Нефункциональность крайнего авторитаризма

Нефункциональность крайнего авторитаризма

Крайний авторитаризм мог существовать, лишь постоянно нанося удары по сложившимся сообществам, чтобы они не могли быть самостоятельными, но и не закостеневали, не препятствовали абсолютной монополии высшей власти на ресурсы и собственность. Это было легко делать, так как массовое догосударственное сознание сочувствовало избиению начальства. Аналогичные процессы можно было наблюдать во времена культурной революции в Китае. Решение медиационной задачи пришло к неразрешимому противоречию. Прекращение террора означало бы отказ от крайнего авторитаризма, так как тогда ничто не препятствовало бы установлению связей в обществе, не зависимых от медиатора. Продолжение террора сохраняло бы постоянство угрозы всем организациям, сообществам, что уменьшало их эффективность и, следовательно, несло в себе угрозу обществу. Способность бесчисленных сообществ определенным образом защищать себя, противостоять натиску власти — очевидное свидетельство ослабления господства крайнего авторитаризма. Знаменитое «дело врачей», по которому «убийцы в белых халатах» обвинялись в убийствах членов высшего руководства, очевидно, было подготовкой к новой массовой волне террора. Он должен был быть направлен против рождавшихся на всех уровнях, вплоть до самых высших, бастионов локализма, которые самим своим существованием тормозили произвол, безграничное использование в управлении принципа шаха, перерастающего в мат, ограничивали государственное крепостничество.

Тоталитарная сталинская система могла развиваться в основном лишь экстенсивными методами, усиленной эксплуатацией сложившихся возможностей людей, природных ресурсов. Экономический рост достигался через постоянное разрушительное перекачивание ресурсов из одной отрасли в другие, за счет массового рабского труда миллионов заключенных, всеобщего крепостничества. Однако каждый шаг такого роста подрывал основы будущего, подготовлял катастрофический крах, так как формировал тупиковую форму социальной организации, усиливал социокультурное противоречие. Сложившаяся система псевдоэкономики страдала отсутствием механизмов, способных отличить эффективное решение от неэффективного, что открывало путь дезориентации в сфере выбора путей социального развития. Общество, лишившееся духовной элиты, пытающееся методами, пригодными в локальной общине, решать сложнейшие проблемы развития большого общества, представляло собой помпезное, но жалкое зрелище. Воистину колосс на глиняных ногах!

Вопреки общераспространенному убеждению, крайний авторитаризм даже во времена расцвета не мог обеспечить элементарного порядка. Нарком вооружений, а затем боеприпасов писал о положении в промышленности в предвоенные годы, что текучесть рабочей силы и массовые прогулы принимали «угрожающий характер» [137].

Подмена экономического развития чисто хозяйственным, ориентированным на получение определенного набора натуральных благ, выбор которых определялся подчас чисто идеологическими соображениями, требовала, наподобие древних ритуальных сооружений, гигантских усилий. Поэтому оценка развития по натуральным показателям имеет ограниченную ценность. Однако и она показывает весьма низкий уровень эффективности решений. Например, первый пятилетний план (1928–1932) по основным показателям — выплавке стали, чугуна, по прокату, по добыче угля, по производству электроэнергии был выполнен лишь в 1934 году, т. е. во второй год следующей пятилетки. Тем не менее объем промышленного производства в стране утроился, но сельское хозяйство сократило производство в полтора раза, что резко усилило несбалансированность отраслей, уменьшило возможность экономической смычки. В свою очередь, показатели второго пятилетнего плана (1933–1937), утвержденного в 1932 году, в 1934 году, на втором году пятилетки, были снижены (план выплавки чугуна до 73%, по добыче угля — до 76%, производства электроэнергии — до 38% первоначального). Однако и в отредактированном виде план фактически не был выполнен; по официальным данным, лишь в 1938 году были достигнуты плановые показатели производства электроэнергии, в 1940 году выполнены показатели по добыче угля, в 1949 году — по выплавке чугуна. В первоначальном же его варианте плановых показателей страна сумела достичь лишь в послевоенные (1951–1952) годы. Что же касается третьей пятилетки (19381942), прерванной в 1941 году начавшейся войной, то итоги первых лет ее свидетельствуют о форменной катастрофе. План, утвержденный XVIII партсъездом в 1939 году, т. е. на втором году пятилетки, за три довоенных года был выполнен по выплавке чугуна на 52%, стали — на 5,9%, по прокату черных металлов — на 1,25%, по добыче угля — на 33%, нефти — на 12,3%, по производству электроэнергии — на 31,1%. В оставшиеся три года стране предстояло выполнить от 67 до 98,75% плана. Натурализация хозяйства при всем соответствии такой политики массовым идеалам ни к чему хорошему, естественно, привести не могла: ухудшилось экономическое положение, резко снизилось народное потребление, росли бюрократизм, дезорганизация, злоупотребления. Очевидной была явная катастрофическая неэффективность крайнего авторитаризма. Например, по некоторым подсчетам, доля национального дохода снизилась с 18% до 3–4 % [138]. В 1946— 1947 годах в результате засухи возник голод во многих областях, унесший тысячи жизней. Обескровленная войной страна не могла эффективно противостоять этому бедствию. Усилилось бегство из деревни [139]. Индекс розничных государственных цен поднялся в 1947 году по сравнению с 1928 годом до 20,1.

Между тем Сталин до конца своих дней стойко защищал необходимость вытеснения из жизни общества товарно–денежных отношений, сохранения архаичных, доэкономических отношений [140]. Чем больше росло производство, тем больше усиливалось странное, не предусмотренное наукой явление, получившее название дефицит. Он в возрастающих масштабах не только раскрывал бессилие авторитарного планирования, но и намекал на то, что новое царство Правды совсем не то, за что оно себя выдает, на существование некоторой тайны. Смысл ее общество было неспособно разгадать, но тем не менее было очевидно, что могущество тотема не беспредельно. Слабость его усиливалась тем, что между вождем и народом вырастала плотная стена сообществ, которая перехватывала творческий поток, некогда вынесший безвестного грузина на вершину власти. Четвертая версия псевдосинкретизма оказалась в конечном итоге нефункциональной, как, впрочем, и все предшествующие. Подспудно росло осознание необходимости перемен.

Хозяйственный кризис начала 1932 года вынудил Политбюро весной принять решение о проведении крупной хозяйственной реформы. На XVII партконференции говорили о важности советского рынка. В мае были снижены заготовки и было разрешено торговать артелям и кустарям по рыночным ценам. Была сделана попытка уменьшить тяжесть инфляции, увеличив объем реализации продуктов питания и товаров народного потребления по твердым ценам, ограничив заработную плату. Однако реформа не дала позитивных результатов [141]. Политбюро повернуло к контрреформе, введя уголовную ответственность за сбор колосков, были введены паспорта, т. е. усиливалось общее закрепощение.

Колебания хозяйственного курса, хромающие решения еще требуют изучения. На XVIII конференции ВКП(б) в феврале 1941 года при обсуждении путей улучшения работы промышленности и транспорта делегаты полностью игнорировали тему вредительства, ставились вопросы о повышении самостоятельности предприятий, о прекращении наплевательского отношения к финансово-экономическим вопросам их работы. Это свидетельствовало о попытках поиска экономических решений, но их оборвала война.