Изделия из металла

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Изделия из металла

Если любители чайной церемонии с восхищением любуются чайными чашками из керамики, то с не меньшим вниманием они разглядывают литые металлические котелки, в которых хранится и кипятится чистая вода. С конца XVI века эти сосуды можно считать произведениями искусства. Наиболее известные из них производились в Асийя, неподалеку от Фукуока (гладкие стенки и богатый декор), или в Сано, в Тосиги (мотивы на грубоватой поверхности), одни соответствовали изяществу фарфора, другие — простоте глиняной посуды. В отношении металлических изделий японский вкус также колеблется между двумя полюсами, что характерно и для керамики, но больше всего, несомненно, ценится простота, потому что изделия, которые несут на себе следы чрезмерной обработки, украшенные инкрустацией, чеканкой, отодвигают на второй план красоту самого материала. Мурата Сэймин из Эдо, Хомма Такусай из Садо и из Нагасаки считаются лучшими чеканщиками XVIII столетия. Их произведения, в особенности изделия Камедзо, свидетельствуют о близости к реализму, о виртуозном мастерстве, сродни искусству резьбы по слоновой кости. Широко распространенное производство маленьких фигурок в разной манере, которые изготовлялись с особой тщательностью: нэцкэ — застежки для шнурка, инро — украшения для маленьких лекарственных коробочек, — прославило талант и юмор японских анималистов во всем мире.[37] Между тем сюжеты этих произведений, как и сюжеты гравюр, часто связанные с повседневностью, не влияют на эмоциональное восприятие более склонных к символу японцев, так же как и на восприятие жителей западных стран. То же относится и к наборам письменных принадлежностей, в которые включаются многочисленные инструменты, выполненные из металла: украшенные линейки, крышки, подставки для хранения кистей, пресс-папье, различные сосуды. Все это свидетельствует о вкусе, испытавшем значительное влияние Китая. Среди тех, кто становился знаменитым в данном роде деятельности, необходимо указать прежде всего на Сиката Анносукэ, который работал в Киото в Начале XIX века. Стоит упомянуть и его ученика Ата Дзёрокю, который специализировался в копировании старинной китайской бронзы. Многочисленные образцы его творчества украшают и сегодня домашние коллекции и хранилища музеев.

Помимо мастерских по обработке металла, созданных для нужд чайной церемонии, существовало и замечательное искусство обработки металла, имевшее отношение к религиозным ритуалам. Оно было связано с буддистским декором или синтоистскими зеркалами. Кроме того, развивалось искусство, порожденное воиственностью феодалов, искусство оружейников, кователей лезвий или чеканщиков по гардам.[38]

С наступлением эпохи Мэйдзи буддистские монастыри утратили вместе с поддержкой официальных властей и свои преимущества перед синтоистским культом. Лишенные финансовых ресурсов, представители духовенства, пришедшего в упадок, вынуждены были отказаться от многочисленных культовых предметов, для того чтобы прокормить себя. Так значительное количество бронзовых японских культовых предметов, на волне увлечения японизмом, который на протяжении всей последней четверти XIX века перекочевал на западные берега, наводнило рынок произведений искусства, неся с собой еще и искаженное представление о японском вкусе. Ведь в течение длительного времени качество буддистской бронзы ухудшилось, и это искусство характеризовалось постепенным упадком вкуса, за исключением металлических украшений, которые использовались архитекторами. В жанре монументальной скульптуры повторялись все те же образцы, которые в эпоху Камакура были доведены до высочайшей степени технического совершенства. Все дополнительные украшения: чеканные элементы балдахинов (бан), пастушьи посохи (ниой) и колокольчики (гокорэй), алтари (кэман), ковчеги для сутр (ои), кованые фонари (дото) — точно воспроизводили растительный орнамент, например виноградную лозу (каракуса), или копировали изображения животных по образцам буддийского возрождения XII века. Они несли на себе отпечаток своей эпохи, которая характеризовалась жестким, суровым и несколько раздражающим декоративным стилем. Для того чтобы обнаружить подлинные шедевры японской бронзы, следует обратиться к искусству VIII–IX веков: кэман с гениями в форме птиц в Тюсондзи в эпоху Хэйан или же декоративные панельки с очаровательными музыкантами на восьмиугольном фонаре Тодайдзи в Наре. Здесь все еще изящно отражено исполненное вдохновения искусство, которое подчинило китайские формы эпохи Тан японскому чувству меры и вкусу. Зеркала (кагами) — синтоистский атрибут, первый среди императорских сокровищ, — осуществляют удивительную функцию: именно они устанавливают с самых древних времен связь с неизведанным.

