§ 5. Фотография и фонография: между искусством и индустрией

Первые работы о химической и технической возможности переносить картины и различные изображения на некий медианоситель, появились еще в начале XIX в. Однако первые эксперименты, которые вышли за пределы лабораторий, были произведены около 1815 г. французским литографом Несефором Ньепсом (1765–1833). Он попытался автоматизировать копирование и воспроизведение картин, назвав созданный им способ «гелиография». В основе метода было воздействие света на химические объекты, в результате чего, в зависимости от характеристик света, меняются характеристики носителя, на который переносится изображение. Вскоре Ньепс открыл, что также можно делать «копии пейзажей на природе», и создал свою первую «фотографию» к 1816 г., однако первые результаты экспериментов Ньепса утеряны; до наших дней дошла фотография 1826 г., которую ошибочно называют первой фотографией.

Важно понимать, что Ньепс видел в фотографии в первую очередь конкуренцию живописи и гравюре, а первичным и основным видом социального использования своего изобретения представлял копирование и воспроизводство уже готовых изображений – картин, литографий, даже текстов. В этом смысле принципы, заложенные Ньепсом, в чистом виде куда больше реализовались сегодня в копировальных аппаратах, нежели в фотографии. Однако Луи-Манде Дагерр, компаньон Ньепса, предложил, отказавшись от копирования работ художников, запечатлевать виды природы напрямую. После смерти Ньепса в 1833 г. Дагерр усовершенствовал изобретение своего компаньона, назвав его дагерротипом.

Таким образом, изобретательская среда разделилась на тех, кто пошел по пути Дагерра, предполагавшего единичную фиксацию с помощью фотографических документов части реальности, ограниченной рамками кадра (как, например, Ипполит Байяр, который изобрел механизм фотографии, наносимой непосредственно на бумагу), и тех, кто вслед за Ньепсом проводил эксперименты с воспроизводимостью (то есть копированием) изображений. Англичанин Уильям Фокс Талбот опробовал проявление снимков на бумагу с негативов – калотипию. Он также работал над устройством для фотогравюр. Два французских изобретателя, А. Пуатевен и племянник Ньепса – Ньепс де Сен-Виктор, независимо друг от друга разработали аналогичные методы[166] – фотолитографию и гелиогравюру. Таким образом, фотография развивалась одновременно в рамках искусства, где она была объектом самовыражения фотографов (дагерротипистов), и в рамках технологии, для которой важно было разработать наименее вредный и наиболее простой способ копирования и размножения фотографических снимков и иных изображений. Первое время все методы фиксации изображения на негативе предполагали чрезвычайно вредные и сложные процедуры (использовались пары ртути, а в качестве носителей негативов – посеребренные пластины), что ограничивало возможность применения дагерротипа и сужало круг профессиональных фотографов. Совершенствование этих двух способов использования дагерротипии происходило параллельно до тех пор, пока к концу XIX в. не появились более простые носители и более легкие способы проявки.

Дагерротипия как метод фиксации изображений, в отличие от многих других изобретений XIX в., попала под прямую протекцию государства и не подлежала никакому патентному регулированию. Парламент Франции принял закон, по которому за скудную ежемесячную пенсию у Дагерра выкупалось право использования его изобретения, с последующим предоставлением этого права всем желающим. Таким образом, государство выкупало технологию коммуникаций не для того, чтобы создать свою монополию в этой области, а преимущественно чтобы предоставить возможность свободно использовать данное изобретение во благо всем.[167] Дагерр не собирался создавать из дагерротипии целую индустрию. Как и Шапп полувеком ранее, он предоставил свое изобретение всему народу в «интересах науки и искусств», о чем свидетельствуют выступления таких ученых, как Доминик Франсуа Араго и Жозеф Луи Гей-Люссак, на заседании палаты пэров, где обсуждался упомянутый закон.[168] Предоставление государством свободного права на обращение и выпуск приборов сделало дагерротип чрезвычайно популярным, даже несмотря на сложность процессов проявки и печати. В 1846 г., спустя семь лет после принятия закона о выкупе права государством, годовые продажи дагерротипов в одном только Париже составили 2 тыс. устройств и 500 тыс. пластин.[169]

На протяжении последующих десятилетий, вплоть до 1880-х годов, появлялись все новые и новые методы и носители для фотографирования. От коллоидных пластин постепенно отказались в пользу пластинок из сухого желатина, которые можно было хранить несколько месяцев после съемки. Молодой американский предприниматель Джордж Истман (1854–1932) в 1880-х годах запускает производство гибкой пленки, завернутой в рулоны. Однако продажи пленки и тот факт, что фотографировать на нее было гораздо удобнее, никак не вытеснили с рынка иные носители негативов. И лишь когда Истман предложил помимо пленки продавать услугу по ее проявке и печати негативов под маркой Kodak, пленка монопольно завоевала рынок как вид носителя для негативов, а фотография из преимущественно профессиональной стала и любительской.

