ФУТУРИЗМ: ЖЕЛТАЯ КОФТА

Три основных модернистских направления серебряного века можно противопоставить не только эстетически, но и географически.

Символизм был «столичной штучкой»: его основные деятели родились в Москве и Петербурге, происходили из интеллигентных семей, сами заканчивали университеты, преподавали, писали серьезные научные труды, подобно деятелям золотого века, организовывали кружки и салоны; проводили религиозные собрания.

Акмеизм возникает в этом же интеллектуальном кругу, но на его периферии. Мандельштам родился в Варшаве, Гумилев – в Кронштадте, Ахматова – под Одессой. Однако их эстетической колыбелью можно считать петербургские пригороды («Поедем в Царское Село…») и русскую культуру, включая тот же символизм. Эту культуру, однако, акмеисты осваивали иным путем: университет им заменило серьезное самообразование.

Футуризм – детище провинциальной России и другой, низовой, культуры. Крученых родился в селе Херсонской губернии, Хлебников – в улусе губернии Астраханской, Василий Каменский и вообще – в пути, на пароходе, плывшем из Перми в Нижний Новгород. Футуристы, как правило, не окончили не только университетов, но и гимназий, бравируя своей антикультурностью, необразованностью, «дикостью».

Первые этапы биографии главного русского футуриста четко отражают эту тенденцию. «Птенец человечий / чуть только вывелся – / за книжки рукой, / за тетрадные дести. / А я обучался азбуке с вывесок, / листая страницы железа и жести. <…> Юношеству занятий масса. / Грамматикам учим дурней и дур мы. / Меня ж / из 5-го вышибли класса. / Пошли швырять в московские тюрьмы» («Люблю», главы «Мой университет» и «Юношей»). С таким багажом было легче «бросать» Пушкина и прочих с парохода современности.

В 1922 году Маяковский написал автобиографию «Я сам», а в 1928 году дополнил ее. В очень коротких юмористических главках рассказана почти вся его жизнь. Третья главка – «Главное»: «Родился 7 июля 1894 года (или 93 – мнения мамы и послужного списка отца расходятся. Во всяком случае, не раньше). Родина – село Багдады, Кутаисская губерния, Грузия».

Мнение послужного списка оказалось точнее. Будущий певец «адища города» родился 7 (19) июля 1893 года в глухой провинции Российской империи в семье лесничего. Отца Маяковский потерял в тринадцать лет. Владимир Константинович умер внезапно и нелепо: после укола булавкой у него началось заражение крови. Психологическая травма осталась у сына на всю жизнь. Он опасался инфекции: всегда возил с собой пластмассовый индивидуальный стакан, избегал рукопожатий, тщательно протирал платком дверные ручки и другие предметы, к которым надо было прикоснуться.

В гимназию Маяковский поступал в Кутаиси. «Священник спросил – что такое „око“. Я ответил: „Три фунта“ (так по-грузински). Мне объяснили любезные экзаменаторы, что „око“ – это „глаз“ по-древнему, церковнославянскому. Из-за этого чуть не провалился. Поэтому возненавидел сразу – все древнее, все церковное и все славянское. Возможно, что отсюда пошли и мой футуризм, и мой атеизм, и мой интернационализм» («Я сам», «Экзамен»). Слово «ненависть» часто повторяется в автобиографии: и в прозе поэт демонстрирует контрастность, предельность чувств.

Там же, в Кутаиси, начинается революционная деятельность Маяковского: он читает нелегальную литературу, посещает марксистский кружок, во время революции 1905 года участвует в митингах, считая себя социал-демократом.

После смерти отца семья переезжает в Москву, бедствует («С едами плохо. Пенсия – 10 рублей в месяц. Я и две сестры учимся. Маме пришлось давать комнаты и обеды»). Но революционная работа оказывается привлекательнее учебы: «Перевелся в 4-й класс пятой гимназии. Единицы, слабо разноображиваемые двойками. Под партой „Анти-Дюринг“ (знаменитая философская работа Ф. Энгельса. —И. С.)».

В 1908 году Маяковский вступает в РСДРП, большевистскую партию, ведет партийную работу под псевдонимом «товарищ Константин». В том же году его впервые ненадолго арестовывают, потом – еще раз. А третий арест оказывается уже продолжительным: более шести месяцев тюрьмы.

Только в тюрьме Маяковский по-настоящему познакомился с современной литературой. «После трех лет теории и практики – бросился на беллетристику. Перечел все новейшее. Символисты – Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни. Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось так же про другое – нельзя. Вышло ходульно и ревплаксиво».

В этой же главке, «11 бутырских месяцев» (срок, проведенный в Бутырках, преувеличен), Маяковский не упускает возможности еще раз уколоть литературу старую, классическую: «Отчитав современность, обрушился на классиков. Байрон, Шекспир, Толстой. Последняя книга – „Анна Каренина“. Не дочитал. Ночью вызвали „с вещами по городу“. Так и не знаю, чем у них там, у Карениных, история кончилась».