Пока, переговариваясь так или погрузившись в задумчивость, мы продвигались вперед, внезапно подул ветер, и, сколько ни старались гребцы, корабль все отступал, отступал назад и едва не затонул.

— Эти пресветлые боги из Сумиеси, — промолвил кормчий, — известны, наверное, вам. Чего-то, видимо, им захотелось. Какие-то они новомодные. Вот кормчий говорит: — Извольте поднести нуса.

Как он и сказал, подносят нуса. И хотя исполнили все это, ветер ничуть не перестал. Все больше дует ветер, все больше встают волны, ветер и волны становятся опасными, и тогда кормчий опять говорит:

— Ваш корабль не двигается потому, что нуса не удовлетворяют богов. Теперь поднесите им такого, что должно их обрадовать!

Опять сделали, как он сказал.

— Как нам поступить! — говорили мы. — Даже глаза у человека два, а зеркало у нас одно-единственное. Но поднесем и его! — И когда с этими словами бросили его в море, стало жаль. Но как только это сделали, море стало гладким, как зеркало

 (Ки-но Цураюки. Путевые заметки из Тоса).[39]

В течение последних четырех веков зеркала все больше приближались к современному виду. Их простую круглую поверхность полагалось украшать. Действительно, с конца XVII столетия появились зеркала с ручкой (экагами), в композиции декора на них больше не играет роли бутон, изображаемый в центре. Композиция декора зеркал теперь напоминает роспись фарфоровых тарелок или круглых лаковых крышек. Здесь, как в других случаях, техническая виртуозность и утрата специфического для каждого из этих направлений декора стали причиной смешения жанров. Отсутствие духовных движущих сил не способствовало возникновению новых художественных идей. Самураи сумели придать новый буддийский импульс искусству XIII века, и китайские образцы стали использоваться с большей выдумкой. Японские зеркала покорились богатству цветочного и животного мотивов эпохи Сонг. Их отделка стала более оригинальной, чем обрамление, которое носило отпечаток архаизма, а именно декор с использованием зубчиков, который китайцы воссоздавали в это время, опираясь на образцы эпохи Хань, существовавшей на рубеже двух эр. Слияние старинного китайского стиля и классического японского стиля не помешало в эту эпоху украсить зеркала маленькими раскрашенными пространствами, картинками со стихотворениями, которые особенно ценились образованными людьми. Зеркала с декором в виде росписей и каллиграфических надписей (э-ута) — последние высококачественные произведения, которые заслуживают упоминания. Поскольку, как и в случае с храмовыми украшениями, нужно было бы обратиться к VIII–IX векам, чтобы обнаружить несколько шедевров: зеркала с тонкой чеканкой — изящные журавли, изображенные в полете посреди растущих хризантем, которые окружены тонкими завитками облаков; зеркала в китайском стиле, украшенные фольгой из золота и серебра, утопленной в прозрачном лаке (хидмон), или зеркала, покрытые лаком, декор которых дополнен пластинками перламутра, включенными в прорези внутри лака (раден); тяжелые зеркала большого диаметра, декор которых был выполнен из желтой и темно-зеленой эмали и в VIII веке открывает технику перегородчатой эмали (руридэн). Многие из китайских образцов этой эпохи утрачены, и теперь трудно отличать произведения, которые были привезены из Китая, от тех, что уже могли изготовить местные ремесленники. Каким бы ни был талант этих последних, надо все же помнить, что именно китайские зеркала (подлинные или же копии) являются тем предметом, который наиболее часто встречается в могилах, относящихся к периоду зарождения исторических времен с III по VI век.

