Служить и прислуживаться

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Служить и прислуживаться

Чтобы преуспеть в России, достичь одного из двух желанных мест, фаворита или советника, можно было избрать две тактики: поступить на службу или сохранять независимость, поселиться или приехать ненадолго. Оба пути имели свои достоинства и недостатки. Человек служивый мог затеряться в толпе претендентов. Знатный путешественник, властитель дум не мог остаться незамеченным, ему, как мы видели, грозила другая опасность — прослыть шарлатаном. При этом желательно было придерживаться избранного амплуа, не смешивать роли советника и человека действия: это в числе прочего помешало пробиться наверх Одару, Бернардену де Сен-Пьеру, Казанове, Пикте.

Служить можно было либо по военному ведомству, либо по статскому. Фаворитами Екатерины II чаще всего становились военные, и с этой точки зрения Бернарден де Сен-Пьер выбрал верный путь, сделавшись офицером российских инженерных войск. Но подобная возможность существовала только для дворян, да и шансы были весьма ненадежные. Война помогала преуспеть храбрецу (Зоричу, принцу Нассау-Зигенскому), а во время мира восхождение становилось долгим и нудным, если ты не гвардейский офицер и не можешь попытать счастья при дворе. То же самое было в Европе: Казанова надел в Италии военную форму, но успеха не снискал. Искатель приключений — человек смелый, но заботится он прежде всего о своей жизни. Учитель фехтования всегда мог рассчитывать на хорошее место в России, на покровительство вельмож или великих князей, в особенности такого маньяка военного дела, каким был Петр Федорович, будущий император Петр III. С его помощью преуспел в конце царствования Елизаветы Петровны знакомец Казановы неаполитанец Паоло Ранга д’Арагона (или Даррагон), именовавший себя маркизом.

Не вполне понятно, когда он попал в Россию: некий д’Арагон поминается в 1753 г. в «Берлинской газете» (Gazette de Berlin, № 138), рассказывающей о московских делах[634]. В сентябре 1757 г. его однофамилец дипломат «итальянский дворянин маркиз Рименес д’Аррагона» получает паспорт для проезда из Петербурга в Стокгольм[635]. Казанова рассказывает, что Даррагон прибыл в Петербург в 1759 г. вместе с бароном де Сент-Эленом из Копенгагена. Он блестяще владел картами и клинком (позже в Риге он легко победил в фехтовальном зале всех авантюристов, включая Казанову), стал майором в Голштинском полку и, испросив дозволение держать при дворе банк в фараон, в три или четыре года заработал сто тысяч рублей. Правда, отправившись в 1764 г. по проторенной дороге из России в Польшу, где дозволялись азартные игры, неаполитанец быстро спустил свое состояние, напав на шулеров почище него. В 1766 г. Казанова встречает его в Спа. Архивы этого курортного городка дважды поминают его: 18 июля 1766 г. «великомощный сеньор Поль Ранго д’Арагона, полковник императрицы российской и камергер голштинский великого князя российского, объявляет, что родился 15 мая 1720 г.». Он в ту пору женился на богатой пожилой англичанке. Через год, 9 сентября 1767 г., местным стражникам пришлось применить силу, чтобы унять «маркиза д’Арагона» и нескольких французских офицеров, в нарушение княжеских указов упражнявшихся в стрельбе из пистолетов на Гульбище после семи часов (не исключено, что на самом деле речь шла о дуэли)[636]. Росту в нем было шесть футов, но, как ревниво замечает Казанова, не было в нем ни остроумия, ни вежества, а ноги изрыты венериными ранами. Затем в 1769 г. пути двух авантюристов пересекаются в Марселе, через год Даррагон покупает имение в Модене, где он и умер в 1792 г.[637]

Но место учителя фехтования, как любого другого преподавателя, имело существенный недостаток: его считали за слугу, а не за ровню. Сходная проблема стояла перед теми, кто предпочитал умственный труд, полагался на сообразительность, а не на ловкость рук (это, разумеется, не означало, что искатель приключений вовсе отказывался от плутовства). Как правило, авантюристы пробуют одни и те же профессии, переходя со ступеньки на ступеньку: актер, учитель, журналист, библиотекарь, секретарь, педагог, историк.

Службу приходилось начинать с низов, ибо не от хорошей жизни отправлялись в Россию рыцари удачи. Фужере де Монброн и барон де Чуди побывали в тюрьме за свои сочинения и по всему свету искали убежища. Тимолеон Альфонс Галльен де Сальморанк (ок. 1740 — после 1785), служивший копиистом у Вольтера, а затем секретарем у французского посланника в Женеве Пьера-Мишеля Эннена, попал в Бастилию за долги. На тридцать тысяч ливров наделал долгов в родной Женеве Франсуа-Пьер Пикте, по прозвищу Великан (1728–1798). Без гроша и без рекомендаций приплыл в Петербург Бернарден де Сен-Пьер. Даже имя приходится либо менять, как Чуди, пользовавшийся литературными псевдонимами шевалье де Люси и граф де Питланж, либо облагораживать, именовать себя графом, как Казанова, Калиостро, Заннович и т. д., либо шевалье, как Бернарден де Сен-Пьер.

