Хитрованцы знали, где надо жить
Хитрованцы знали, где надо жить
Низкий сырой туман стлался от Яузы под ноги, размывая очертания убогих домов, обступивших небольшую грязную площадь. Лишь кое-где сквозь липнувшее покрывало виднелся желтеющий прямоугольник окна или — на мгновение — свет приоткрывшейся двери. Голоса звучат глухо, размыто. Иногда слышатся чьи-то шаги, и из тумана является шатающаяся фигура. Потом доносится звук падения, сдавленный крик. Споткнувшись о пьяную, тщетно силящуюся подняться женщину, Глеб Иванович Успенский сильнее сжимает локоть Гиляровского и умоляюще просит «Ради Бога, Владимир Алексеевич, уйдемте скорее отсюда… Это ужасно, ужасно…» Но нет, Гиляровский дальше уводит товарища: напросился своими глазами увидеть Хитровку, значит, терпите, сударь.
И теперь я стою на том самом месте — на перекрестье Подколокольного и Петропавловского переулков, что в районе Солянки, и думаю вот о чем. Какой тихий, покойный закуток в центре Москвы… и какая бурная, ни на какую другую не похожая жизнь царила здесь во второй половине XIX века. Да еще и в начале прошлого. Несколько десятилетий обреталась на этом месте Хитровка, копошившаяся незаметной для Москвы, но жуткой жизнью трущоб. Люди тут рождались и умирали, не выходя за пределы мрачного зловонного царства…
Но что это за проклятущее место? И почему прозывалось Хитровкой? Если пойти по Солянке, свернуть в Подколокольный переулок и по нему подняться, то справа непременно увидите коротенький, кривой переулочек — Певческий. Он выходил на безобразный пустырь, изборожденный оврагами, заросшими лихим бурьяном и напоминавшими скорее таежные дебри, нежели центр Москвы. Издавна обосновался здесь бродяжий притон, где прятались беглые арестанты и всякий бездомный, пропащий люд. И тем не менее именно здесь обустроился генерал-майор Николай Захарович Хитрово, который еще в 1823 году приобрел сей отвратительный кусок земли с намерением привести его в порядок и устроить тут рынок.
Генерал обосновался на пустопорожнем месте по-хозяйски: поставил два дома, конюшни, погреба, подвалы, пристроил и свою многочисленную дворню. Получилось-то, вообще говоря, бог знает что — двор не двор, усадьба не усадьба, а скорее просто застроенное огромное пространство, где после смерти Николая Захаровича, между прочим зятя М. И. Кутузова, и возник Хитров рынок.
А дом генерала купил богатый инженер вместе с необустроенной частью дикого пустыря, облюбованного бездомными бродягами. Новый хозяин пустил бывший генеральский дом под ночлежки: дело доходное и отнюдь не хлопотное. И слава Хитрова рынка как самого опасного, гиблого места в Москве только упрочилась. Десятки лет москвичи стороной обходили его, а городские власти, Дума, печать, менявшиеся генерал-губернаторы все это время без конца принимали какие-то меры, решения, пытаясь покончить с Хитровкой. Не получалось никак. Уж слишком глубокие корни пустила она, слишком укоренилась в сознании несчастных ее обитателей, что нет для них на земле места надежнее и лучше. А меж тем вплотную, буквально вокруг, расселились богатейшие московские люди — построил дворец Савва Морозов, купцы Корзинкины, Хлебниковы, Расторгуевы и многие другие. Им тоже не нравилось сильно несущее помойкой соседство, но и они сделать ничего не смогли. В Москве всегда удивительным образом уживалось рядом несовместимое.