Хотя впоследствии с появлением в XIX столетии европейских зеркал старинное зеркало, некогда использовавшееся для того, чтобы защищать покойника в его путешествии в загробный мир, и теряет свое традиционное утилитарное назначение, оно, конечно, окончательно не утратило своего колдовства. Оно непременный атрибут синтоистских святилищ как напоминание о зеркале о восьми лепестках (ята-нокагами), с помощью которого удалось выманить Аматэрасу из пещеры, где она укрылась, рассердившись на грубость и буйство своего неисправимого брата Сусаноо.

Тогда император отправил еще Ямато Такэру, сказав ему: «Ступай умиротворять жестоких ками и бунтовщиков двенадцати восточных провинций…» И он дал ему длинную деревянную алебарду, сделанную из падуба. Тот тогда отправился согласно приказанию и прибыл помолиться в большое святилище Исэ и поклонился там обители ками (Аматэрасу). Затем он сказал своей тетке, высочайшей принцессе Ямато (Ямато-химэ): «Не желает ли император того, чтобы я погиб? Почему он меня посылает еще и теперь, чтобы успокаивать мятежников двенадцати восточных провинций, не предоставив мне людей, причем безотлагательно, как только я возвратился в столицу, после того как был направлен для того, чтобы подавить мятежников на Западе? Когда я об этом думаю, то мне кажется, что он желает моей смерти». И он заплакал от печали. Тогда Ямато-химэ ему предложила меч, косящий траву (кусанаги-но-цуруги)… Когда он прибыл в провинцию Сагами, то губернатор этой провинции его обманул, сказав ему: «Существует большое болото в этом поле. Ками, который живет в этом болоте, является злобным и диким». Тогда он отправился в поле для того, чтобы увидать этого ками. Тогда «губернатор» провинции поджег поле. Понимая, что его перехитрили, он косил травы вокруг себя собственным мечом… Таким образом он сумел выйти из поля…

(Кодзики).[40]

Этот меч, косящий траву, когда-то, согласно легенде, был добыт Сусаноо из хвоста дракона о восьми головах, обитавшего в области Идзумо. Первоначально меч именовался «мечом из облаков, скопившихся на небе» (Ама-но-муракумо-но цуруги). После того как его использовал Ямато Такэру, меч, согласно легенде, был помещен в храм Ацута в Овари. Рассказывают еще, что император-ребенок Антоку сжимал его в своих руках, когда его бабушка бросилась вместе с ним в бурные воды Японского моря в конце сражения при Дан-но-уре (1185), которое ознаменовало гибель рода Тайра. Этот меч являлся одним из трех сокровищ императорской короны. Сохранился ли он в действительности? Теперь это имеет мало значения. Существование его представляется маловероятным. Единственное, что важно, — его значение как символа. Точную форму этого меча трудно определить. Подобно тому как это было на Западе, в древние времена легко смешивали сабли и мечи, кривые или прямые лезвия, оружие с одним лезвием или обоюдоострое. Но обычай понемногу определил понятие цуруги для обозначения меча из мифологических повествований и понятие катана, используемое в наши дни для обозначения сабли исторической эпохи.

Сабля, основное оружие, ничего не утратила от своего средневекового величия. Рыцарский дух, который на протяжении столь продолжительного времени служил общественной морали на радость и на горе, сохранил частицу своего сентиментального могущества, последнего убежища, последнего утешения всех тех, кто потерял в годы последней войны дорогого человека. Сабля офицера, погибшего на поле брани, является драгоценной реликвией и остается символом добровольной или вынужденной жертвы.

Действительно, ношение сабель в мирное время было запрещено императорским эдиктом 1877 года, и все эти пламенные чувства, которые ощущаются еще и сегодня благодаря энтузиазму и количеству коллекционеров холодного оружия или декорированных гард, восходят к эпохе Эдо. В те мирные времена, когда мечи должны были в обязательном порядке оставаться в ножнах, благородные воины, единственные, кому разрешалось их носить, имели достаточно свободного времени, чтобы в своей жизни следовать ритуалам. Их воинственный пыл, который хотели обуздать строгим законом, находил выход в спортивных упражнениях, в боевых искусствах, в основе которых лежало владение холодным оружием. Оружие в ту эпоху, когда первыми философами и историками национальной культуры в особенности превозносились «три императорских сокровища», превратилось в парадный предмет, в драгоценность. Меч, который спасал жизнь и посылал смерть, наделялся сверхъестественными свойствами.