В очень схожей с дагерротипией парадигме развивалась звукозапись. В 1856 г. французский фотограф Надар (1820–1910; настоящее имя: Гаспар Феликс Турнашон), бывший одним из очень известных фотографов своего времени, но в равной степени одержимый всей современной техникой, придумал «акустический дагерротип, при желании точно воспроизводящий все звуки с полной беспристрастностью».[170] Эту машину Надар назвал фонографом, то есть ящиком, который должен был фиксировать мелодии. Однако сам механизм Надар так и не сконструировал, не создал он и принцип его работы.

Подлинным же изобретателем фонографа стал Томас Эдисон. Как мы уже говорили выше, Эдисон в 1870-х годах, как Белл, Грей и многие другие изобретатели, занимался телеграфными системами, в частности разработкой мультиплексного телеграфа. Работая в 1877 г. над проектом телеграфного повторителя, Эдисон создал прибор, который позволял ретранслировать, копировать и воспроизводить телеграфные сообщения: диск, покрытый бумагой, вращался на пластинке с определенной скоростью, а резец, закрепленный на рычаге, фиксировал последовательность точек и тире в виде спирали. Исследовательская команда Эдисона обратила внимание на то, что при определенной скорости вращения пластинки воспроизводящий резец создает колебания, очень напоминающие человеческий голос. Месяц спустя Эдисон сделал первый чертеж фонографа, а менее чем через полгода появился первый действующий прототип, который позволял записывать на восковой валик и воспроизводить голос.

Поскольку изобретение Эдисона в определенной степени было связано с исследованиями, занимающимися телефоном и телеграфом, то поначалу предполагалось подключать прибор к телефону для того, чтобы сообщать звонящим абонентам, когда вернется хозяин телефона (то есть это был прототип автоответчика, которым, кстати, заинтересовался Белл и даже сконструировал для своих телефонных линий видоизмененный прототип). Еще одним предполагаемым способом использования была диктовка текста, то есть применение фонографа в качестве секретаря.[171] Очевидно, что в обоих случаях фонограф виделся рабочим инструментом для тех, у кого есть телефонная связь. Понятно, что в 1870-е годы таковыми преимущественно являлись бизнесмены и предприниматели, использовавшие телефон для деловых нужд.

В течение примерно 15 лет сам фонограф и его популярность были весьма скромными. Рекламные афиши сообщали о приборе как средстве для изучения эсперанто. Фонограф как прибор для дела имел достаточно средний коммерческий успех. Однако в 1890-х годах в США появляется способ коммерциализации фонографа, неожиданно обретший огромную популярность: «говорящая машина» ставилась в общественных местах, а посетителям предлагалось за несколько центов прослушать отрывок музыкального произведения. Таким образом, устройство, разработанное для «нужд бизнеса», как предполагалось, в реальности стало в основном средством индивидуального развлечения. П. Флиши на основе свидетельств разных лет конца XIX столетия реконструировал то сопротивление, которое данный вид использования фонографа встретил со стороны его изобретателя. Эдисон весьма негативно отзывался о тех, кто применяет этот аппарат, предназначенный для интеллектуального труда, ради наживы. Однако Эдисону пришлось признать очевидное: его аппарат активно приобретался для установки не в рабочих кабинетах, а в питейных заведениях и магазинах, и он начал производить валики с уже готовыми музыкальными записями.[172]

И вот тогда, подобно Истману в фотографии, над практикой массового воспроизведения музыки не только в общественных местах, но и в приватном пространстве задумывается американский изобретатель немецкого происхождения Эмиль Берлинер, который в 1888 г. придумал граммофон – устройство для проигрывания пластинок. Цель была вполне понятна и, похоже, соответствовала социальным практикам использования фонографа: Берлинер хотел превратить пластинку в инструмент распространения музыки, в частности великих оперных арий. В отличие от Эдисона, которого интересовала запись преимущественно голоса, Берлинера занимало в первую очередь воспроизведение музыкальных произведений и популяризация музыки. Техническое решение, им предложенное, давало возможность копировать звукозаписи большими сериями с одного штампа. Такая технология позволяла в заводских условиях быстро печатать большое количество музыкальных записей на пластинках. С фонографом такое быстрое копирование было невозможно: носителем в нем являлся цилиндр, а не плоская пластинка, а тиражировать валики методом штамповки было нельзя. Артисты должны были столько раз исполнять музыкальное произведение, сколько копий предполагалось сделать. Позднее, правда, было изобретено копирование цилиндров по технологии литья, однако это было уже начало XX в., время ушло, и граммофон Берлинера, хотя и не позволял записывать голос, оказался более востребованным устройством, которое стало подлинно домашним, подходящим для приватного пространства.

