Клад из Старой Рязани

Зимой 1237 года к стенам Рязани подошла орда Батыя. Неделю длилась осада, после чего татары ворвались в город и предали его страшному погрому – «не осталось во граде ни единого живого». От этого погрома Рязань, некогда один из крупнейших городов Киевской Руси, уже не оправилась никогда, в конце концов и имя свое отдав соседнему Переславлю-Рязанскому, а сама став Старой Рязанью…

Но осталось другое – рязанские клады, зарытые в ту последнюю неделю, пока войско Батыя стояло у стен города. И эти находки, в основном женские украшения из кладов княжеских, боярских и богатых горожан – «узорочье нарочитое, богатство рязанское», – продолжают удивлять мастерством и филигранностью исполнения.

Начиная с 1822 года в Старой Рязани найдено девять подобных кладов, состоящих из золотых и серебряных изделий. А еще один рязанский клад был найден триста с лишним лет назад – в 1673 году…

25 апреля 1673 года восемь пастухов-подростков из деревни Кутуково выгнали пастись скотину на луг Закомары, на берегу впадавшей в Оку маленькой речки Мариченки. Эта речка отделяла землю кутуковского помещика Федора Ртищева от земель помещика села Усторони Елисея Житова. Луг Закомары давно не давал покоя обоим помещикам – он считался спорным и из-за него давно была «ссора большая».

Стадо «животины» перебиралось через неглубокую Мариченку. Одна из коров, вскарабкиваясь на крутой бережок, обрушила кусок земли, и из обрыва вывалился небольшой глиняный горшочек. Скатываясь к воде, он раскололся, устилая поросший молодой травой склон золотом и серебром…

Первым увидел сокровище 16-летний пастух Абрашка Сергеев. Подобрав с земли несколько предметов и увидев, что это золото, он начал звать ребят. Пастушата наперебой, «друг перед дружкою – кто что захватит», бросились собирать драгоценности. Абрашка подобрал двенадцать «брусков» серебра и пять «кусков» золота, Терешка Иванов – четыре бруска серебра и кусок золота… Всего на береговом откосе Мариченки ребята собрали 35 серебряных брусков и пять кусков золота.

Найденные сокровища пастушата украдкой принесли в деревню и передали родителям. Деревню залихорадило. Как всегда у нас бывает, среди крестьян тут же нашелся «честный человек» с очень характерным для честного человека именем – Иуда Прокофьев, который немедленно донес о находке приказчику Максимову. Тот пошел по дворам, вытрясая из крестьян сокровища и в результате ему удалось изъять 29 «брусков» серебра и два куска «витого золота». В обоих золотых изделиях были «лазоревые камушки» (возможно, бирюза), которые сидели «в гнездах», и, когда золото отчищали от земли, выпали и «потерялись». Общий вес изъятого серебра составил 14 фунтов «без невелика» (около 5,5 кг). Находку Максимов отправил в Москву своему хозяину Ртищеву, правда, украв – тоже обычное дело – два бруска серебра.

Тем временем в окрестных селах – Шатрищах, Старой Рязани, Усторони, Исадах, Ярустове – вовсю заработал черный рынок драгметаллов. Из рук в руки переходили «золото витое», «золото плетеное с перст толщиною», «свертки волоченого золота», «серебряные караси», «лемешки серебряные», «серебро литое брусками». Золотые изделия, по-видимому имевшие большую художественную ценность, разламывались и превращались в «отсечки», «усечки», «отломки», «куски». Пушкарь Вялин купил у Васьки Ломова, отчима находчика клада Абрашки Сергеева, «два отломка чепи золотой». Усторонскому священнику Тарасу принесли на продажу пруток серебра, «сверток волоченого золота» и «свиток тянутого золота, длиною в четверть аршина с лишком, а толщиною гораздо толще человеческого большого перста, а то золото тянуто в сережное тонкое кольцо». Серебряных дел мастеру Алексею Кобыляку из села Подол наперебой предлагали золото и серебро. «Буде чистое серебро – возьму», – отвечал Кобыляк. Серебро оказалось «чистым»…

Слухи о находке клада достигли усторонского помещика Елисея Житова, который, как мы помним, имел с Ртищевым «ссору большую за вотчинные дела». Житову не пришлось воспользоваться кладом: львиной его долей завладел Ртищев, меньшая часть осталась в руках крестьян, а Житову не досталось ничего. То, что клад был найден на спорной земле, подлило масла в огонь, и в Москву немедленно полетел «извет», в котором Житов вдохновенно врал о том, что ртищевские крестьяне нашли целый «погреб», в котором находились «караси серебряные и золотые, и чепи гремячие, и доска серебряная». Эти сокровища, продолжал Житов, преступно утаены Ртищевым и его крестьянами от великого государя, и вдобавок, найдены на земле, которая вообще-то должна принадлежать ему, Житову – «царь, государь, смилуйся, пожалуй…».

Прибывшие со стрельцами из Москвы стольник А. М. Бороздин и подьячий Приказа тайных дел П. Ф. Оловеников деятельно взялись за сыск. Их активным добровольным помощником стал помещик Житов – он доносил на крестьян, собирал слухи, искал свидетелей. Одной из первых жертв сыска пал «честный человек» Иуда Прокофьев – у него в огороде оказались схоронены три бруска утаенного серебра: как выяснилось, сын Иуды, Гришка, был в числе восьми пастушков – находчиков клада. Пришлось честному человеку подставлять задницу под кнут…

Энергичными мерами, с применением пытки огнем и расспроса с пристрастием, были разысканы четыре бруска серебра и два куска золота. Откуда-то вдруг нашелся даже один из «лазоревых камушков»: он якобы «закатился в подпол» – бывает… По указанию Житова следователи выезжали на место находки клада в поисках мифического «погреба», «обрыли земли сажень с шесть и больше, а погреба никакого нет и признаков погребных не сыскано». Убедившись, что собрано все, что можно, следствие прекратили и выпустили из тюрьмы подвергшихся жестоким пыткам мальчишек – находчиков клада.

Что же это был за клад? Судя по описаниям серебряных «брусков», которые называли еще «карасями» и «лемешками», это были слитки серебра весом около 200 г (полфунта) «мерою в длину два вершка, шириною в вершок, а в толщину в полвершка» (9 ? 4,5 ? 2,25 см). Это описание полностью соответствует «гривне серебра» – главной денежно-весовой единице Киевской Руси, хорошо известной археологам и историкам. Гораздо интереснее изделия из «волоченого» и «свитого» золота, украшенного «лазоревыми камушками», – тут, увы, можно только гадать, что за «узорочье» попало в руки кутуковских пастушков, потомков тех «удальцов и резвецов рязанских», что сложили свои головы снежной зимой далекого 1237 года.