Холодное оружие в Японии классифицируется по нескольким общим категориям в зависимости от длины и ширины. Сабля, правильное название которой катана, представляла собой длинный клинок с одним лезвием и была по преимуществу боевым оружием. Ее носили слева, вложив в пояс лезвием кверху; следовательно, прежде чем вступить в бой, его надо было повернуть.

Ношение катана обычно сопровождалось ношением второй, короткой сабли вакидзаси. Вместе с катана («длинный») эта короткая сабля составляла пару, эта пара называлась дайсё («длинный и короткий»). Самурай всегда держал короткую саблю на своем поясе с противоположной стороны от катана, и во избежание серьезной неприятности их полагалось снимать, прежде чем войти в дружеский дом. При помощи маленькой сабли самурай, спасающий свою честь, вспарывал себе живот (сэппуку), при этом кто-нибудь из приближенных немедленно обезглавливал его длинной саблей. Церемониальная сабля (тати) отличается от боевых сабель наличием двойного лезвия, а также тем, что ножны подвешивались к поясу, на кончик клинка надевалось круглое навершие, повернутое книзу. Очень длинной саблей (дзимтаси) действовали, удерживая ее обеими руками.

Кинжалами (тан то), которые ювелиры украшали особенно искусно, и маленькими кинжалами для рукопашного боя, которые носились сбоку (мэтэдзаси или ёроидзаси) или же на груди (кайкэн), пользовались по преимуществу женщины; это оружие дополняло арсенал. При помощи маленького кинжала (кайкэн) женщины спасали свою честь, перерезая артерию на горле (дзигай) жестом, исполненным героизма, каким совершал сэппуку самурай. Сабли, символы принадлежности к классу и духу этого класса, передавались из поколения в поколение: их торжественно вручали подросткам, когда тем исполнялось пятнадцать лет, чтобы отметить принадлежность мальчика к статусу самурая. Эти сабли приходили на смену маленьким саблям, украшенным гербами, которые вручались ребенку, достигшему пяти лет (камисимодзаси), такие сабли, в свою очередь, заменяли миниатюрным, с амулетами, оружием (мамори катана), которым опоясывали двухлетнего ребенка самурая.

Украшение оружия свидетельствует об особом отношении к нему, и это отношение соответствует той степени важности, которая оружию придавалась. Каждая деталь оправы или лезвия была произведением искусства. Застежки, которыми соединяют доспехи (когай), ручка (кодзука) маленького ножа (котана), который помещается в гарду сабли, украшения заклепок (менуки) образуют «предметы трех мест» (ми токоро моно). Они всегда изготавливались и украшались одним и тем же чеканщиком.

В XVIII веке Ёкоя Сёмин (1670–1733) создал свой личный стиль: он работал исключительно по заказам «с улицы» (матибори) и не поддерживал официальный стиль традиционных чеканщиков из семьи Гото. Умэтада Миёдзин со своей стороны добавил к гардам (цуба) украшения с мотивами, которые использовались в производстве тканей (нуномэдзоган), и специализировался на технике глубокого рельефа (таканикубори).[41] Увеличение спроса определяло рост количества мастерских. Как и в производстве керамики, стали развиваться провинциальные центры: Хиго неподалеку от Кумамото в Кюсю, Хаги в Нагато. Там применялась техника окрашивания металлов (сякудо), использования ценных сплавов на основе золота и серебра (сибуити), инкрустация медью и латунью (хондзёган).

Роскошное оформление невозможно было без высокого качества клинка. Клинки изготовлялись иногда только из стали (мукугитай), иногда из перемежающихся слоев стальных и железных пластин; лезвие и острие всегда были из стали. Завершению работы над клинком придавалось особое внимание: тщательная полировка занимала приблизительно пятьдесят дней и делалась на плоском камне, без использования мельничного жернова. Затем клинок подвергался испытаниям. Но для того, чтобы клинки были признаны хорошими, они должны были разрубить несколько пластин меди.

Именно высокому качеству своих сабельных клинков и огромному разнообразию гард японская металлургия обязана своей высокой репутацией. С XV столетия Япония экспортировала в Китай десятки тысяч клинков, эту торговлю перехватывали пираты и самостоятельно вели ее на протяжении XVI века. Китайский трактат начала XVII века, посвященный ремесленным техникам и использованию даров природы (Чэнь конгкай ву), восхваляет «стальные клинки варваров страны Ва», подчеркивая, что они «могли отрубить даже кусок нефрита».

