главным обрядовым лицом на свадьбе являлся кум (на юге — калтато, калтята), на северо-западе — старойкя, в других западных районах кум и стар сват, или старойкя, делили между собой руководящую роль. Оба выступали вместе с женами (кума, калимана и старойкиница, старисватица). Старый сват (старойкя), по-видимому, более архаический персонаж как по функциям, так и по факту более широкого распространения в середине XIX в. и ранее, причем тогда он засвидетельствован и в некоторых восточных районах. Избирался старый сват из родственников жениха или его близких свойственников (обычно муж сестры). Кум являлся крестным жениха или сыном крестного (эта роль наследовалась). Свадебными чинами были также «деверь» (девер) и «золовка» (зълва) — брат и сестра жениха, не состоящие в браке (иногда несколько братьев — сестер), если же таковых не было — его кузены. В восточно-болгарской свадьбе действуют также заложник (вар. залогня, петелджия и др.) и заложница, побащим и помайчима — сестра (кузина) жениха или другая его родственница и ее муж. Об их функциях, а также о второстепенных чинах будет сказано по ходу изложения. Обобщенные названия участников свадьбы со стороны жениха — сваты и свахи (ед. ч. — сват, сватя или сватица).

В большинстве областей страны свадьба начиналась в четверг комплексом обрядов, связанных с приготовлением свадебных хлебов (засевки, засев, засеване, засеульки, замески, подмясване, квас, заквасване, меденик, галабета и пр.) в домах жениха и невесты. Односельчане считали своим долгом послать тем, у кого предстояла свадьба, зерно. В некоторых селах Юго-Западной Болгарии засвидетельствовано обрядовое продолжение этого обычая с целью магического обеспечения рождения у молодой первенца-мальчика. Убрав зерно с ткани, расстеленной для его сбора, бросали на нее перстень жениха и укладывали «золовку» в одежде невесты, а затем качали ее на ткани, выкрикивая: «Мальчик — девочка — мальчик!»

Приготовление теста для свадебных хлебов имело магически-символическое значение — это было, как говорили в народе, «заквашивание свадьбы». В некоторых районах Фракии дрожжи брали из дома брачного партнера. В Северо-Западной Болгарии воду для теста доставляла лада — девочка с живыми родителями, одетая в наряд невесты. Вода наливалась под обрядовые песни сопровождающих ее свах. Этот обряд сходен с ритуальным выводом молодухи за водой наутро после свадьбы, только ее заменяет здесь девочка — лада.{410}

Просеивали муку «деверья» и «золовки» через нечетное число сит в такое же число деревянных корыт для замешивания теста. Обычно в муку клали перстень жениха и браслеты невесты. Монотонные песни девушек комментировали обряд. Размешивание муки с водой часто начинал символически деверь, действуя затычкой ярма, свирелью, пучком базилики и др. Тесто месила обычно «золовка», в Западной Болгарии нередко избирали на эту роль чужую девушку с живыми родителями (месария). Обрядовые песни прославляли молодоженов. В некоторых вариантах засевок производилось ритуальное смывание теста с рук «золовки», а использованная вода выплескивалась под фруктовое дерево.

Свадебные хлебы орнаментировались, причем по-разному в зависимости от их функции. Одни из них служили основой (подставкой) для кумова деревца, другие — для баклажек деверей, третьи разламывались и съедались участниками того или иного обрядового действия. На засевках один из свежевыпеченных хлебов (пита, погача или пресный, намазанный медом — меденик) разламывался на голове деверя или жениха. За этим следовал хоровод (хоро) и трапеза, на которой съедали разломленный хлеб.

После выпечки хлебов в доме жениха или в двух домах изготовляли свадебное знамя (байрак, пряпор, уруглица, стяг, ламбур и др.). Обрядовые лица были те же: «золовки» и «деверья». В Родопах и в Пиринском крае прежде, чем отсечь древко для знамени, поливали основание ствола вином, клали к нему орехи и хлеб (символы веселья, детей и сытой жизни). Знамя жениха было красным, невесты — белым; если же делали одно, оно было красно-белым или красным. Полотнище украшалось цветами и зеленью. На древко насаживали красное или позолоченное мишурой яблоко (символ плодородия). В целом знамя символизировало брачный союз. Девушки, украшавшие знамя, передавали его деверю за выкуп. Пройдясь со знаменем по двору во главе вереницы танцующих в хороводе, деверь закреплял его на высоком месте — на крыше дома или на дереве. Это означало, что в данном доме свадьба.

