4.3. Метафизические определения искусства

Хорошо известным типом определений искусства являются определения, которые можно назвать метафизическими. Такого рода определение опирается на некоторую достаточно широкую философскую концепцию, говорящую о мире, обществе и человеке. Из этой концепции выводится истолкование искусства как частного явления социальной жизни и, соответственно, его определение.

Сущность искусства определяется, по В. Ф. Й. Шеллингу, его отношением к философии. Философа интересуют идеи, «вечные понятия». Искусство тоже представляет собой идеи, но воплощенные в предметах. Бесконечность проявляется в искусстве не посредством «прототипов», а с помощью «отраженных образов». Это истолкование искусства признает лишь отдельные произведения и только некоторых художников: Гомер, Данте и Шекспир представляют интерес постольку, поскольку являются элементами некой абстрактной системы. Искусство воспроизводит идеальные модели, искаженными копиями которых являются предметы. Оно изображает «интеллектуальный мир» в рамках «отраженного», фактического мира. Так, музыка — это прототипический ритм вселенной, скульптура воплощает прототипы органической природы, в эпосах Гомера выражается тождество, через которое история основывается на абсолюте, и т.п. Искусство — составная часть и одновременно иллюстрация философской истины.

Еще одним примером метафизического истолкования искусства может служить философия искусства Г. В. Ф. Гегеля. Главная ее проблема: какое место в философской системе должно занимать искусство? Гегель определяет искусство как проявление идеала, или абсолюта (бога). Идеал одушевляет предметы, воспринимаемые нашими чувствами. В природе идеал в полной мере не проявляется. Его следует искать не в природе, устремляющейся к красоте, но красоты не достигающей, а в искусстве. Оно является дважды природой — природой, возрожденной в творениях гения. Лучший объект искусства — божество в образе человека. Красота, по Гегелю, — это идея, воплощенная в художественном образе. Отсюда — интеллектуализация искусства, и в особенности поэзии, в которой «связь духовной проникновенности и внешнего бытия расторгается на такой ступени, которая перестает соответствовать понятию искусства». Поэзия оказывается, таким образом, чем-то вроде опоэтизированной философии.

Сближение искусства с философией — неизбежное следствие всех метафизических истолкований искусства. Иерархия искусств Гегеля, начинающаяся с тяжеловесной архитектуры и завершающаяся проникновенной поэзией, — заведомо искусственное построение, совершенно не приложимое к современному художественному творчеству.

«Массы кинозрителей и читателей журналов, — пишет Р. Коллингвуд, — нельзя возвысить, предлагая им аристократические развлечения прошлых веков. Обычно это называется “нести искусство в народ”. Однако это мышеловка: то, что несут народу, также оказывается развлечением, изящно сработанным Шекспиром или Перселлом (английский композитор и органист XVII в. — Примеч. авт.) для увеселения елизаветинской аудитории или аудитории эпохи Реставрации. Теперь же, невзирая на всю гениальность авторов, эти произведения гораздо менее развлекательны, чем мультфильмы о Микки Маусе и джазовые концерты, если только аудитория предварительно не прошла трудоемкую подготовку, позволяющую получать удовольствие от таких произведений»[70].

В метафизическом подходе к искусству есть, как правильно отмечает Коллингвуд, несомненный самообман. Если быть честным, надо признать, что так называемое высокое искусство, вроде поэзии, почти сливающейся с философией, гораздо меньше развлекает большинство людей, чем другие, более низкие виды искусства.

Метафизические определения искусства, представляющие его в необычном ракурсе и освещении, нередко открывают интересные стороны искусства. Вместе с тем, делая искусство только одним и притом, как правило, второстепенным, элементом всеобъемлющей философской системы, такие определения далеко уходят от реального искусства и его истории. Они говорят по преимуществу не о том, чем является реальное искусство, а о том, чем ему надлежало бы быть, и выстраивают причудливую историю искусства, имеющую мало общего с его действительной историей.

Метафизическим определениям почти всегда не хватает здравого смысла и внимания к самому искусству. Они целиком зависят от той философской системы, в рамках которой конструируются, и теряют свою ценность сразу же, как только пропадает интерес к этой системе.

Кроме того, в каждый исторический период существует множество конкурирующих между собою философских систем и течений в философии, так что рассчитывать на универсальность метафизического истолкования искусства не приходится. Философ, рассуждающий о мире в целом, вряд ли способен сказать что-то ясное и конкретное об искусстве, ибо в масштабах мира такая узкая область человеческой деятельности, как искусство, почти равна нулю. Фразы об особой роли искусства в определении положения человека в «Универсуме» и тем более о красоте «Универсума» в целом, в сущности, пусты.