СЕВЕРНАЯ ЭЛЕГИЯ: ТИХАЯ КАССАНДРА

В рецензии на «Четки» тонкий филолог Н. В. Недоброво, друживший с Ахматовой, проницательно написал: «При общем охвате всех впечатлений, даваемых лирикой Ахматовой, получается переживание очень яркой и очень напряженной жизни. Прекрасные движения души, разнообразные и сильные волнения, муки, которым впору завидовать, гордые и свободные соотношения людей, и все это в осиянии и в пении творчества… <…>

Способ очертания и оценки других людей полон в стихах Анны Ахматовой такой благожелательности к людям и такого ими восхищения, от которых мы не за года только, но, пожалуй, за всю вторую половину XIX века отвыкли. У Ахматовой есть дар геройского освещения человека. <…>

Я думаю, все мы видим приблизительно тех же людей, и, однако, прочитав стихи Ахматовой, мы наполняемся новой гордостью за жизнь и за человека. Большинство из нас пока ведь совсем иначе относится к людям; еще в умерших так-сяк можно предположить что-нибудь высокое, но в современниках? – как не пожать плечами…» («Анна Ахматова», 1915)

В переломные, катастрофические эпохи возможности «геройского освещения человека», конечно, возрастают, но в то же время труднее проникнуться гордостью за жизнь и увидеть высокое в своих современниках.

После революции Ахматова, в отличие от Маяковского или Бунина, делает не политический, а нравственный выбор. Ее позиция: христианские терпение и стойкость; верность культуре и родине, а не той или иной власти; преданность немногим друзьям; выполнение своего главного долга – поэтическое запечатление времени, память о прошлом и предсказание будущего. В эпоху катастроф, измен и предательств, разрушения прежних ценностей ахматовская позиция и поэзия были напоминанием о норме.

Не принимая того, что происходит в России, Ахматова в то же время отвергает для себя возможность разрыва с родиной, эмиграции. Ее принципиальный выбор зафиксирован в стихотворении, написанном осенью 1917 года.

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Прежняя акмеистская Ева, называющая мир, заговорила как предсказательница Кассандра, героиня греческого мифа, обладавшая даром предвидения, который, однако, не признавали, не ценили окружающие. «Больная, тихая Кассандра», – обратился к Ахматовой О. Э. Мандельштам и тоже выступил в роли предсказателя (о чем Ахматова позднее часто вспоминала):

Когда-нибудь в столице шалой,

На скифском празднике, на берегу Невы,

При звуках омерзительного бала

Сорвут платок с прекрасной головы…

(«Кассандре», 1917)

Послереволюционная эпоха оказалась для Ахматовой временем бесконечных испытаний. Воспевавшая простые радости бытия, она с трудом приспосабливается к новому быту «пещеры» (Е. Замятин). «Это были годы голода и самой черной нищеты», – лаконично скажет она. Современники вспоминают дополнительные живописные детали. Ахматова продает селедку из мешка (литературный паек), чтобы купить другие продукты. На улице плохо одетую женщину принимают за нищую и подают милостыню (дома Ахматова прячет деньги за икону: на черный день).

Но она с гордостью вспоминала и иное – эпизод, отраженный в поздней микроновелле. Ахматова возвращается из Царского Села в переполненном вагоне. «И вдруг, как всегда неожиданно, я почувствовала приближение каких-то строчек (рифм). Мне нестерпимо захотелось курить. Я понимала, что без папиросы я ничего сделать не могу». Папироса с трудом находится в сумке, но во всем вагоне ни у кого не оказывается спичек. Ахматова выходит из вагона на открытую площадку. «Там стояли мальчишки-красноармейцы и зверски ругались. У них тоже не было спичек, но крупные, красные, еще как бы живые, жирные искры паровоза садились на перила площадки. Я стала прикладывать (прижимать) к ним мою папиросу. На третьей (примерно) искре папироса загорелась. Парни, жадно следившие за моими ухищрениями, были в восторге. „Эта не пропадет“, – сказал один из них про меня» («Искра паровоза», 1962).

Ахматова помнила и то, какие стихи, благодаря искрам паровоза, были выловлены из воздуха, записаны, включены в книгу.

Не бывать тебе в живых,

Со снегу не встать.

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.

Горькую обновушку

Другу шила я.

Любит, любит кровушку

Русская земля.

(«Не бывать тебе в живых…», 16 августа 1921)

Частушка-плач связана со многими трагедиями этих лет.

В 1918 году Ахматова разводится с Н. С. Гумилевым, хотя дружеские отношения между ними сохраняются. Попытка устроить семейную жизнь с ученым В. К. Шилейко, исследователем древневосточных цивилизаций, тоже оказалась недолгой (1918–1921).

В эти годы окончательно рассыпалась и большая семья Горенко. Еще в 1915 году умер отец. Во время революции пропал служивший на Черноморском флоте младший брат Виктор. Ахматова написала о нем стихи: «На Малаховом кургане / Офицера расстреляли. / Без недели двадцать лет / Он глядел на божий свет». (Однако офицер остался жив. Письмо от брата из Америки – как будто с того света! – Ахматова получит лишь через тридцать восемь лет, ответит ему еще через семь, за три года до смерти. Они так и не увиделись.) Мать вместе с сестрой оказалась на Сахалине и вскоре умерла.

Смерть А. Блока Ахматова тоже переживает как личную потерю. В Блоке она видела воплощение лучших черт русской культуры серебряного века. Позднее Блок предстанет в ее стихах как «памятник началу века», «трагический тенор эпохи». 10 августа 1921 года на похоронах Блока Ахматова узнает об аресте Гумилева. Через несколько дней он был расстрелян.

Гумилевым начинается ряд русских поэтов XX века, могилы которых неизвестны. В эти годы Ахматова примеряет трагическую судьбу современников и на себя:

…Оттого, что мы все пойдем

По Таганцевке, по Есенинке

Иль большим Маяковским путем.

(1932)

Однако вопреки всему она продолжает сочинять стихи и издавать новые книги. В 1917 году выходит «Белая стая», третий сборник. В 1921 году – еще два: «Подорожник» и «Anno Domini MCMXXI» (В лето Господне 1921 – лат.). При этом регулярно переиздавались «Четки», самая популярная ее книга.

Затем наступила долгая пауза: новые стихи не писались, прекратились переиздания и старых книг. «Между 1925–1939 годами меня перестали печатать совершенно… Тогда я впервые присутствовала при своей гражданской смерти. Мне было 35 лет», – вспоминала Ахматова. Она предполагала, что существовало какое-то тайное партийное постановление, запрещающее публиковать ее стихи.

В 1922 году Ахматова выходит замуж за искусствоведа H. Н. Пунина и поселяется во дворце графа Шереметьева на Фонтанке, который надолго станет ее местом жительства и навсегда – героем ее поэзии. «Фонтанный Дом», – ставит Ахматова рядом с датой многих стихов.

Через тридцать лет, переезжая на другую квартиру, она подведет итог:

Особенных претензий не имею

Я к этому сиятельному дому,

Но так случилось, что почти всю жизнь

Я прожила под знаменитой кровлей

Фонтанного дворца… Я нищей

В него вошла и нищей выхожу…

(«Особенных претензий не имею…», 1952)

Здесь, под знаменитой кровлей, Ахматова пережила самые страшные годы.