Между засевками и началом движения свадебного поезда нужно было приготовить кумово деревце (бор, елха, ябълка, чатал, вейка, гранка, бахча, дъб, трапеза и др.). Оно делалось из ветви плодового или вечнозеленого дерева или же из дерева с твердой древесиной и имело нечетное число веточек. Украшалось такими же цветами, зеленью и яблоком, как и свадебное знамя. Деревце втыкали в три кумова каравая, положенные один на другой. Символика кумова деревца изменялась в процессе свадебного ритуала. При передаче его куму, прибывшему со сватами за невестой, оно символизировало невесту. Поставленное на свадебном столе перед кумом и являясь его обрядовым атрибутом, перед которым он благословлял молодых, деревце воплощало идею образования семьи.

Важным моментом свадьбы было завивание венков для молодых, а местами и для «деверей», которое происходило в доме жениха. Сделанные из виноградной лозы, стеблей шиповника или розы, скрепленные красными и другими нитками и украшенные цветами и зеленью, венки символизировали жизнь, здоровье, плодородие, и в то же время круглая форма, колючки и красные нитки указывают на их предохранительную функцию. Венок невесты торжественно, с музыкой относили к ней в дом перед прибытием свадебного поезда. В доме невесты изготавливали венчальное украшение жениха — китку, сплетенную из золотых нитей, с прикрепленной золотой монетой. В конце XIX в., когда появилась возможность купить для невесты восковой венок, изготовление традиционных венков во многих местах отпало. Тогда же установился обычай обрядового поднесения невесте украшений для ее венчального наряда.

Хотя односельчане и знали о предстоящей свадьбе, идти на нее без приглашения не было принято. Приглашение (канене, калесване) занимает важное место в свадебном цикле обрядов.

Кума и старого свата приглашали в четверг или субботу лично родители жениха, поднося им обрядовый хлеб, слоеный пирог с брынзой (баница) и вино. Иные приводили девушек, которые исполняли величальные песни. Приняв приглашение, кум угощал гостей.

Других участников свадьбы — в крупных селах только родственников молодых, а в небольших и всех жителей — приглашали обычно в субботу. Приглашающими (калесари) становились «деверь», «золовка» или сам жених, парни и девушки от обеих сторон. Они обходили дворы с красным вином или ракией, налитыми в новую деревянную баклажку.

В субботу в обоих домах устраивались вечера расставания молодых со сверстниками, с холостой жизнью. На девичий вечер (момина вечер), называемый также момино хоро, млада трапеза, калесване момата, гощаване момата, вежди и др., приходили ее родные и близкие с угощением (поклон). Особенно трогательно было расставание невесты с ее подругами. Плач невесты сопровождался обрядовым причитанием (кордене).

Гости пользовались случаем, чтобы рассмотреть выставленное приданое и свадебные дары, приготовленные для раздачи участникам свадебного торжества. Накрывался прощальный ужин, яства и напитки для которого посылались от жениха. Вечер завершался хороводом.

На вечер у парня (гощаване момчето, хлеб, стара трапеза и др.) приглашались односельчане, которые приносили разные кушанья и напитки. За накрытые столы мужчины и женщины садились по-отдельности. Во главе трапезы сидел отец жениха, а для последнего и его друзей, а также для девушек-певиц угощение ставилось в другой комнате. Царило исключительно приподнятое настроение, поддерживаемое песнями, музыкой и плясками. Местами вечер превращался в праздник с играми и развлечениями: надевали маски, загадывали загадки, рассказывали сказки.{411} В Восточной Болгарии парни пародировали некоторые элементы свадьбы: выбирали из своей среды «кума», разыгрывали обряд «мальчишьи засевки» (момкови засевки), в котором они исполняли роли девушек на настоящих засевках в комедийном стиле.{412}

Вариантом прощального вечера в доме жениха в западных областях был ужин, даваемый в честь кума (кумова вечер). Кума торжественно приводили и сажали во главу стола. Он вступал в роль, начинал распоряжаться. Жених с этого момента соблюдал по отношению к нему обрядовое молчание (говеене). В остальном кумов вечер не отличался от мальчишника.

Отдельно следует сказать об обряде изменения прически невесты с девичьей на женскую (плетене на невестата) и о ритуальном бритье (бръснене, бричене) жениха, символизирующих их переход в другой социальный статус. Архаически самостоятельные, эти обряды в исследуемый период во многих местах уже стали элементами девишника и прощального вечера парня или же совершались непосредственно перед началом воскресной церемонии.

Невесту причесывали ее подруги, вплетая в косы цветы. В некоторых областях этому предшествовало обрядовое мытье головы или общее купание молодой, воду для которого приносил деверь. Мытье и заплетание косы сопровождалось песнями о конце девичества, невеста плакала. Закончив причесывание, девушки накидывали ей на голову платок, не завязывая его, и навешивали на уши две китки.