Чуди в 1753 г. дебютировал в придворной труппе императрицы Елизаветы Петровны. Ремесло актера, человека без лица, меняющего ежедневно маски и судьбы, может быть символически интерпретировано как позорное начало жизни (карьеры) — рождение вне брака, пятнающее биографию. Профессия эта больше подходила женщинам, скоро обретавшим богатого покровителя. Но надо было быть настоящей комедианткой: девицы полусвета, впервые выходившие на сцену в России, вроде парижанки Жюли Вальвиль или венецианки Виченцы Рокколини, проваливались с треском. Пикте, набравшийся опыта под руководством Вольтера, устроился лучше — готовил святочные развлечения, ставил при дворе французские спектакли.

Другой презираемой профессией было ремесло учителя французского языка. Как правило, промышляли им люди невежественные, о грамматике имевшие самое смутное представление, но скоро смекнувшие, что болтать на родном языке выгоднее, чем печь пироги, тачать сапоги и уж тем более пахать. Фигура нищего учителя-француза вошла в культурную мифологию России XVIII–XIX вв. Сальморанк поначалу ничего лучше себе не нашел, и в 1774–1777 гг. служил гувернером в аристократических домах Москвы и Петербурга, причем переменил немало хозяев. Правда, удачный выбор семьи мог обеспечить дальнейшую карьеру: Пикте был французским учителем у Григория Орлова, Жан-Луи Карра, как мы помним, на тех же правах попал к молдавскому господарю.

Дела авантюриста начинали идти на лад, когда он получал место придворного библиотекаря, как Джованни-Микеле Одар или Пикте, как позднее — Жозеф д’Огар. Баснописец Герман де Лафермьер (1737–1796) был библиотекарем Павла Петровича и в «Оде» (1773), посвященной великому князю, зарифмовал наставления будущему монарху. Лафермьер подражает не столько Лафонтену, сколько Фенелону и вместе с общими банальностями (будьте осторожней в выборе друзей, изучайте первым делом самого себя) советует Павлу обуздывать свой переменчивый, вспыльчивый нрав, который омрачает таланты, смелость и рассудительность, «делает государя неуравновешенным, слабым, сумеречным и диким, теряющим страну, чтоб сберечь безделушку»[638]. Впоследствии он сопровождал графа и графиню Северных в поездке по Европе, виделся в Венеции с Анжело Кверини, который предложил ему для императрицы собрание греческих рукописей[639]. Лафермьер пользовался расположением великой княгини Марии Федоровны, через то потерпел гонения от Павла Петровича и принужден был искать убежища у графа А. Р. Воронцова.

Не менее важен был пост секретаря, как тот, что получил Чуди, вошедший в доверие к И. И. Шувалову, фавориту Елизаветы Петровны. Он сам стал влиятельным лицом, ибо все просители должны были обращаться к патрону через него. Для его карьеры в России, как для многих других, большую роль сыграли масонские связи. Авантюристы в России чаще всего прибегают к протекции одних и тех же семей, близких к масонству: Воронцовых, Паниных, Нарышкиных, Мелиссино, Чернышевых, Зиновьевых, Белосельских-Белозерских, Строгановых, Долгоруких, И. П. Елагина, А. Б. Куракина и др.

Следующий этап карьеры депутата Республики Словесности — стать журналистом, автором и редактором литературного журнала, выходящего на французском языке. Чуди издавал «Литературный хамелеон» (Cam?l?on litt?raire, 1755)[640], Сальморанк — «Российский Меркурий» (Mercure de Russie, 1786). По причинам денежным, реже политическим (Чуди, например, принял участие в придворных интригах, поместив в своем журнале сатирический портрет графа Разумовского, соперника Шувалова) издания эти выходили в течение только одного года. Журнал помогал авантюристу блеснуть литературными дарованиями. Чуди помещал в «Литературном хамелеоне» свои философские, исторические и полемические сочинения (очерк об алхимии, посвящен, как следовало ожидать, разоблачению обманщиков); отдельно он опубликовал уже упоминавшегося «Философа на Парнасе, письма шевалье де Л., посвященные графу Шувалову» (1754), перевел на французский похвальное слово Петру Великому, сочиненное Ломоносовым (но автор его работу отнюдь не одобрил)[641]. Сальморанк написал и напечатал историю русской литературы (правда, ограничившись рассказом об одном Феофане Прокоповиче), критические статьи, стихи, поэмы, вступил в полемику с мемуарами барона Тотта о русско-турецкой войне. Он был опытным автором: его перу принадлежали «Требник политиков» (1769). и дидактическая поэма «Зрелище природы» (1770); в России он выпустил «Краткую риторику» (1785). Прославлять культуру страны, в которую приехал, — весьма характерный прием, чтобы сыскать расположение власть имущих. Именно таковы были первоначальные планы шевалье д’Эона, приехавшего в Россию с дипломатической миссией. Так будут поступать иностранцы, сочиняющие истории России, подобно Вольтеру, который представил Петра I в качестве образцового монарха, или Сенаку де Мейяну[642]. По всей видимости, императрица пригласила автора сочинения «О принципах и причинах революции» (1790) для тайных дипломатических переговоров, но Сенак, как водится, опоздал. Екатерина II в нем быстро разочаровалась, ибо он, не зная русского языка, претендовал на должность придворного историографа ел на ли не самое завидное место для ученого иностранца. К тому же он симпатизировал революции в самый разгар ее. Плохое знание источников Сенак де Мейян хотел компенсировать изяществом слога и научных параллелей, написать историю России по образцу истории Рима. Но не помогла и откровенная хвала императрице — «Письмо г-же де***» (1792). В 1791 г., перед тем как перебраться в Германию, он попросил себе вместо пенсиона должность русского посла в Константинополе, место губернатора или, на худой конец, звание хранителя императорской библиотеки. Екатерина II отвергла притязания Сенака де Мейяна с беспощадной иронией:

