Маленькое — прекрасно

Вот заключительные слова 148-го отрывка «Записок у изголовья» Сэй-Сёнагон:

Облик цыпленка. Всплывшие листики лотоса, когда их вытаскиваешь из пруда. Крошечные гибискусы. Все маленькое без исключения прекрасно[121],[122].

Те, кто прочел главу 2, наверное, помнят, что прежде чем прийти к заключению, Сэй-Сёнагон перечисляет множество предметов, характеризуемых как уцукуси: в ее записках есть дети, цыплята, листва на пруду, цветы гибискуса. Просто-таки парад мелочей. То, что здесь названо уцукуси, в наше время имеет значение каваии, как уже говорилось во второй главе. «Маленькие вещи все каваии, какую ни возьми», — таково эстетическое кредо Сэй-Сёнагон, и ее «Записки у изголовья» своей формой служат подтверждением авторских слов: это не нагромождение бесполезных многословных монологов, а цепочка простых и кратких заметок.

Самобытность пристрастия к маленьким вещицам, продемонстрированная в «Записках у изголовья», еще больше бросается в глаза, если сравнить текст Сёнагон с «Поэтикой» Аристотеля. В этой книге, считающейся началом классической западной эстетики, говорится следующее:

Красота заключается в величине и порядке, вследствие чего ни чрезмерно малое существо не могло бы стать прекрасным, так как обозрение его, сделанное в почти незаметное время, сливается, ни чрезмерно большое, так как обозрение его совершается не сразу, но единство и целостность его теряется для обозревающих, например если бы животное имело десять тысяч стадий длины[123],[124].

Во времена Аристотеля не существовало ни представлений о каваии, ни о чем-то еще более возвышенном и величавом. В трактате ценность имеет только прекрасное: обычно это гармоничное, упорядоченное, сбалансированное, имеющее надлежащие пропорции, установленную меру, словом, все то, чем необходимо было любоваться. «Записки у изголовья» ставят вопрос о противоположном: когда размерность и пропорции разрушены, возникает кавайное, видимое краем глаза, хрупкое, ломкое, вызывающее жалость и сострадание. В западной эстетике, начиная с Античности и вплоть до барокко и высших проявлений эстетики романтизма, ни разу не было отмечено ничего подобного. И такое положение дел длится до сих пор, за исключением эпизодических случаев, когда возникала мода на Китай или на Японию либо на персидские детально проработанные картины.