По некоторым сведениям, бритье на свадьбе было первым в жизни мужчины; тех же, у кого борода еще не росла, брили символически.{413} Брил жениха деверь, а некогда брадобреев было три или девять и они сменяли друг друга. Две золовки держали белый платок под подбородком молодого, чтобы не растерять сбритые волосы, так как верили, что с их помощью можно околдовать жениха. Во время бритья играла музыка, бил барабан, а девушки, встав полукругом за молодым, пели песни о конце холостяцкой жизни. После бритья молодого мыли или обливали водой.

Утром в воскресенье жених отправлялся за невестой вместе с участниками своего свадебного поезда. Чем зажиточнее были родители жениха, тем больше приглашали они сватов. В их состав входили: кум, старый сват (в Западной Болгарии) или заложник (в Восточной), деверья, предвестители (бързоконци), другие родственники и друзья жениха (младоженски момци). Его отец не всегда принимал участие в этой церемонии. Главными среди свах были кума и старисватица, заложница, за ними следовали золовки и певицы. Шествие сопровождали музыканты.

Жених был одет в обычный новый костюм, отличительным знаком его положения было чаще всего орнаментированное полотенце (пешкир) — подарок невесты на помолвке. Оно было перекинуто через правое плечо или висело у него на шее. В других местах аналогичную роль играли китка или венок на шапке. Архаическим обычаем было прикрытие лица жениха (от сглаза): на него накидывали шерстяной плащ с капюшоном. В Родопах голову молодого покрывали длинным белым шерстяным полотнищем с зашитыми в него красно-белой ниткой монетой и долькой чеснока (апотропей).{414} У всех сватов были приколоты ссученные красные и белые нитки: по старому обычаю к шапкам, по более новому — к груди.

Перед отправлением свадебного поезда жених прощался со своими родителями. Мать осыпала его и сватов зерном. В некоторых областях перед ним выплескивали воду или вино. В обрядовых песнях в этот момент высказывалось пожелание доброго пути молодому и благополучного возвращения. В песнях свадебное шествие уподоблялось выступлению войска.

Даже если невеста жила близко, сваты ехали верхом на лошадях, а свахи — в телегах. В более позднее время, если невеста была из того же села, сваты шли пешком, но для нее вели белого коня.

Свадебное шествие выстраивалось в определенном порядке: впереди музыканты, за ними — главные обрядовые лица со знаменосцем впереди (свадебное знамя нес старый сват, позднее эта функция перешла к деверю, что засвидетельствовано в восточноболгарских вариантах свадьбы) и далее остальные мужчины. Следом двигались в повозках кума, старисватица и другие свахи. Движение свадебного поезда сопровождалось музыкой, песнями, громкими возгласами и пальбой из ружей. О выезде жениха семье невесты сообщали предвестители, которые обгоняли шествие.

Прежде чем быть допущенными в дом, сваты должны были преодолеть разные препятствия у въезда в село и перед входной дверью в ее дом. Обычно запирали дверь и ставили ее охранять юношей из родни девушки, но в иных местах путь преграждали бревнами, палками, камнями и пр. Целью было испытать силу, ловкость и сообразительность сватов. Особым испытанием было завладение сватами свадебным знаменем невесты. Основной пафос этого момента заключался в достижении перевеса сил у рода жениха над родом невесты.

Оказывая отпор и сопротивление сватам, родители и родственники девушки одновременно давали им понять, что встречают их доброжелательно. Эти настроения непрерывно резко сменялись и сосуществовали, одно переходило в другое.

Невеста выходила встретить сватов в обычной одежде и окропляла их водой и зерном. Сваты постарше садились за накрытые столы, а молодые плясали в хоро, пока приготовят невесту к выходу.

Согласно большинству источников, переодевание невесты в одежду молодой (не считая головного убора) не имело обрядового характера, но некоторые материалы показывают, что смена одежды, которую она носила в отчем доме, на принесенную от жениха осмыслялась как изменение социального статуса девушки. Переодеванию предшествовали магические действия охранительного характера: одежда взвешивалась на весах, чтобы она соприкоснулась с железом, ее окуривали ладаном, просовывали через нит (деталь ткацкого стана).{415}

Но главным символическим моментом в одевании невесты было покрывание ее свадебным покрывалом (було, отсюда покрывание — пребулване). В XIX в. для этой цели использовали красную ткань, под которой лица новобрачной не было видно. Поверх була надевали венок. Невеста плакала, ее подруги пели печальные песни, которые трогали до слез присутствующих. Затем деверь обувал молодую (обувь также приносила сторона жениха) и выводил ее к сватам. В этот момент ее старались предохранить от сглаза и колдовства. В районе Кюстендила, в Родопах, например, внимание участников свадьбы отвлекал ряженый.{416} Молодая одаривала своих родных, сидевших за трапезой.