СЛОВО: ЗАБУЛДЫГА ПОДМАСТЕРЬЕ

При жизни Высоцкого его знакомые, профессиональные поэты, относились к его творчеству иронически-снисходительно. «И мне давали добрые советы, / Чуть свысока, похлопав по плечу, / Мои друзья, известные поэты: / «Не стоит рифмовать „кричу – торчу”» («Мой черный человек в костюме сером…», 1979). После его смерти И. А. Бродский говорил о поэте совсем в другом тоне, отмечая у него «абсолютно подлинное языковое чутье» и «феноменальные рифмы»: «Я думаю, что это был невероятно талантливый человек, невероятно одаренный, совершенно замечательный стихотворец».

У Высоцкого действительно есть языковые ошибки, банальные рифмы, которые часто незаметны при авторском исполнении песни (хотя рифму нельзя рассматривать в отрыве от замысла всего стихотворения; ведь и А. Блок в стихотворении «О доблестях, о подвигах, о славе…» рифмует снизошла – ушла и даже мою – свою). Но в лучших произведениях поэт оказывается виртуозным мастером, устраивает словесные фейерверки, демонстрирующие невероятную одаренность, поэтическое мастерство, в том числе мастерство рифмы.

А. Н. Апухтин сто пятьдесят лет назад написал экспериментальное ироническое стихотворение на одну рифму, монорим, которое попало в антологии русского стиха.

Когда будете, дети, студентами,

Не ломайте голов над моментами,

Над Гамлетами, Лирами, Кентами,

Над царями и президентами,

Над морями и над континентами… —

и так далее, 27 стихов.

Высоцкий играючи сочиняет похожие стихи, но более сложные и по формальному заданию, и по сути, – три строфы-моноримы по шестнадцать стихов, увенчанные композиционным кольцом.

Мне судьба – до последней черты, до креста,

Спорить до хрипоты (а за ней – немота),

Убеждать и доказывать с пеной у рта,

Что – не то это вовсе, не тот и не та!

Что лабазники лгут про ошибки Христа…

Что – пока еще в грунт не влежалась плита, —

Триста лет под татарами – жизнь еще та:

Маета трехсотлетняя и нищета.

Но под властью татар жил Иван Калита,

И уж был не один, кто один против ста.

Пот намерений добрых и бунтов тщета,

Пугачевщина, кровь и опять – нищета…

Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —

Повторю даже в образе злого шута, —

Но не стоит предмет, да и тема не та, —

Суета всех сует – все равно суета.

<…>

…Если все-таки чашу испить мне судьба,

Если музыка с песней не слишком груба,

Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, —

Я уйду и скажу, что не все суета!

Попробуем пристальнее присмотреться к одной из характерных баллад Высоцкого, «Дорожная история» (1972).

В традиционнейшем ямбе, изобретательно упакованном в строфу с чередованием четырех– и шестистопных стихов, вдруг обнаруживается танцевальная походка. Но сюжет развертывает совсем не легкий смысл.

В первой же строфе, всего в шести стихах, дан рельефный образ очередного сильного героя Высоцкого: «Я вышел ростом и лицом – / Спасибо матери с отцом, – / С людьми в ладу – не понукал, не помыкал, / Спины не гнул – прямым ходил, / И в ус не дул, и жил как жил, / И голове своей руками помогал…»

А дальше рассказана вовсе не «обыкновенная история»: попав по доносу и навету в лагеря и отсидев семь лет, герой «за Урал машины стал перегонять». Заглохший под Новый год на трассе грузовик (слова «назад пятьсот, вперед пятьсот» становятся одним из лейтмотивов баллады) оказывается местом, в котором происходит испытание мужской дружбы. Фабула «Дорожной истории» строится на нескольких психологических парадоксах. Напарник («Он был мне больше, чем родня – / Он ел с ладони у меня») становится неуправляемым, злым, хватается за гаечный ключ и потом уходит, пытается сбежать. Герой дожидается помощи, приходит в себя в больнице, возвращается к прежнему занятию – и прощает бывшего друга. «И он пришел – трясется весь… / А там опять далекий рейс, – / Я зла не помню – я опять его возьму».

В балладе есть и сон, но опять-таки поданный неожиданно, кратко и изобретательно. «Мне снился сон про наш „веселый“ наворот: / Что будто вновь кругом пятьсот, / Ищу я выход из ворот, – / Но нет его, есть только вход, и то – не тот».