«Позвольте повторить вам, что равенство, установившееся у вас на родине, несовместимо с каким-либо титулом или званием […] Той деятельности, для которой вы, милостивый государь, себя предназначали, могло бы соответствовать единственно звание советника историографа, но позвольте вам заметить, что хорошо бы сперва увидеть плоды трудов ваших»[643].

В 1794 г. Жан-Батист Альберготи, библиотекарь короля Франции, также обращался к Екатерине II с просьбой оценить по достоинству его труды и пожаловать его званием историографа[644]. После раздела Польши граф Ян Потоцкий оставляет политическое поприще, дабы погрузиться в прошлое славян. Он использует исторические исследования для сближения с петербургским двором. «Нет и не будет у меня другого средства добиться признания в этой стране, кроме трудов по славянским древностям», — писал он[645].

Осенью 1796 г. Потоцкий преподнес Платону Зубову свои «Исторические и географические фрагменты о Скифии, Сарматии и славянах»[646] и заслужил одобрение императрицы. «Благодарю вас за удовольствие, которое доставило мне чтение ваших сочинений, — уверял его фаворит. — Я не преминул представить их пред светлые очи императрицы. Конечно, никто не мог быть лучшим судьей. Извещая вас, что они снискали полнейшее одобрение Ее Величества, я рад подтвердить…» и т. д.[647] Но смерть Екатерины II расстроила планы Потоцкого.

Значительная часть обоих журналов, «Хамелеона» и «Меркурия», отводилась под педагогические трактаты. И не случайно: Чуди занимал должность секретаря Московского университета, куратором которого был Шувалов, а после возвращения из Франции он стал первым гофмейстером Пажеского корпуса (1759–1760). В своем «Мемуаре» он сформулировал передовые педагогические принципы: установление дружеских отношений между учителями и учениками, равенство между учащимися, отмена телесных наказаний. Сальморанк в 1781–1783 гг. служил директором гимназии для дворянских недорослей в Шклове, основанной генералом Зоричем, потом получил должность преподавателя истории и риторики в императорском шляхетском кадетском корпусе; именно в типографии корпуса и печатался его «Меркурий».

Должность наставника предлагалась ученым и философам: д’Аламберу, который отказался учить Павла Петровича (Дидро рекомендовал на это место Гримма), Жильберу Ромму, согласившемуся воспитывать Павла Строганова. В Париже Ромм дружил с графом И. А. Головкиным, воспитывавшим своих детей по Руссо. Дидро написал для России не только план организации Университета, но и предложения для Кадетского корпуса. Там работал его знакомый, врач Никола Габриель Клерк (1726–1798), который в 1770 г. пробовал издавать научный журнал «Компас Земли» (La Boussole de la Terre), но выпустил только один номер. Карьера его весьма примечательна. Впервые в Россию он прибыл в 1759 г. в качестве врача графа К. Г. Разумовского, гетмана Малороссии, шесть лет провел на Украине, затем сопровождал графа в путешествии по Европе. Во второй приезд (1769–1775) он был врачом при великом князе Павле, профессором в Кадетском корпусе, опубликовал «Философские размышления о воспитании» (1772). Даты не случайно совпадают со временем русско-турецкой войны: Клерк шпионил по поручению посла Дюрана де Дистроффа, доставал военные карты и сведения экономического характера, позволявшие определить, может ли Россия продолжать войну. Подобные документы в 1774 г. доставил во Францию из Петербурга… глава энциклопедистов: «Г. Дидро взялся передать г. де Ноаю пакет, содержащий несколько меморандумов о состоянии российской торговли и карту Черного моря, интересную в особенности тем, что на ней обозначены […] крепости, что должны быть построены в устье Дона, вовсе отсутствующие или плохо нарисованные на гравированных картах. Копией ее я обязан г. Денону, который прикладывает все свои умения и старания, чтобы быть полезным. Карта была заново изготовлена по приказу правительства, и мы раздобыли ее через офицеров, занимающихся обследованием всего этого моря»[648]. Карту скопировал писатель, рисовальщик и секретный агент Виван Денон, служивший тогда при посольстве в Петербурге. Вскоре его вышлют из столицы за то, что он силой освободит арестованную актрису, работавшую на французскую разведку.

По возвращении Клерк получил хорошую должность от военного министерства, в 1778 г. был произведен во дворянство и стал Леклерком. Он получил известность как автор «Древней и новой истории России» (1783–1794), где показывал пагубные последствия деспотизма и крепостничества, чем вызвал недовольство Екатерины II и резкую критику русских историков.

