Письма читателей

Программа: “Россия вчера, сегодня, завтра”

Ведущий: Анатолий Стреляный

18 июля 1995 года

Анатолий Стреляный. Со мной в студии мои коллеги Петр Вайль и Владимир Тольц. Много лет назад я работал в советских газетах и журналах. Самым ненавистным лозунгом, который мы повторяли вслед за партией каждый день, был “За каждым письмом – живой человек”. Один из моих коллег, измученный письмами (каждый день их приходило в “Комсомольскую правду”, где я работал с 1962-го по 1969-й, пока не выгнали, несколько мешков), каждый день повторял, что “нормальный человек в газету не пишет”.

Петр Вайль. Это довольно распространенное мнение, чтобы не сказать банальное. Но существует и другое, тоже вполне распространенное и тоже вполне банальное, – что те, кто пишет в газеты, на радио, на телевидение, – это и есть цвет аудитории. И я со временем начал придерживаться именно второй точки зрения. Потому что действительно что-то должно быть в человеческой психике особое, чтобы он не поленился, взял лист бумаги, сел (обычно это без машинки, без компьютера, а от руки) и стал писать длинное письмо со своими соображениями. Действительно не вполне нормально, но именно на ненормальных людях все держится на свете. И тот самый стимул, который помогает нам соображать, очень часто содержится именно в письмах и звонках наших слушателей и читателей.

владимир тольц. Я не думаю, чтобы можно было обозначить наших корреспондентов словом “цвет”. Это просто нормальные люди, одни пишут, другие не пишут. “Цвет” – это некая для меня возвышенно-оценочная категория. Среди писем, которых я получаю довольно много, много писем меркантильного свойства. Например, я помню, как только началась перестройка, как только мы стали получать письма легально – которые прошли через советскую почту нормальным путем, начали в большом количестве приходить письма такого примерно содержания, такой модели: я слушаю вашу передачу с такого-то года, вы мне очень все нравитесь (дальше перечень сотрудников – пять-шесть фамилий), я прошу прислать мне лодочный мотор конструкции такой-то, фирмы такой-то, который, как я слышал, в Мюнхене стоит недорого. Тут все прозрачно. Не обязательно все, кто пишет нам, желают, чтобы им что-то прислали. Но это довольно распространенная категория тех, кто пишет.

П. В. Вы знаете, Володя, это все равно что говорить, что приходят изобретатели с какими-то безумными идеями. А некоторые приходят и говорят, мол, мне бы денег неплохо дать, потому что у меня забор повалился и жена мало зарабатывает. Все-таки эту категорию надо отсечь как не заслуживающую внимания. А вот те, кто действительно берет на себя труд откорректировать нас, по-моему, производят колоссально важную работу, нечто вроде санитаров леса, которые что-то выгрызают.

А. С. Самое ужасное для человека, работавшего в советской прессе, – это обязанность отвечать на каждое письмо. И очень трудно было считать нормальным или хорошим человеком того, кто непременно на тебя жаловался, и обязательно в ЦК, если не в ООН, и требовал ответа обязательно по существу, обязательно принять меры. Это было самое тяжелое. Привычка эта у российской публики, читающей, слушающей радио, глядящей телевизор, осталась. Я только что на столе у одного из коллег видел письмо, в которым человек пишет: “Я писал в ваше московское бюро, просил мне прислать адреса таких-то людей (фамилии каких-то знаменитостей, которые я никогда не слышал), но так и не получил ответа”. И все эти слова подчеркнуты тремя линиями, как будто он пишет в ЦК КПСС. А, собственно, почему ему должны обязательно отвечать? Это ему в голову не приходит.

В. Т. Вы знаете, Анатолий, я думаю, на письма надо отвечать. Исключая, может быть, письма, где содержится грубая матерщина, ужасные выпады безумного свойства, адресованные тому, кому пишется это письмо, или оскорбления в адрес его коллег. И мне всегда очень жаль, что я не мог отвечать у микрофона на все письма, некоторым я даже писал извинения. На это, к сожалению, тоже не хватает времени.