В фабулу органично вплетаются и другие сентенции. «Потом – зачет, потом – домой / С семью годами за спиной, – / Висят года на мне – ни бросить, ни продать». – «А что ему – кругом пятьсот, / И кто кого переживет, / Тот и докажет, кто был прав, когда припрут». – «А тут глядит в глаза и холодно спине. / А что ему – кругом пятьсот, / И кто там после разберет, / Что он забыл, кто я ему и кто он мне».

Такая фонетическая и семантическая игра вообще характерна для Высоцкого. Высказывания персонажей часто перерастают фабулу, выходят за пределы текста, превращаются в отточенный афоризм-формулу, пригодную на все случаи жизни – хоть в газетный заголовок, хоть в антологию «народной мудрости».

«Коридоры кончаются стенкой, / А тоннели выводят на свет» («Баллада о детстве»; здесь нельзя забывать и, двойной семантике стенки, важной для темы баллады: стенка – это еще и расстрел). – «Пророков нет в отечестве своем, / – Но и в других отечествах – не густо» («Я из дела ушел», 1973). – «Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие – как часовые…» («Он не вернулся из боя», 1969). – «Жираф большой – ему видней» (Песенка ни про что…», 1968).

Десятки афоризмов из стихов Высоцкого стали крылатыми словами, вошли в современный язык. Это высшая похвала для любого поэта.

За счет обобщенной формулы и ближайшего контекста вроде бы невинные бытовые фабулы баллад Высоцкого оборачиваются притчами.

«Москву – Одессу» (1967), внешне простую историю о бесконечных задержках авиарейса, можно прочесть (в зависимости от понимания последней ключевой строфы) как символическое размышление об укрощении, смирении героя или, напротив, неистребимой тяге его к свободе на фоне покорности других.

Но надо мне туда, куда меня не принимают, —

И потому откладывают рейс.

Мне надо – где метели и туман,

Где завтра ожидают снегопада!..

Открыты Лондон, Дели, Магадан —

Открыли все, – но мне туда не надо!

<…>

Опять дают задержку до восьми —

И граждане покорно засыпают…

Мне это надоело, черт возьми, —

И я лечу туда, где принимают!

«Утренняя гимнастика» (1968), юмористическая зарисовка знакомой каждому советскому человеку радиопередачи, вдруг превращается в печальное размышление о феномене толпы, из которой опасно высовываться, проявляя свою индивидуальность. «Не страшны дурные вести – / Начинаем бег на месте, – / В выигрыше даже начинающий, / Красота – среди бегущих / Первых нет и отстающих, – Бег на месте общепримиряющий!»

А «Песенка прыгуна в высоту» (1970) по мере развертывания фабулы, напротив, становится притчей о верности себе, благородном упрямстве, которое, в конце концов, оправдывается и позволяет добиться поставленной цели. «Но лучше выпью зелье с отравою / Я над собою что-нибудь сделаю – / Но свою неправую правую / Я не сменяю на правую левую!» – «Пусть болит моя травма в паху, / Пусть допрыгался до хромоты, – / Но я все-таки был наверху – / И меня не спихнуть с высоты!»

В песнях-стихах Высоцкого, как правило, мало «чистой» лирики, психологической тонкости невыразимого или гармонической точности классической традиции. Его художественный мир строится по-иному: разнообразные типы-маски ролевой лирики, стилистическая игра со штампами, антитеза, реализация метафоры, эффектный афоризм-концовка.

Если в жанровом отношении Высоцкий продолжает балладную традицию, то в области стиля он явно принадлежит к «футуристической» линии словесного конструктивизма, использования языка «улицы», интонации и стихии устной речи. На один уровень с поэтической классикой Высоцкого выводит не всегда результат, но почти всегда – степень самоотдачи.

«У народа, у языкотворца, умер звонкий забулдыга подмастерье». Так Маяковский – тоже на грубоватом языке улицы – сказал про Сергея Есенина, но, как выяснилось совсем скоро, – и про себя самого. После 25 июля 1980 года (день смерти Высоцкого) этот поэтический некролог можно было смело повторить по отношению к забулдыге подмастерью следующей эпохи.

И лопнула во мне терпенья жила —

И я со смертью перешел на ты,

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен:

Коль призовут – отвечу на вопрос.

Я до секунд всю жизнь свою измерил

И худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято, —

Я это понял все-таки давно.

Мой путь один, всего один, ребята, —

Мне выбора, по счастью, не дано.

(«Мой черный человек в костюме сером!..», 1979)