Авантюристы типа С. Занновича с удовольствием разыгрывали роль Ментора. В Петербурге Казанова изложил свои педагогические принципы, наблюдая за графом Н. И. Паниным, наставником великого князя: не забивать ребенку голову готовыми истинами, а помогать ученику самому находить ответы. Но подобная работа привлекала венецианца только в теории: как раз перед приездом в Россию он отказался от должности воспитателя в Кадетском корпусе для дворянских недорослей из Померании, предложенной ему в Берлине Фридрихом II. В должности не было ничего постыдного, но и ничего престижного для того, кто разыгрывал знатного барина. Гримм, сопровождавший в образовательных путешествиях по Европе принца Людвига Гессен-Дармштадского и графов Румянцевых, от звания наставника открещивался. Когда в 1777 г., после второго пребывания в России, Екатерина II предложила ему возглавить систему образования, Гримм отказался. Профессиональных педагогов было мало; лишь после Французской революции их число в России увеличится, аббат Шарль-Доминик Николь (1758–1835), преподаватель парижского коллежа Святой Варвары, откроет в Петербурге пансион, пользующийся большим авторитетом; вернувшись из эмиграции, он станет ректором Парижской Академии (1821).

В общем, приходится признать, что интеллектуальная деятельность искателей приключений приносила более чем скромные плоды. В 1760 г. Чуди вернулся во Францию, чтобы сделаться одним из масонских учителей. Следы Сальморанка теряются после 1786 г. Дела Пикте Великана шли отменно, но его партнер Лepya замыслил хитрую контрабандную операцию: ввозить беспошлинно товары под видом рекрутских пожитков. В долю вошли также купцы Демаре и Леменьян, зять Пикте[649]. Дело сорвалось, и Великан навсегда вышел из доверия государыни, даже заступничество Вольтера не помогло. Ведь императрица доверила ему гораздо более важную миссию, чем вербовка колонистов. Переписываясь с фернейским патриархом, Пикте косвенно сообщал ему, какой хотела бы предстать в европейском общественном мнении Екатерина II. Французские дипломаты подчеркивали, что, «обуреваемая жаждой славы, она в какой-то мере рассматривает французскую нацию как арбитра своей репутации, чье мнение о ее правлении может повлиять на всех остальных»[650]. Поскольку Вольтер и энциклопедисты определяли общественное мнение во Франции, посредник должен был обладать безупречной репутацией. Тот, кто помогал создавать образ императрицы, не мог быть жуликом.

Обосновавшись в казанских поселениях, Пикте Великан, подобно Билиштейну, подал мемуар об улучшении волжской навигации, затем о табаководстве, обращался с ходатайствами к графам Воронцову, Завадовскому, Орлову, но все без толку, и в 1776 г. он покинул Россию. По протекции Корберона и графа де Вержена Пикте получил во Франции место в интендантском ведомстве (1780); составил докладную записку о России, которую, видимо, использовал аббат Рейналь для «Истории обеих Индий». Затем он перебрался в Лондон, где энергично взялся за перо. Президенту коммерц-коллегии графу А. Р. Воронцову он постоянно писал об английских финансах, европейской политике, о развитии российской коммерции (1786–1788). В 1793 г. он выпустил в Лондоне антиреволюционную брошюру[651], послав более полный вариант Воронцову; продолжал проситься на русскую службу из Британии и из Берна, где в 1793–1794 гг. шпионил в пользу англичан[652].

Другая стезя, на которую вступал знатный путешественник, философ и советник, стремительно вела в пропасть. Самый яркий вояж совершил в Россию в 1779 г. Калиостро. Он принял обличье мудреца, призванного исцелить недуги людей и государства, принести на Север розенкрейцерские таинства. Он уверял, что обладает философским камнем, устраивал в Курляндии спиритические сеансы, используя юных девушек в качестве сомнамбул, которые в трансе отвечали на вопросы, рассказывали о прошлом и будущем. В Петербурге он совершал чудодейственные исцеления, но некоторые смахивали на плутню (например, воскресил мертвого младенца — шла молва, что он попросту подменил ребенка). Но достоверных сведений о его пребывании в России мало (дневник Корберона опубликован не полностью, барон Гейкинг в мемуарах презрительно лаконичен), преобладают легенды. Некоторые из них (о том, что испанский посланник Нормандец напечатал в русских газетах заявление, что никакой граф Феникс в испанской службе полковником не состоял, что Калиостро был выслан) опроверг сто лет назад Е. П. Карнович, проверив подшивку «Санктпетербургских ведомостей»[653]. Как положено, три раза помещено объявление об отъезде: «г. граф Катострос, гишпанской полковник, живет по дворцовой набережной в доме г. генерал порутчика Миллера»[654]. То, что он выдавал себя за испанского военного (вспомним поддельное письмо Калиостро к Бомарше), подтверждается.