После тюрьмы Маяковский отходит от революционной работы, признаваясь товарищу, что хочет «делать социалистическое искусство». Однако эти мечты осуществились лишь через десятилетие.

«Я прервал партийную работу. Я сел учиться». В Училище живописи, зодчества и ваяния, куда поступил Маяковский, появился новый студент, Давид Бурлюк. Маяковский вспоминает одну «памятнейшую ночь», когда они сбежали от скуки с концерта Рахманинова. «У Давида – гнев обогнавшего современников мастера, у меня – пафос социалиста, знающего неизбежность крушения старья. Родился российский футуризм» («Я сам», «Памятнейшая ночь»).

Маяковский, конечно, сознательно совмещает рождение направления и рождение себя как поэта. «Днем у меня вышло стихотворение. Вернее – куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю – это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: „Да это же ж вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!“ Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом» («Я сам», «Следующая»).

С этого времени эстетика надолго отодвинула в сторону политику. На смену социализму Маяковского пришел футуризм.

Младенец, как известно, с самого начала оказался смелым и крикливым. Поддерживаемый похвалами и деньгами друга («Бурлюк сделал меня поэтом. <…> Ходил и говорил без конца. Не отпускал ни на шаг. Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтоб писать не голодая») Маяковский пишет несколько десятков стихотворений, находит себе новых друзей и – после «Пощечины общественному вкусу» (1912) – начинает гастрольно-поэтическую деятельность. Тогда и появляется знаменитый, раздражающий противников, знак нового искусства – желтая кофта.

«Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы – гнуснейшего вида. Испытанный способ – украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок желтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке – галстук. Очевидно – увеличишь галстук, увеличится и фурор. А так как размеры галстуков ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук. Впечатление неотразимое» («Я сам», «Желтая кофта»).

В 1913 году компания кубофутуристов-гилейцев (В. Маяковский, Д. Бурлюк, В. Каменский) проводит огромное турне по всей России с изложением футуристической теории и чтением стихов. Успех этого предприятия был огромный, но преимущественно скандальный. Поведение футуристов заслоняло их творчество. «Вчера на Сумской улице творилось нечто сверхъестественное: громадная толпа запрудила улицу. Что случилось? Пожар? Нет. Это среди гуляющей публики появились знаменитые вожди футуризма – Бурлюк, Каменский, Маяковский, – описывал события харьковский репортер. – Все трое в цилиндрах, из-под пальто видны желтые кофты, в петлицах воткнуты пучки редиски. Их далеко заметно: они на голову выше толпы и разгуливают важно, серьезно, несмотря на веселое настроение окружающих. <…> Сегодня в зале Общественной библиотеки первое выступление футуристов. <…> Харьковцы ждут очередного „скандала”».

Естественно, и само выступление изображалось в сходных тонах: собравшиеся понимали стихи как провокацию, абсурд, нарушение разнообразных запретов. «Верзила Маяковский в желтой кофте, размахивая кулаками, зычным голосом „гения“ убеждал малолетнюю аудиторию, что он подстрижет под гребенку весь мир, и в доказательство читал свою поэзию: „парикмахер, причешите мне уши“. Очевидно, длинные уши ему мешают», – иронизировал харьковский корреспондент, дождавшийся ожидаемого скандала.

«Для комнатного жителя той эпохи Маяковский был уличным происшествием. Он не доходил в виде книги. Его стихи были явлением иного порядка», – отметил позднее Ю. Н. Тынянов («О Маяковском», 1930).

В конце 1913-го, как говорил сам Маяковский, «веселого года» в Петербурге состоялась премьера «трагедии» «Владимир Маяковский», поставленной режиссером-экспериментатором В. Э. Мейерхольдом (1874–1940). В списке действующих лиц значились «Старик с черными сухими кошками», «Человек без головы» и «Человек с двумя поцелуями». Главный персонаж – «Владимир Маяковский (поэт 20–25 лет) – начинал свою исповедь уже в прологе:

Вам ли понять,

почему я,

спокойный,

насмешек грозою

душу на блюде несу

к обеду идущих лет.

С небритой щеки площадей

стекая ненужной слезою,

я,

быть может,

последний поэт.

Мотивы одиночества, вселенской боли, самоубийства отчетливо звучат в этой необычной лирической трагедии, героем которой, в сущности, является один человек.

Главную роль в спектакле исполнил сам Маяковский. «Просвистели ее до дырок», – иронически определял он провал постановки. Однако позднее другой поэт, Б. Л. Пастернак, проницательно увидел в трагедии важное свойство всего творчества Маяковского: «Заглавье скрывало гениально простое открытье, что поэт не автор, но – предмет лирики, от первого лица обращающейся к миру. Заглавье было не именем сочинителя, а фамилией содержанья».

Уже с первых шагов Маяковский всей совокупностью своих стихов начинает выстраивать образ лирического героя, имеющего то же имя, Владимир Маяковский, с небывалой ранее подробностью вводит в лирику свои реальные адреса, фамилии родных, друзей, литературных противников. Он обустраивает художественный мир как собственный дом. Особое место в нем занимает образ женщины, героини, любимой.