Невероятно бурная эпоха Асикага придавала сабле столь же исключительную значимость. Правила ее ношения были регламентированы до мельчайших деталей. Воины высокого ранга (выше пятого) могли носить ножны, в которых использовался декор с употреблением серебра (сиратати), в то время как воины, принадлежавшие к более низким рангам, имели право только на ножны, отделанные лаком (куродзукури). Именно с эпохи Асикага распространяется обычай носить два меча. До тех пор на практике среди низших классов сохранялся обычай из предосторожности носить саблю (катана) без гарды, в то время как знатные лица гордо носили более длинную саблю, или тати, которая в силу обстоятельств превратилась в обычное церемониальное оружие. Но постепенно обычаи изменились, и простые буси могли владеть в свою очередь саблей с гардой: с тех пор они носили дайсё.

Гарды приобретают тогда новую значимость. Знаменитый кузнец Гото Юдзо (1440?—1512) основал династию чеканщиков, которая на протяжении семнадцати поколений (вместе с многочисленными боковыми ветвями этой семьи) процветала вплоть до XIX века. Особенно известен был Канэй (жил на рубеже XV–XVI вв.), благодаря своему особому способу декора с использованием горельефа. Школа Миотин, семья оружейников двора с XVII века, специализировалась на изготовлении чеканки и применяла в декоре цуба технику наложения слоев, которую до того использовали только для клинков. Эта школа подарила Японии выдающегося художника Нобуэ (1485?—1564?).

Если XV–XVI столетия отмечаются как золотой век оружейного производства, то именно в эпоху Камакура это производство становится таким, каким оно нам известно сейчас. Тогда воины искали тонкости клинков, были созданы единые доспехи, забота об изысканности дополнила заботу об эффективности защиты. Без сомнения, именно в этот момент большой, почти прямой меч (тати) породил саблю (катана); у ножен теперь были не кольца для подвешивания к поясу, а лишь простая опора (куниката) для фиксирования шнура, протянутого в поясе. Гарда была тогда еще маленькой и прямоугольной (ситоги) или сделанной из кожаных дисков (нэрицуба), как и доспехи, которые обязаны были своим совершенствованием эпохе Фудзивара (X–XII века). Однако даже улучшенные доспехи все же не обеспечивали полной защиты.

В замечательном хранилище Сёсоин мы еще можем обнаружить образцы вооружения в эпоху Нара. Сабля в те времена еще не считалась полноправным оружием. Речь шла главным образом о больших широких рубящих мечах (тати), которые подвешивались к поясу при помощи двойного кольца, зафиксированного на ножнах. Все детали меча украшались в техниках китайских или корейских образцов — инкрустация, зернь, лак, ажур, чеканка.

На знаменитом портрете регента Сётоку Тайси изображен с тати с прямым клинком, сопровождающие его лица — с катана с клинком, слегка изогнутым. Яблоки рукояти тогда еще украшались кольцами и напоминали лучшие образцы гард китайских железных мечей эпохи Хань и знаменитое корейское оружие с декором в виде голов хищных птиц или драконов.

В легенде упоминается дар из семи мечей, преподнесенный королем Пэкче двору Ямато в III веке, речь идет о мечах с одним лезвием, изображения которых мы неоднократно встречаем на китайских барельефах и в гробницах эпохи Хань. Они отличаются от обоюдоострых мечей, которые в Китае использовались в эпоху Сражающихся царств. Трудно было бы точно определить время появления искривленных лезвий. Наиболее древними свидетельствами на Дальнем Востоке, возможно, являются искривленные ножны, найденные на равнине Ордос, которые, без сомнения, принадлежали варварам. Варвары часто осаждали земли вблизи Великой Китайской стены, и вооружение их было хорошо известно жителям побережья Кореи. Происхождение сабли, конечно, было связано с континентом, но с течением времени японские металлурги превзошли своих первых учителей и создавали изделия, отличавшиеся бесподобным искусством в техническом и художественном отношении. Они и сейчас считаются наилучшими в своем роде.