А. С. Я знаю, почему вы так бережно относитесь к письмам. Потому что вы до этого не работали в советской печати. Человек, который хотя бы пять лет проработал в советской печати, не был таким чутким в отношении писем. Я хочу предложить вот что. У каждого из нас, кто прочитал тысячи писем, а я их прочитал, наверное, больше десятка тысяч по постылой служебной обязанности, так что насобачился по почеркам уже угадывать не только кто пишет, а и о чем пишет (не каждый раз, но бывало), – и у каждого из нас в памяти есть какие-то истории, связанные с тем самым письмом, “за каждым из которых стоит живой человек”…

П. В. Я бы хотел еще сказать, что все-таки ответ на письма – это есть какая-то фиксация нашей ответственности. Я тоже работал и в советской прессе, и в Америке работал в русской прессе, и действительно у киоска не постоишь, а в нашем случае через границу бегать с приемником тоже не будешь, поэтому когда что-то приходит от твоего читателя или слушателя, ты волей-неволей напрягаешься и обостряешь свои небольшие извилины. Но тут интересно еще и то, что перед тобой предстает портрет своей аудитории. Потому что, как правило, совсем ярких сумасшедших бывает не так уж много, обычно это люди, представляющие некий тип мышления. И вот эта социология слушателя страшно интересна.

Вот вы предлагаете какой-то конкретный пример вспомнить. Я вспомню письмо, которое я получил, работая в Нью-Йоркской редакции Радио Свобода. Это был изобретатель. Изобретатели часто пишут на радио, телевидение и в газеты. Этот изобрел, если мне память не изменяет, нечто непотопляемое. Он сам живет в Ростове-на-Дону и изобрел что-то такое, от чего ничего не должно тонуть никогда, нигде в мире, и просил у меня содействия, зная меня по радио. Вот он писал: “Я прошу вас связаться с сенаторами и конгрессменами США, чтобы протолкнуть мое изобретение. Вам, с вашими связями в центре, это будет сделать нетрудно и побудить центр заняться моей замечательной идеей”.

И вот смотрите, самый беглый анализ дает нам потрясающую картину мышления гигантской группы населения, измеряемой десятками миллионов. Это люди, которые уверены, что существует где-то какой-то орган, будь то мировое правительство, жидомасонский заговор, генералитет, какой-то штаб, откуда тянутся нити во все места земного шара и все каким-то образом приводят в движение. Это же невероятно интересно!

А. С. Елена Коломийченко, разбиравшая сегодня почту “Свободы”, прочитает еще одно письмо.

Елена Коломийченко. “Здравствуйте, дорогая «Свобода». Я простая женщина, мне шестьдесят лет, я часто слушаю вас, люблю ваши передачи. С чем-то согласна, с чем-то часто нет. Но после того, как 12 июня услышала передачу «Лицом к лицу» с господином Бурбулисом, не вытерпела, решила написать вам, хотя вряд ли кто будет читать это.

Меня удивило слово «стратег». Хорош стратег, если без стрельбы не обошелся в 93-м осенью у Белого дома! Все это одобрили западные страны. А что дальше? Горько все это видеть. Больно теперь.

Вы, как я поняла, давно все время критиковали советский строй, под видом борьбы с ГУЛАГом разделили, ведя хитро, всю страну. Тысячи беженцев теперь. Обманули людей. Люди думали, что и правда будет жизнь лучше, поверили, а оказывается, жить-то тогда в Советском Союзе было лучше. Я не была коммунистом и не хотела в партию вступать. Отняли ведь все права у людей, отобрали! Уже пять лет никуда даже за город не уедешь, цены большие. Похоронить не на что, детей отправить – путевка стоит в лагерь полтора миллиона. Те, кто приватизировал квартиру, все это зря, обман, так как по завещанию людям потом госпошлину и налог такой платить – два-три миллиона и больше, что нормальному честному человеку не под силу.

Так кому такая демократия нужна? За такую демократию вы нас всех агитировали? Да если бы в Советском Союзе были такие цены, то очередей тоже не было бы. А квартплата космическая? А за телефон с 1 июня восемнадцать тысяч? Кому нужна такая жизнь? Это обман! Неужели, дорогая «Свобода», вам не совестно хвалить такую жизнь? Ни в театр, ни в музей, никуда вообще. Спасибо. Изворачиваются порой, как кому выгодно. Такая преступность! Очень горько видеть, что сотворили со страной. Зоя Кузнецова. Извините. Обидно очень”.