Грустным был конец другого мистика, польского графа Фаддея (Тадеуша) Грабянко (ум. 1807). В 1778 г. в Берлине он попал под влияние Антуана Пернети, библиотекаря Фридриха II, алхимика и мистика. Потом обосновался в Авиньоне, где в 1787 г. создал ложу «Божий народ», или «Новый Израиль». Грабянко провозгласил себя царем иерусалимским и пророком; адепты должны были почитать его как Бога и государя. Он предсказывал, что взойдет на польский трон, а Российская империя погибнет. Он низвергнет Турцию, завоюет Азию и часть Африки, образует государство со столицей в Иерусалиме, а все монархи мира придут к нему за советом, как к новому Соломону. В противовес Великому Копту Калиостро (т. е. главе христианского Египта), Грабянко дал свою мистическую трактовку планам европейской восточной политики; осуществимость их обсуждать не будем, заметим только в скобках, что Бонапарт, отправившийся завоевывать Египет, весьма и весьма посматривал в сторону Иерусалима. Во время Революции Грабянко пытался завоевать популярность в Авиньоне (раздавал деньги семьям бедняков и пострадавших от наводнения), призывал к восстановлению былой автономии края. В 1798–1799 гг. он основал масонский храм, установил орденскую иерархию, завел свой календарь. В его ложе были французы, итальянцы, англичане, шведы, немцы (в том числе герцог Фердинанд Вюртембергский с супругой), русские, и среди них капитан С. И. Плещеев, друг А. Б. Куракина и великого князя Павла Петровича, посвященный в масоны в Ливорно во время пребывания там эскадры А. Орлова. Как обычно, Грабянко разорился, наделал долгов, перебрался в Польшу, где ему покровительствовал Станислав Потоцкий, а с 1805 г. обосновался в Петербурге. Там его принимали вдова Плещеева Наталья Федоровна, М. И. Данауров, А. Ф. Лабзин, П. И. Озеров-Дерябин, гофмаршал двора великого князя Константина и основатель ложи «Новый Израиль» Р. А. Кошелев и др. Грабянко исцелял, пророчествовал о рождении Антихриста, предсказывал, что конец света наступит в 1835 г., но в 1807 г. был арестован по обвинению в шпионаже. В крепости он вскоре умер, может быть, отравился[655].

Россия, славившаяся богатством недр, манила тех, кто хотел добывать золото: как рудных дел мастер, алхимик или плут. Инспекционный осмотр курляндских рудников, произведенный Казановой перед въездом в Россию, приобретает символический характер, воспринимается как спуск за золотом в подземный мир. В 1755 г., в первый свой приезд в Россию, шевалье Дуглас в качестве прикрытия использовал профессию рудознатца-любителя.

Фальшивомонетчик предстает как поддельный алхимик, как самозванец, шутовской соперник государя. Златоделание именуется «царской наукой», а печатание или чеканка денег — неотъемлемая привилегия монарха. Герои романа аббата Дюлорана «Кум Матье» (1777), философы, масоны и незадачливые игроки, промышляют в России «почтенным ремеслом, право заниматься которым оставляют за собой государи». Литературных персонажей, французов, высылают в Сибирь, откуда они бегут. Были и подлинные французские фальшивомонетчики, вроде Шампаньоло, для поимки которого разрабатывалась секретная операция, были и отечественные. Нас, как всегда, больше интересует промежуточный случай: братья Степана, Премислав-Марко и Ганнибал Занновичи, поселились в Шклове у Зорича. Там сама собой образовалась колония авантюристов, но не республика, как мечтал Бернарден де Сен-Пьер, а двор, окружавший сюзерена. Видимо, в какой-то момент искатели приключений решили поправить денежные дела, ввозя фальшивые ассигнации. Но жиды города Шклова фальшивые билеты распознали быстро, донесли Потемкину, а тот умело воспользовался возможностью унизить бывшего фаворита в глазах императрицы. В 1783 г. Занновичи были арестованы и отправлены на пять лет в Нейшлотскую крепость на границе со Швецией. Сальморанк тоже был замешан в аферу, но его освободили, наградив 500 рублями за донос на Занновичей; Зорич отделался вконец погубленной репутацией. Но туг произошло самое интересное: в 1788 г., когда срок заключения братьев подошел к концу, Россия объявила войну Швеции. Премислав Заннович, хорошо знавший фортификацию, организовал оборону крепости и сохранил д ля России важный стратегический пункт. В следственном деле хранится подробный план обороны, дневник осады и рапорт коменданта, отмечающего большую помощь арестантов Занновичей[656]. После этого подвига братья были освобождены (срок вышел) и отправлены зимой в Архангельск, дожидаться открытия навигации, чтобы покинуть страну.

* * *

В заключение рассмотрим два варианта поведения, которые мы ранее только упоминали: жить в России, состоя на службе у другого государства, или жить в Европе, служа России. Профессия очевидна: дипломат (посланник, секретарь посольства, консул) или секретный агент.

