Самоотрицание локализма

Самоотрицание локализма

Казалось, невозможно себе представить силу, которая могла бы остановить, повернуть назад движение к торжеству локализма. Однако постепенно сам этот процесс обнаружил внутреннее самоотрицание. Разочарование в существующем порядке, который приводил к бесконечным столкновениям множества монологов, несло в себе возможность поворота общества к единому монологу, т. е. к авторитаризму. Распад страны в условиях господства соборного идеала стимулировал рост массового согласия на сильную центральную власть.

Оттесненный на задний план авторитаризм мог превратиться в господствующую силу, в организацию авторитарного государства лишь при условии, что в самих локальных мирах возникнет ярко выраженное стремление приобщиться к высшей власти. Это могло быть результатом массового дискомфортного состояния в низах, стремления найти защиту в высшей власти. Движущей силой этого процесса была возрастающая дезорганизация, в основе которой лежал раскол почвы, возникший еще в прошлом глобальном периоде. Люди, воодушевленные идеей создания царства Божьего на земле, пытались преодолеть все формы раскола, включая и раскол почвы. Это неизбежно привело к столкновению в самой почве, прежде всего между частью народа, склонного к последовательной уравнительности, и меньшинством, склонным к утилитаризму выше общепринятого уровня, в особенности к развитому утилитаризму, основанному на осознании связи между собственными усилиями и результатами труда.

Идущая к локализму инверсионная волна, начавшаяся в XVIII веке, охватывала всех крестьян. Однако в конечном итоге в крестьянстве не могли не выявиться внутренние различия. Наиболее архаичная часть, склонная к максимальной натурализации, уравнительности, шла к локализму до максимально возможной степени, тогда как крестьяне, склонные к утилитаризму, в особенности в его развитых формах, не могли идти по этому пути слишком далеко. Они нуждались в рынке, в связях хозяйственного характера, в городе. Это различие внутри почвы дало новой власти блестящий шанс получать социальную энергию, возглавив борьбу почвенного большинства против меньшинства, которое рассматривалось как воплощение зла, как последний его недобитый отряд. Власть, слившаяся с большинством, тем самым могла черпать из него, казалось бы, бесконечную поддержку, социальную энергию. В этом нельзя было сомневаться, так как именно идеалы уравнительности неизбежно требуют авторитаризма, внешней силы, способной «всех равнять».

Никакая власть не обладала способностью повернуть гигантскую инверсионную волну. Однако власть могла ею воспользоваться, оседлать ее, дать ей определенную интерпретацию, такую интерпретацию, которая позволяет использовать инверсию для формирования государства, для решения медиационной задачи. Псевдосинкретизм методологически оказался достаточно гибким для решения этой задачи. Он позволил по видимости в рамках одной и то же идеологии, принципа, именуемого демократическим централизмом, перейти от соборного идеала к авторитарному. Эта нравственная инверсия неотделима от качественного сдвига в самой синкретической государственности, т. е. от перемещения центра тяжести власти с уровней локальных миров, миров среднего уровня к высшей власти, что приводило к борьбе между собой разных версий интеграции общества. Ленин остро почувствовал назревание этого перехода. Тяготея к синкретизму, он не усматривал противоречия между соборным и авторитарным идеалами. Отождествление обоих идеалов, неспособность или нежелание понимать дуальность идеала при одновременных попытках использовать это различие для тайного манипулирования переходами между идеалами и составляет важный аспект псевдосинкретизма. Игнорирование различий между этими идеалами открывает возможность для утверждений, что «решительно никакого принципиального противоречия между советским (т. е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц нет» [1]. Здесь со всей отчетливостью высказана идея синкретической неразличимости соборности и авторитаризма. Эта идея, если акцентировать внимание не на словах, а на сути, вполне в духе славянофилов. А. Солженицын писал: «Прежние государи искали творить не свою волю, но выражать соборную совесть народа» [2.] Многочисленные критики ленинизма прошли мимо этого фундаментального взаимоперехода, взаимопроникновения в массовом сознании авторитарного и соборного идеалов, амбивалентности идеалов. Руководствуясь идеей тождества спонтанного народного самоуправления и авторитарной власти, Ленин мыслил и действовал в соответствии с древним почвенным синкретизмом, который, естественно, к этому времени уже давно потерял свой непосредственно синкретический характер, но оставался некоторым идеалом. Пытаясь быть понятным народу, Ленин неизбежно тяготел к его ценностям, стремясь учесть в идеологии массовое желание усилить общинное начало, распространить его на все общество. Ленин выступал как руководитель чисто архаического движения, возбужденного массового стремления к древним формам жизни. Однако для него, для партии эта архаика была не самоценностью, а навязанным средством, которое можно было попытаться использовать для модернизации, для укрепления государства.