Как видим, в случае и с фотоаппаратом, и с фонографом залогом массовости устройств становится не технология, на которую опираются сами эти устройства, а технология производства сопутствующих товаров или услуг. Для фотографии – производство пленки и массовая услуга ее проявки; для граммофона – производство пластинок и их массовое распространение.

Флиши приводит и обобщает значительный материал различных социологических исследований, чтобы продемонстрировать: появление первых частных приборов коммуникации в домашнем пространстве (фонограф, граммофон, фотоаппарат, телефон) совпадает с периодом трансформации семьи, ее места жительства и той значимости, которую отныне в городском пространстве приобретает домашний досуг, или «досуг у очага». Большое значение, которое стало придаваться частной сфере жизни, отчасти способствовало индивидуализации семейной культурной практики. Эта практика не исчезла по сей день, потому что, как правило, центральным предметом обихода основной общей комнаты наших квартир и домов до сих пор является некое коллективное устройство медиапотребления – телевизор.

Развитие фонографа и позднее граммофона опирается на прижившуюся во второй половине XIX в. практику домашнего музицирования. Пение под аккомпанемент фортепиано широко распространилось сначала в Европе в среднем классе, а затем и у части рабочей аристократии в США. Однако поскольку ноты были дороги, а занятия нотной грамотой требовали времени, что не всегда могли позволить себе представители даже среднего класса, стала входить в моду практика прослушивания автоматических инструментов, в том числе пианолы, или механического пианино.

К концу XIX – началу XX в. устройства автоматического проигрывания музыки постепенно вытесняют фортепиано. Флиши реконструирует и моделирует различную статистику по ключевым домашним коммуникационным устройствам и сравнивает ее со статистикой проникновения автомобилей (см. табл. 5.2)

Таблица 5.2

Статистика по оснащению американских семей основными устройствами культурной и коммуникативной практики (% домохозяйств)

Источник: [Flichy, 2004, р. 71].

Как видно из таблицы 5.2, к 1920 г. складывается ситуация, когда стандартными атрибутами американской семьи становятся средства звуковоспроизведения (фонограф или граммофон), а также телефон как основное средство связи. Эти устройства имеют не меньшую популярность, чем массовый автомобиль.

Если судить по объему продаж дисков (или цилиндров), использование граммофона и фонографа было существенным. В 1921 г. было продано 100 млн записей, что в четыре раза больше, чем в 1914 г.,[173] и составило в среднем восемь дисков на устройство (в 1914 г. это соотношение было лишь 6: 1). В первые годы продаж каталоги обязательно включали песни, популярные баллады, марши, интерпретированные неизвестными музыкантами. Этот музыкальный формат удачно адаптировал ограниченную продолжительность записи (четыре минуты в среднем). Таким образом, практика семейного музицирования под фортепиано заменяется практикой коллективного прослушивания фонографа. Как писал один мичиганский фермер в обозрении «Phonogram» в сентябре 1905 г., «у нас есть домашний фонограф, и это наше единственное роскошество <…>. Мы не можем ходить в город (в нашей семье 11 человек). Когда окна покрыты инеем, мы слушаем „Голубой Дунай“ и благодарим мистера Эдисона».[174]

Домашние коммуникативные устройства вписываются еще в одну практику городской семьи, которая сформировалась на рубеже XIX и XX вв., – коллекционирование. Частное пространство семьи формировалось в том числе с помощью сохранения памятных знаков, коллекционирования и «музеификации» артефактов, связанных с историей семьи (свадебный букет, крестильная рубашка, семейное серебро и проч.). Появление граммофона дает толчок коллекционированию музыкальных воспоминаний, но в первую очередь, конечно, семейные воспоминания позволяло сохранять изобретение Джорджа Истмана: фотография отныне не только выполняет функцию демократизации портрета, но становится способом сохранения семейных артефактов и воспоминаний. С распространением любительской фотографии в семейные альбомы попадали не только фотопортреты предков, но и многочисленные сцены семейной жизни: праздники, каникулы, встречи друзей и т. п.