Должность посла Франции, страны, знаменитой искусством галантного обхождения, предоставляла прекрасные возможности претендовать на роль фаворита. В XVIII в. дипломатические отношения между Россией и Францией строились по принципу любви-ненависти. С одной стороны, постоянное противоборство (за исключением Семилетней войны, да и то в конце кампании русские войска по приказу Петра III повернулись против прежних союзников), с другой — стремление Франции поддерживать на высшем уровне личные отношения. В юности Елизавета Петровна была просватана за Людовика XV, и король полагал, что царица сохранила к нему нежные чувства; после восстановления дипломатических отношений и до кончины государыни они вели прямую секретную переписку. Подбирая посла в Петербург, французское правительство искало мужчин видных и обходительных. Дипломат находился на службе и сохранял независимость, никому в России не подчинялся. Он был принят при дворе официально и должен был повсюду следовать за ним, при этом мог вести с императрицей приватные беседы, сопровождать ее в поездках и даже путешествовать в одной карете. Но это особое положение делало успех опаснее неудачи: вспомним о высылке маркиза де ла Шетарди. Лишь в 1756 г. Дуглас и д’Эон, присланные в Россию с секретной миссией, смогли исправить ошибки, допущенные официальной дипломатией. Были подписаны договоры между Францией, Австрией и Россией, переменились все политические союзы, началась Семилетняя война. Шевалье д’Эон прибыл в страну, когда Чуди ее покинул; авантюристы, соперничая, постоянно сменяют друг друга, как будто передавая эстафетную палочку действия: Фужере де Монброн, Чуди, д’Эон, Одар, Бернарден де Сен-Пьер, Пикте, Казанова, Билиштейн, Карра, Сальморанк, де Рибас, Занновичи и др.

Русская карьера д’Эона — один из редких примеров удачного превращения секретного агента в полноправного дипломата. В письмах и донесениях он подробно описывает свое ученичество на этом поприще. Юный д’Эон намечает стратегию поведения и изучения страны, весьма характерную для иностранцев в России. 7 августа 1756 г. он пишет к Терсье, в Секрет Короля, что решил выучить русский язык, а в часы досуга создать очерк истории России, ее нравов и законов, живописать мудрость правительства, процветание искусств и наук, красот Петербурга и его дворцов, дабы доставить удовольствие императрице и ее министрам, опубликовав сочинение в «Ann?e litteraire», журнале своего друга аббата Фрерона[657]. Но спустя полгода, после заключения союза между двумя странами, ситуация меняется, лесть более не нужна. 1 (12) января 1757 г. д’Эон пишет из Петербурга Терсье:

«Почетно для меня чувствовать себя гражданином и быть полезным Родине. Потому счел я необходимым переделать план занятий, составленный мною по приезде сюда, ибо плохо еще знал страну, где проживаю. Она настолько отлична от других, что семь греческих мудрецов сойдут здесь за дураков. Покидая Париж, я был всего лишь литератором, ныне понемногу начинаю становиться политиком, и счастлив я начать обучение при дворе, который и для других школой послужить может, как то полагают все пребывавшие здесь иноземные посланники.

Итак, я начну с изучения языка. Вместо того, чтоб узнавать в подробностях историю Империи, я исследую нравы и дух вельмож и народа, политику двора и министров, их тайные пружины. Я пытаюсь разведать интересы и заговоры разных партий, что здесь образовались и переменяются, следуя происходящим событиям и возможным революциям. Вместо того чтобы со всем тщанием проследить успехи искусств и наук в этой части Севера, я стремлюсь узнать получше коммерцию страны, ее мануфактуры, рудники, финансы, ресурсы на случай крайней необходимости, ее сухопутные силы, провинции, что поставляют лучших солдат, морские силы, порты и т. д. […] Вместо того, чтобы тешиться занятиями, кои могут лишь доставить мне удовольствие и просветить публику, не сведущую в этом разделе истории, я предамся единственно тем делам, что полезны для службы и нужны для карьеры, которую я начал и которая так мне нравится. Не пустой славы буду я искать, украшая иноземную газету какими-нибудь открытиями, а помещу их в свой портфель; не в печать их отдам, а обнародую в Версале, когда посчастливится предстать перед вами»[658].

Шевалье д’Эон выполнил обе программы, и первую и вторую. В Версаль он представил ряд мемуаров о России, рассказав о характерах вельмож и борьбе политических партий, о нравах россиян, о торговле и т. д.[659] Но когда в Лондоне дипломатическая карьера пошла насмарку, графоман в нем победил политика. Д’Эон, привыкший в должности секретаря посольства бережно хранить копии всех документов, использовал их для многотомных «Досугов» (1774), по обычаю века не брезгуя компиляцией и плагиатом. Во время пребывания в России он был на хорошем счету. Как он уверял, в 1758 г. ему предложили перейти на русскую службу, и министр иностранных дел кардинал де Бернис советовал ему согласиться, но д’Эон отказался. Потом он сильно преувеличивал свои заслуги и похождения. Екатерина II писала Гримму (13 апреля 1778): «Не было никогда чтицы у императрицы Елизаветы и господин или девица д’Эон была ей не более знакома, чем мне, почитавшей его за шалопая при маркизе де л’Опитале и бароне де Бретее»[660].

Граф Луи Филипп де Сегюр, последний посол в России, назначенный Людовиком XVI (1784–1789), вел свою игру с Екатериной II с подобающей дипломату тонкостью. Как образец взаимоотношений он выбрал нежную дружбу на манер романов Мадлены де Скюдери. Он говорил о своей любви к императрице в письмах к Гримму, зная, что его признания будут переданы августейшей корреспондентке. То же самое происходило и с его описаниями путешествий по России в свите государыни, которые он слал Гримму и своей жене[661]. Адресуясь в Париж, можно быть уверенным, что тебя услышат в России. Легкий на перо, граф де Сегюр вместе с принцем де Линем создавал для Екатерины II атмосферу литературного салона, сочинял стихи и комедии, которые игрались в Эрмитажном театре. Старательно поддерживая платонические отношения, он объединил выгоды обеих ролей: советника и фаворита. При этом он реально способствовал сближению Франции и России, в противовес Англии подготовил и заключил в 1787 г. торговое соглашение между двумя странами. Правда, оно осталось на бумаге: когда началась Французская революция, посол вынужден был покинуть Петербург.

