7.1. Константин Случевский: поэтический сциентизм

Первые годы XX века ознаменовались появлением нумерологических стихотворений Случевского, которым суждено было заложить основы модернистской нумерологической традиции – наряду с «Числами» Брюсова, что отмечалось выше. Они вошли в два цикла сборника «Загробные песни»: «Мой “дневник” аналогий, тождеств, параллелей, оставленный в столе» и «Характеристика бытия душ». Случевский выглядит в них как оригинально мыслящий поэт-философ, подмечающий сложные материи и описывающий их для себя одного, как бы «в стол». Не касаясь сложностей и временных отсрочек с публикацией этих циклов до того, как они стали разделами сборника «Загробные песни» (еще одно показательное заглавие!), сразу перейду к следующему вопросу: как сциентистская лирика Случевского определила характер хлебниковской работы с арифметикой, геометрией, мнимыми числами и образом Лобачевского.

Начну с «Моего “дневника”…», в котором нашлось место и для арифметики (алгебры), и для геометрии. 2-е стихотворение этого цикла, «Не существующее нужно признавать!..» (п. 1902), предвещает Хлебникова тем, что азбуки всех существующих языков «процеживаются» через числовые закономерности:

Не существующее нужно признавать!

Вот, хоть бы, числа! их нигде не отыскать,

Нигде нет их семян и гнезд их не найти, —

Но людям нет без них разумного пути!

Букв в наших азбуках не много, можно счесть —

Но сочетаньям их границы не обресть!

И необъятности всех языков людских

В двух-трех десятках букв и только, только в них…

[Случевский 2004: 369–370].

9-е стихотворение цикла, «Конечно, дважды два четыре, вне сомненья…» (п. 1902):

Конечно, дважды два четыре, вне сомненья,

А измерений только три всего,

Но знанье призвано на то, чтоб сомневаться

Во всем, всегда! И в этом мощь его.

По многим выводам пространство безгранично;

По выводам иным обрамлено оно?

Что в треугольнике все три угла, их сумма,

Всегда лишь два прямых – совсем не решено

[Случевский 2004: 373],

сближается с нумерологическим письмом Хлебникова как тем, что оперирует математическими истинами типа «дважды два четыре», так и тем, что повествователь говорит от лица науки. Эту последнюю черту с «Конечно, дважды два четыре, вне сомненья…» разделяют и многие другие нумерологические стихотворения Случевского. Все вместе они создают иллюзию, что течение его математической мысли вот-вот подведет читателя к разгадке тайн бытия и загробного мира. Хлебников, как мы видели, пошел дальше, а именно дерзнул выдать свою математику за откровения, определяющие движение истории.

10-е стихотворение, «Не существует “мнимых величин”!..» (п. 1902), предваряет нумерологическую поэтику Хлебникова не просто введением «мнимых» чисел, но и постановкой их в связь с экзистенциальными проблемами – жизнью и смертью, телом и духом, существованием в мире сем и в мире ином:

Не существует «мнимых величин»!

Но невозможное становится возможным:

Их можно взять в расчет, от них пойдет почин

К большим задачам и решеньям сложным.

Не существующей как бы величиной

Наш мозг орудует и, сделав вычисленья,

Он властно действует и ставит над землей,

Как диво техники, свои сооруженья.

«Ничто» – орудует?! Возможно ли понять,

Чтобы «ничто» участвовало в деле?

Уж ежели «ничто» способно плотью стать,

Так что ж с вопросом о душе и теле?

Но мысль людей свободна и дерзка!

Так Бог велел! Она быть дерзкой вправе!

Ответов не дает на многое пока;

Но будут чудеса, придут и станут въяве!

Сумеют люди вскрыть причинности добра;

Зло расчленят и в нем паи отметят…

Мы в полночи теперь, далеко до утра…

В нас только проблески сознанья слабо светят…

[Случевский 2004: 373].

Правда, если под пером Случевского «мнимые величины» стали чудом и компонентом философской метафизики, то у Хлебникова они, сохранив свою чудесность и трансцендентную ауру, приобрели абсурдное звучание.

В 16-м стихотворении, «По арифметике я цифры создаю…» (п. 1902), изображен лирический герой за составлением уравнения:

По арифметике я цифры создаю,

И, при посредстве их, в мирах как бы сную!

Когда бы сам стремиться мог я цифрам вслед,

Что значили бы мне пространства, сонмы лет?

За неизвестностью признав особый знак,

Я букву «X» ввожу в расчет и так, и так;

Все свойства выкладок, не будут ли оне

Присвоены душамм в загробной тишине?

Повсюду проникать мгновенно без препон,

Быть правдой, творчеством, вмещать в себя закон?

Все эти свойства цифр, все эти силы их

Предстанут свойством душ, в былые дни живых

[Случевский 2004: 376].

Ответом на него можно считать как хлебниковскую «Утреннюю прогулку» (1913),

Но дважды тринадцать в уме.

Плохая поклажа в суме!

К знахарке идти за советом?

Я верю чертям и приметам!