В. Т. Я вот тоже сейчас, когда вы рассказывали, Петр, про это письмо, вспомнил трогательное письмо девушки с Украины. Она прислала его после передачи о собственности, о рублях. В которой, кстати, участвовал и Анатолий Стреляный. И прислала это письмо вместо почтовой бумаги на неразрезанных купонах украинских. Она написала, что ей было все это приятно очень слушать, что она нас любит и пишет объяснение в любви к Радио Свобода на этих купонах. Она живет в каком-то провинциальном городке на Украине и написала мне: “Дяденька, пришлите доллар, чтобы на него посмотреть”.

А. С. У меня есть целая коллекция писем о любви, я их собирал лет двадцать, у меня их несколько тысяч, вся антресоль в Москве в квартире забита этими письмами. Среди них я до сих пор помню письмо пятнадцатилетней девочки. Она отвечала тем учительницам, которые пугали ее одноклассниц и вообще девушек любовью: бойтесь мальчиков, бойтесь этой грязи, бойтесь грехопадения! Она написала письмо примерно такое: несчастные вы люди, вот я вам расскажу о своем недавнем грехопадении… И описывает, каким был прекрасным этот юноша, была музыка тихая… Изумительное совершенно письмо. И оно кончалось так: “Это был лучший миг в моей жизни, и вы, которые меня пугаете всем этим, вы просто несчастные люди, вы ничего не понимаете”.

П. В. Посмотрите, какая откровенность замечательная – Жан-Жак Руссо или Эдуард Лимонов, когда человек это вдруг высказывает со смелостью, которой поневоле завидуешь.

А. С. Как в поезде.

П. В. Совершенно верно, случайному попутчику. Так и тут – некоему человеку, обладающему голосом, но в общем-то бестелесному, которому можно во всем признаться. И обратите внимание, как это здорово, я возвращаюсь к своей любимой мысли, касающейся читателя и слушателя, что это все нонконформисты. Почему я говорю, что это цвет нашей аудитории? Это люди, которые вышли за пределы пассивного восприятия, они приняли активное участие в нашей работе, и смело, откровенно, честно (уж насколько честно – не нам судить), но, по крайней мере, нонконформизм тут совершенно явный, которому, повторяю, стоит завидовать.

А. С. Я предлагаю поговорить о психологических типах наших читателей. Владимир по первой своей профессии историк, эта профессия предполагает склонность к классификации, систематизации. Вот психологические типы читателей, слушателей?

В. Т. Все-таки письма нам пишут, в этом специфика нашего радио, преимущественно не о любви, а, на мой взгляд (а эта классификация меня более всего сейчас интересует – классификация социально-возрастная), письма нам пишут прежде всего не девушки лирического возраста. Не могу сейчас говорить о письмах на радио всех в целом. Вижу, что это какие-то большие кипы, которые я просматривать даже не успеваю, я смотрю письма, которые уже сортируют для меня.

В последнее время самый большой поток для меня (поскольку я делал передачи о войне) – это письма о войне, письма людей в возрасте за пятьдесят лет, мужчин и женщин из провинции, из столичных городов, тут как раз поровну. Очень много пришло писем, и среди них – просто уникальные по содержанию – от людей, оказавшихся за границей в силу военных или послевоенных обстоятельств. Например, я получил рукопись книги, думаю даже ее использовать, мальчика-еврея, который в годы войны попал в концлагерь и которого, по его словам, спас немец, офицер-эсэсовец. Уникальные вещи и истории можно узнать из этих писем.

Кроме того, если говорить о категориях (а категория людей, которые пишут благодарные письма о передачах о войне, очень широка в последнее время), – это люди, которые пытаются через радио реализовать те или иные свои проекты. Иногда они безумные, по большей части это не технические, это проекты гуманитарного свойства, связанные с проблемами преобразования человечества или отдельных его элементов.