В отличие от д’Эона, другим секретным агентам при русском дворе приходилось несладко. За приезжими иностранцами так или иначе велось наблюдение, письма за границу перлюстрировались. Екатерина II самолично наблюдала за важными следствиями, составляла вопросы для дознания, выносила приговоры. Опасно было приезжать незваным: когда американский путешественник Джон Ледьяр, несмотря на отказ Екатерины II, приезжает из Парижа в Россию, чтобы добраться сухим путем от Петербурга до Камчатки и далее, через Берингов пролив, в Америку, то по приказу императрицы его в 1788 г. арестовывают на полпути, в Иркутске, и высылают под конвоем обратно, заподозрив, что он французский шпион. Агентов действительно было немало, наиболее активной их деятельность становилась в военное время.

В восстановлении дипломатических отношений между Россией и Францией большая заслуга принадлежит петербургскому купцу Мишелю, курсировавшему в 1755–1756 гг. между двумя странами больше по дипломатическим, чем по торговым делам. В 1757 г. он получил в награду пенсион от Секрета Короля в 1200 ливров. Некоторая путаница в сведениях о нем происходит из-за того, что по странному стечению обстоятельств англичанин Александр Питер Маккензи шевалье Дуглас с 1 июня 1755 г. работал на Секрет Короля под кличкой Мишель[662]. В донесениях дипломатов постоянно упоминаются работающие на них в России информаторы, а также те, кого желательно подкупить или задобрить. В 1757 г. шевалье Дуглас предлагает оказать вспомоществование А. Олсуфьеву, секретарю Бестужева Волкову, всем секретарям графа Воронцова, секретарю коллегии иностранных дел Шокурову, «барону де Чуди, который большое влияние имеет на камергера Ивана Ивановича Шувалова», французскому комедианту де Моренбергу, «весьма осведомленному в российских делах», Мартену, гувернеру в Москве, в доме князя Долгорукого, «знаниями и делом помогшему во время ведения переговоров», а также родственнику и компаньону Мишеля, купцу Тулону[663] (позднее, как мы помним, д’Эон в Лондоне прибегнет к его помощи, предлагая Екатерине II свою библиотеку). И. И. Шувалову после заключения союза с Францией был предложен подарок от короля — сборник эстампов для его коллекции[664]. 21 августа 1762 г. поверенный в делах Беранже пишет Шуазелю о подкупе Мишеля, камердинера и парикмахера Екатерины II[665], о том же через полгода, в январе 1763 г., донесет посол барон де Бретей герцогу де Пралену: мол, Мишелю надо предоставить доходное место по откупам, приносящее тысячу пятьсот ливров. В марте 1763 г. барон предложил дать денег Одару и Елагину (несколько тысяч рублей), в мае — карету и лошадей; Одар взял, Елагин отказался.

Во время русско-турецкой войны 1769–1774 гг. Франция посылает военных советников в помощь Османской Порте и польским конфедератам. Мейсонье де Валькруассан, который из-за предательства Чуди был арестован в 1756 г., уже в чине полковника действует в Валахии. Дюмурье, будущий генерал революционной Франции, пытается превратить польских повстанцев в регулярное войско, но терпит сокрушительное поражение от Суворова. Барон Франсуа Тотт укрепляет Дарданеллы и улучшает турецкую артиллерию. Его брат граф Андре Тотт (1730 — после 1802), масон, приятель Казановы, в 1764 г. приезжает из Парижа в Петербург, сопровождая супругу русского посла во Франции графа С. В. Салтыкова, бывшего фаворита Екатерины Алексеевны. Французский дипломат Россиньоль так описывает Тотта: «Он человек обходительный и одаренный, умный, острый, но с тех пор, как попал в Россию, ищет одних удовольствий; он принят в лучших домах […] Он молод, и у него нет иных средств, кроме тех, что приносит жизнь в обществе, а потому он залез в долги и уехать не может, не расплатившись. На жизнь он зарабатывает игрой, к которой русские питают непреодолимую страсть»[666]. Добавим, что скупым он не был: когда поначалу деньги были, ссудил пятьсот рублей Джакомо Казанове. По свидетельству самого Тотта, он вел в Париже праздную жизнь и решил попытать счастья в стране, о которой шло столько разговоров. Во Франции он получил рекомендательное письмо к Беранже, поверенному в делах, а красавица Матрена Павловна Салтыкова, урожденная Балк, состоявшая в родстве и в свойстве со многими вельможами, ввела его в свет. Он стал своим человеком в дипломатических кругах, познакомился с Алексеем Орловым, графом Разумовским, графами Паниными и Чернышевыми, часто обедал у них; вице-канцлер представил его императрице. Летом 1765 г. Тотт, одетый во французский кавалерийский мундир, на правах волонтера участвовал в военных маневрах в Красном селе. Он жил в палатке Алексея Орлова, Екатерина II удостоила его беседы[667]. Казанова уточняет, что Тотт «покинул пределы Франции, чтобы избежать дела чести с офицерами, своими сотоварищами, сражавшимися под Минденом […] Он проживал у нее (Салтыковой), был принят при дворе, всем пришелся по нраву. Был он весел, умен, хорош собой» (ИМЖ, 580). Обо всем, что с ним происходило, Андре Тотт сообщал в письмах к брату[668]. Перед отъездом маркиза де Боссе на родину Тотт предложил свои услуги, хвалясь своей осведомленностью. В августе 1768 г. Версаль рекомендовал Россиньолю завербовать Тотта, но русские дипломаты быстро разоблачили агента. В декабре 1768 г., после объявления войны Турции, Андре Тотт получил приказ покинуть Россию: ведь его брат находился в противоположном лагере. Россиньолю ничего более не оставалось, как уплатить его долги и дать денег на дорогу. Французский дипломат увеличил активность и весной 1769 г. накупил секретных документов на 9900 рублей: описание русской артиллерии и флота, состояние государственной казны, большие карты Молдавии и театра военных действий. С помощью графа Тотлебена, генерала русской службы, ранее сосланного в Сибирь за шпионаж в пользу Пруссии и только что помилованного Екатериной II[669], Россиньоль нашел осведомителей в армии и в коллегии иностранных дел (некий Штрубер предлагает текст русско-датского договора). Сведения посылаются одновременно министру иностранных дел герцогу де Шуазелю и руководителю Секрета Короля графу де Брольо. Но Версаль, сперва обрадованный, выразил затем недовольство высокой ценой, которую запросили агенты, и в итоге отказался от их услуг.