Хитрое рынок в начале XX века
Свой особенный, трущобный уклад жизни сложился и правил на Хитровом рынке. Дети, рождавшиеся здесь, неизбежно становились ворами и нищими, десяти — двенадцатилетние девочки — проститутками. Взрослых проституток так и звали по всей Москве «хитровками». Помню, моя бабушка, жившая в районе Солянки, так называла женщин, которые ей отчего-то не нравились, особенно если одеты были неряшливо. «Ну что ты как хитровка ходишь?» — говорила она, однако упорно отказывалась объяснить значение этого загадочного для меня термина. Видимо, она не давала никаких пояснений из желания оберечь мою девственную в то время нравственность. А слово это вошло в московский быт и долго еще жило, как «хитрован» и «хитрованец», — все родом отсюда, из тех забытых трущоб. Как, кстати, и «оголец»: действительно жили на хитровке вконец обнищавшие, которым и тело-то прикрыть, кроме драного исподнего, нечем было, — их называли «огольцами». Жили они мелкими грабежами: наскакивали скопом на случайно забредшую в их владения жертву и вмиг догола раздевали.
Гиляровский в тех лабиринтах, черных коридорах, не знавших ни божьего света, ни света свечи, был хорошо известным, вроде как и своим человеком. Его не боялись и уважали, не прятались с его появлением и никогда ничем не угрожали. Возможно, еще и потому, что кулачищи его сами по себе определенной аттестацией обладали. Вот и вник он в ту подпольную, исполненную ужасов жизнь как никто другой до и после него. И описания Хитровки оставил такие, что поневоле его глазами видишь ту ушедшую жизнь.
Вот торговки сидят, «эти уцелевшие оглодки жизни», грязные, засаленные — сидят на горшках, чтобы содержимое не остыло, согревая его вовсе не теплом своей души, а кое-чем более прозаическим. А если дождь, поднимают сзади подолы и натягивают на головы. Зазывают они нищих своих покупателей, предлагают лапшицу, студень бог знает за копейки какие.
А вот босой и почти совершенно раздетый сапожник забивает в подметку деревянные гвозди. Ему из конуры своей и выйти не в чем — все пропито. Настучит молотком себе на бутылку и тем счастлив вполне. Во всяком случае, другой жизни и не представляет.
На Хитровке в ожидании найма. Фотография начала XX века
Многие из приятелей Владимира Алексеевича упрашивали его показать им Хитровку, но, поскольку зрелище не для слабонервных, он, как правило, всем отказывал. А Глеба Успенского все же повел. Популярнейший на Хитровке трактир «Каторга» ему показал, где поножовщина — дело такое же обычное, как беспробудное пьянство, и в трактир «Сибирь» сводил, где с ходу на драку нарвались и где пьяные бабы неизвестно откуда на них вываливались. Глеб Иванович шептал в растерянности: «И это перл творения — женщина…» И по «Кулаковке» — ряд ночлежных домов, куда и полиция не смела показываться и где даже днем опасно было ходить, тоже ему представил. Успенский и не думал, что на свете существует такое…
«Рассадник преступности и бандитизма» со всей революционной решительностью — одним массированным ударом был ликвидирован в 1923 году. Хитровскую площадь и одноименный переулок так же решительно переименовали в честь великого пролетарского писателя. Правда, ненадолго: теперь названия вернулись на круги своя.
Обошел я все переулки и все дворы, где когда-то царила Хитровка. Ничто теперь, кроме названий, о ней не напомнит. Наткнулся на старый, вконец заброшенный и разрушенный дом: кровли нет и в помине — только обнаженные стены, перекошенные от времени, груды битого кирпича, сквозь которые проросли молодые деревца. Бурьян — цветы забвения. Под землей сохранились ходы подвалов — мрачные сводчатые лазы лабиринта. Спустился, полазил, ничего интересного не нашел. Выбравшись, увидел мальчишку лет двенадцати, греющегося на солнце. Рядом — драные ботинки, мешок с вещицами. Увидел меня, внезапно из-под земли возникшего, и тут же, подхватив свои обноски, исчез за горой мусора, зашуршал где-то внизу. Похоже, живет здесь.
Я искал этот дом — знал, что именно в нем помещался один из домов терпимости Саввы Морозова. Нашел. Отыскал и бронзовую мемориальную доску на нем: «Памятник архитектуры. Охраняется государством»…