А. С. По психиатрической классификации это люди, страдающие бредом реформаторства.

П. В. Да, по моим наблюдениям они тоже занимают колоссальный процент среди всех пишущих письма. Это именно технические изобретатели и социальные реформаторы. И то, что Володя Тольц сказал в начале разговора, – мелкие стяжатели, которые хотят что-то получить. Затем, конечно же, очень дорогие моему сердцу любовные письма – или о любви к кому-то другому, а иногда прямо к тебе. Мой покойный ныне коллега, замечательный писатель Сергей Довлатов такие письма получал в колоссальном изобилии – просто влюблялись в его голос. Кроме того, у Довлатова была очень откровенная манера. Он рассказывал в подробностях о себе: рост – метр девяносто шесть, внешность латиноамериканской кинозвезды… И на это клевали очень многие. Эти письма были приятны своей откровенностью. И еще одна категория, огромная и очень интересная, поражающая разнообразием своих претензий, запросов, вопросов. И, что интересно, именно психологический тип, не социальный. Я сталкивался с этими людьми как в Советском Союзе, так и в США и в современной России. Я пытался для себя это сформулировать – отставной военный невысокого чина, не имеющий хобби. Вот это человек, который превращается в машину для писания писем. Его интересует абсолютно все, вот тут границ его любознательности, пытливости (“все волновало нежный ум”) – границ нет. И это вызывает в тебе бешенство и раздражение, пока ты, наконец, не понимаешь: на то и щука в море, чтобы карась не дремал. А мы есть караси.

А. С. Особое место в моих коллекциях занимают придиры и завистники. Это особый тип.

В. Т. Да, их немало и среди писем, которые я читаю. Причем очень много жалобщиков.

А. С. Это сутяги. По психиатрической классификации это сутяги.

В. Т. Иногда они жалуются мне на меня же. Я считаю, что это нормально. Иногда – на Ельцина. Нормально тоже. Но когда они начинают мне жаловаться на генерального секретаря ООН, я совершенно не знаю, что с этим поделать, даже не знаю, что между ними произошло, что произошло между человеком в Петропавловске-Камчатском и генеральным секретарем ООН Бутросом Гали.

П. В. Главное – он требует принять меры, и желательно немедленные и жесткие. Вы знаете эту кочующую из газеты в газету легенду, с которой я сталкивался еще на заре своей газетной работы, двадцать с лишним лет назад. Она рассказывается в разных газетах обязательно про своего какого-нибудь коллегу, который недавно уволился. Так вот. Посадили практиканта, и он, уже сошедши с ума от необходимости отвечать на каждое письмо, всем написал: “Ваше предложение рассмотрено, виновный найден и расстрелян”. И разослал по всем адресам. Самое поразительное, что из восьмисот отправленных писем ни одно не вернулось назад с вопросом. То есть писавший был полностью удовлетворен принятыми мерами.

А. С. Я думаю, что практический итог нашего, надеюсь, не последнего разговора о письмах радиослушателей должен быть такой. Дорогие радиослушатели, продолжайте нам писать, не жалейте ни чернил, ни бумаги, ни нас, ни лент машинописных. Ради бога, только не рассчитывайте на немедленный и обязательный ответ в каждом случае. Зато мы можем твердо обещать вам: ни одно из ваших писем никому из вас не будет использовано во вред. Много лет назад, когда я работал в “Комсомольской правде”, у нас в отделе писем сидел специальный человек. У него были и другие обязанности, но вот одна обязанность была главной. Вызывала она у нас большое отвращение. Он отбирал письма антисоветского содержания, складывал их в особую папочку, и эти письма в тот же или на следующий день попадали в госбезопасность. И здоровые лбы с хорошими зарплатами по всей стране, по всему Советском Союзу искали этих врагов народа. Тогда их так уже не называли, но искали так же старательно, как и при Ежове, при Сталине. Так поступала “Правда”, так поступали “Известия”, так поступала “Литературная газета” – в каждом из этих изданий был человек, следивший за антисоветскими письмами. Я должен сказать, что мы, как могли, прятали эти письма. Обещаем вам: ваши письма никакого вреда вам не причинят!