В феврале 1768 г. герцог де Шуазель посылает в Венецию инструкции де Сен-Марку, приглашенному в Россию для воспитания великого князя Павла. Министр предлагает соотечественнику внимательно наблюдать за императрицей и вельможами, понять их характеры и цели, сообщать о противоборстве партий Паниных и Орловых. Сен-Марк получает шифр для донесений, ему обещают вознаграждение и убежище во Франции на случай провала, заверяя при этом, что его деятельность послужит «укреплению дружбы между королем и императрицей»[670]. Письма он отправляет с дипломатической почтой, адресуя их своему родственнику-инженеру во Франции[671].

* * *

Успех приходит неожиданно, тогда, когда тактический просчет оборачивается стратегическим выигрышем. В первый приезд в Россию Гримм проводит по нескольку часов в день в беседах с императрицей: он появляется, едва уходит Дидро. Покинув Петербург, он уже в пути начинает об этом жалеть («ты этого хотел, Жорж Данден», — твердит ему Екатерина II), разговоры превращаются в постоянную доверительную и деловую переписку — Гримм добросовестно выполняет все поручения. Во второй приезд в Петербург он отвергает министерский пост, а государыня не любит отказов. На государственной карьере в России можно поставить крест, но тем важнее оказывается его неофициальная парижская должность. В качестве автора «Литературной корреспонденции» он поставлял информацию о литературно-художественной жизни, в качестве приватного корреспондента он предлагал произведения и людей искусства, причем через руки его проходили огромные суммы. Когда в конце века Париж из культурного центра стал центром политическим, Гримм начал посылать в Россию политические бюллетени, рекомендовать эмигрантов на русскую службу и даже имел косвенное отношение к попытке организовать побег королевской семьи из Парижа. Он сообщал избранным монаршью волю и пользовался непререкаемым авторитетом; даже сын Екатерины II Алексей Бобринский был вынужден слушаться его. В середине 1790-х годов его совета спрашивали германские князья.

Одним из сотрудников Гримма был римлянин Гаспаро Сантини (ум. 1794), который также добился успеха, покинув Северную Пальмиру. В России Сантини был учителем танцев, женился на Екатерине Сакетти, подал императрице мемуар о создании в Москве театра для представления русских и французских комедий и трагедий, а также балетов, но, кажется, успеха не снискал[672]. Летом 1768 г. он уехал из Петербурга вместе с женой, сопровождая в Италию капельмейстера Галуппи и будущего композитора Дмитрия Бортнянского[673]. В Риме он завел торговый дом, сделался банкиром и, разумеется, не упустил случай подольститься к прибывшему с флотилией Алексею Орлову, который, по его словам, в 1771 г. назначил его русским консулом. Когда Гримм с помощью римского коллекционера Иоганна Рейффенштейна сосредоточил в своих руках покупку статуй и картин для Эрмитажа, Сантини с 1778 г. обеспечивал финансовую сторону операций. Вначале у них возникали небольшие трения с Гриммом, который предпочитал единовластно распоряжаться кредитами российского двора, но потом все уладилось. В 1781 г. Сантини официально назначили консулом, и он пребывал в этой должности до самой смерти[674]. Исправно ведя денежные дела и сообщая политические новости, он среди прочего, нашел в ватиканских архивах документы по истории России, в том числе о Лжедмитрии, заказал копии и преподнес их в 1782 г. приехавшему в Италию графу Северному. Тут он составил конкуренцию знакомцу Казановы, торговцу живописью барону Бодиссони, пожившему в Венеции (с 1738 г.), Берлине (1765), Варшаве (1768), Петербурге (1770), который копировал и пересылал документы историку князю Щербатову[675].