[ХлТ: 86],

так и «Зангези»:

И если Востока орда

Улицы Рима ограбила

И бросила белый град черным оковам,

Открыла для стаи вороньей обед, —

Через два раза в одиннадцатой три

Выросла снова гора черепов

Битвы в полях Куликова —

Это Москва переписывала набело

Чернилами первых побед

Первого Рима судьбы черновик

[ХлТ: 491–492].

18-е стихотворение, «Цифрам, бессмертным началам, дано воплощаться…» (п. 1902), любопытно тем, что числа – цифры – понимаются как нечто нетленное, божественное. Через них к бессмертию причащается и человеческое «я»:

«В природе есть ум»

Оерстедт

Цифрам, бессмертным началам, дано воплощаться

В мысль человека и только в него одного,

Все остальное назначено в прах возвращаться

И начинать от начала, почти с ничего.

Цифры бессмертны! Бессмертно и духа развитье

В дальних путях, неизвестных пока никому,

Прочим всем тварям запрет! ни к чему челобитье

Их о душе; им бессмертие не по уму!

Если вмещенное в мозг наш нетленно и вечно, —

Значит, вместивший сосуд в существе изменен,

Пусть он непрочен и пусть бытие скоротечно, —

«Я» загорелось навек! Смерть ему не закон!

[Случевский 2004: 377].

Хлебников наверняка руководствовался сходными соображениями, соотнося с выстраиваемой нумерологией свою жизнетворческую персону – сверхчеловека, первооткрывателя тайн мира. Случевский предвосхитил жизнетворческие стратегии Хлебникова, возможно, и еще одним, 26-м, стихотворением, «Много сокровенного, для науки темного…» (п. 1902): Много сокровенного, для науки темного, / Зрением художника ясно прозревается [Случевский 2004: 382][267]. В связи с Хлебниковым как автором «Чисел», которые играют с идеей пророческого зрения, обращает на себя внимание и концепт сверхзренья из «Нет, не обидно уму моему, что порой…» (п. 1902), 27-го стихотворения рассматриваемого цикла.

Вместе с 25-м стихотворением, «Дух отлетает! вот если б в окно!..» (п. 1902), в русскую поэзию вошла такая математическая арматура, как теоремы, корни и логарифмы, позже пригодившаяся и Хлебникову:

Дух отлетает! вот если б в окно!

Было бы просто и ясно оно <…>

Численных выкладок тоже нельзя

Видеть, схватить! Где-то, как-то скользя,

Силой полны, бестелесно вершат

И материальное в мире творят!

Вовсе не так уже просто сказать:

«Глупо бессмертие вам сочинять!

Жизни и смерти задача проста:

Нет их обеих, а есть суета!» <…>

Но, так иль иначе, надо признать:

Численных выкладок в гроб не вогнать!

Видеть нельзя их, и гнить им нельзя;

Значит, дана им иная стезя!

Знать, естество их иное совсем:

Плоть логарифмов, корней, теорем,

Вне тяготенья, вне правды земной…

Что, если то же и с нашей душой?

[Случевский 2004: 381–382].

В другом цикле Случевского, «Характеристика бытия душ», к которому мы переходим, в сторону Хлебникова смотрят два стихотворения. В 25-м, «Совсем, совсем не вдруг мы здесь в себя приходим…» (п. 1902), речь идет о том, как поэт, наделенный даром творчества и сновидческими откровениями, возвышается над обычными людьми. Числам он отводит роль медиатора между тусклой повседневностью и творчеством / сновидением:

Совсем, совсем не вдруг мы здесь в себя приходим,

Порвав все связи с вашею землей! <…>

Где правда ваших цифр? Где сила тяготенья?

Не предрешен движениям предел?..

Да! Только в творчестве, и в грезах сновиденья,

Пока я жил, я эту мощь имел!

[Случевский 2004: 394].

28-е стихотворение, «Как-то случилось, умерший давно математик…» (п. 1903) – апология неназванного, но узнаваемого Лобачевского[268], – свидетельствует, что даже и своего кумира от геометрии Хлебников мог получить из рук предшественника:

Как-то случилось, умерший давно математик,

Муж логарифмов и всяких механик и статик,

Живший в Казани, где он в неизвестности умер,

Первый, по смерти, в рядах математиков нумер,

К кладбищу некому прибыл под вечер со мною <…>

Мой математик, привычке усвоенной верен,

Выкладку сделав, сказал: «Я в подсчете уверен!

Если б те деньги, во что обошлись монументы,

Были положены в банки и дали проценты,

Можно бы было создать добрых дел в Божьем мире

Раз в пятьдесят богатейшего кладбища шире!

Все же кладбища земли, – цифры все вне протестов, —

Дали бы денег для многих чудовищных трестов!»

[Случевский 2004:419][269].

Приведенные примеры все как один свидетельствуют о том, что Случевский подстраивается под интеллигентский математический дискурс, с педантичной обстоятельностью переходя от одного узнаваемого клише к другому. Повествование от этого выходит не занимательным и не захватывающим, а, так сказать, на любителя. В репертуаре Хлебникова соответствующий дискурс не представлен. Художественная и эссеистская речь поэта почти всегда логически разорвана, как если бы он был пророком-юродивым. В то же время она полна высказываний-лозунгов, рассчитанных на немедленное запоминание.