2. Царство лжи: Сотворение мира при помощи знаков[357]

Правда! Правда! Где же твоя сила?

А. Сухово-Кобылин. Свадьба Кречинского

Простите меня за намек, мамаша, но вы врете.

Н. Эрдман. Мандат

Предпосылкой жизнетворчества служила характерная для русской культуры вера в могущество слова. Это вело к особенно сложной дифференциации понятий «ложь» и «правда». Так, русский язык разграничивает понятие «истина», подразумевающее соответствие обозначаемой вещи в смысле аристотелевской теории соответствий, и понятие «правда», подчеркивающее аспект справедливости и божественной санкции[358]. Подобным образом дифференцируется и понятие «ложь»: ложь может означать несоответствие истинному положению вещей или нарушение «правды», но может подразумевать и процесс, при котором из ничего создается нечто (см.: Uffelmann, 2001). Тем самым ложь получает демиургическое значение, лжец оказывается творцом лжемиров и может расцениваться как узурпатор божественного могущества. В этом смысле формула Августина «дьявол есть отец лжи» имеет для русской культуры центральное значение. Именно эта демоническая, демиургическая, генеративная функция лжи и является предметом последующих разделов книги, в которых ложь рассматривается как poiesis, как поэтика жизнетворчества. Взаимосвязь лжи и театра, ложь как явление театра показывают, насколько широки возможности творческого слова, позволяя поставить вопрос о границах между лживыми знаками и знаками театральными, а также между знаками и миром, знаками и телами.