Степан Заннович (1773–1775)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Степан Заннович (1773–1775)

1.1. Вольтер к Степану Занновичу, [28 октября 1773][758]

Милостивый Государь, восьмидесятилетний старец, едва избежавший смерти, воскрес, чтобы поблагодарить господина графа Занновича. У него нет сил писать, но и в том плачевном состоянии, в котором он находится, его сердце и ум признательны за милости и чудесные стихи, которыми господин граф его почтил, и которые он недавно получил.

Слабость не позволяет ему долго распространяться о тех чувствах, которые вызвало у него письмо, пришедшее из Турина; он может лишь изъявить свою благодарность, уважение и почтение к автору. Он умрет его почтительнейшим и покорнейшим слугой

Вольтер.

Замок Ферней, 28 октября 1773

Печатая в Gazzetta universale (19 февраля 1774) свое «посмертное» послание к фернейскому патриарху, Заннович использует элементы вольтеровского мифа, сконцентрированные в его письме, где даже стертые формулы вежливости становятся предметом литературной игры: философ, подобно мессии, умирает и возрождается, он смотрит на себя со стороны, уже из другого мира (третье лицо в письме Вольтера: «Он умрет его почтительнейшим и покорнейшим слугой»). При этом Заннович предлагает патриарху пример образцовой и спокойной философской смерти, тогда как памфлетисты заранее изображали, как Вольтера-антихриста, подобно Дон-Жуану, дьявол унесет в преисподнюю[759]. Вольтер действительно умирал мучительно, от чрезмерной дозы опиума. Его врач Троншен рассказывал: «Эта смерть мирной не была. Г-н де Вольтер впал в чудовищный транс, крича в ярости: „Я оставлен Богом и людьми“. Он кусал пальцы и, сунув руку в ночной горшок, схватил и съел то, что там находилось. Хотел бы я, чтобы все, кто прельстился его книгами, были свидетелями этой смерти. Выдержать подобное зрелище было невозможно» (Gazzette de Cologne, 7 июля 1778 г.)[760]. Но и сам Заннович, которого с юности преследовала мания смерти, умер не легко — в тюрьме он перерезал себе вены осколком стекла.

1.2. Степан Заннович к Вольтеру, [3 февраля 1774][761]

Милостивый Государь, Вы просите меня продолжать мои Далматинские письма. Но Боже мой, в какой критический момент вы увещеваете мой разум! Я болен, и чувствительное сердце мое пребывает в такой меланхолии, что с недавних пор беспрестанно сохнет.

Исповедник, врач и аптекарь стали моими Аристотелем, Гомером, Сократом и Галилеем. Эти достопочтенные, но ненавистные персоны окружили мою постель и сражаются вместе: кто спасает тело, а кто душу — обессиленную и в растерянности, что покидает мои уста.

Беды, вызванные письмом от 28 ноября[*], быстрыми шагами приведут меня ко гробу. Я молод, но в подобном состоянии, когда мне суждено умереть, я старше всех людей на земле. В столь печальном положении меня утешает одно: вечность меня не страшит. Я вижу, как приближаюсь к Господу, с очами, полными желания, и столь сильного, что все говорит мне о милосердии, постоянстве, прощении, благости и надежде; вера помогает мне все превозмочь и почитать за счастье оставить эту жалкую плоть, что купно с моими чувствами ведет упорную и опасную войну с людскими добродетелями; если милосердный Бог снизойдет до моих молитв и обета терпения, с которым я свершил полное треволнений двадцатилетнее паломничество чрез заблуждения человечества, впавшего в грех и соблазн, я буду вечно наслаждаться благами, которых все прочие не могут себе даровать.

Теперь я знаю, что лучше иметь ум благой, а не острый. Я кажусь себе значительней, чем я есть, исцеленным от всех хворей, когда думаю о величии и милосердии Господа… Но, Боже правый… слабость членов не дает мне излить мои сердечные чувства.

Если я умру, в чем нет сомнений, я умру христианином и католиком[763]. Такая кончина — спасение от зияющей вечности: потому и после смерти моей надеюсь быть вам полезным, ибо обещаю помнить о вас. Прощайте.

Колорно, 3 февраля 1774

Граф Заннович

Перепечатывая письмо в переводе на немецкий, газета Gothaische gelehrte Zeitungen (№ 20, 30 марта 1774) снабдила его следующим примечанием: «Граф Заннович был далматинцем и пламенным гением, окруженным толпой почитателей. Он дружил и переписывался с виднейшими учеными Европы. Он придерживался заблуждений свободомыслия, но расстался с ними, как о том свидетельствует письмо, написанное накануне смерти. Мы не беремся судить о том, получил ли действительно г-н де Вольтер это письмо и принадлежит ли оно на самом деле перу графа»[764].

2.1. Степан Заннович к Екатерине II, [16 сентября 1775][765]

Его Императорскому Величеству

Екатерине Великой

16 7бря 1775, Дрезден и потом Варшава

Если рок не позволит мне воспользоваться благоприятным случаем и увидеть Вашу Августейшую Особу, у которой на челе начертаны знаки истинной добродетели, соблаговолите, В. И. В., причислить меня к своим далеким почитателям и поклонникам.

Я Философ из Черногории. Ах, как странно другу Людей находиться в окружении Варваров!.. Правду сказать, это чудо, равное тому, что на Российском престоле мы зрим Даму, превосходящую всех ученостью и вознесенную над всеми мужчинами Империи более обширной, чем некогда Римская. Я не богат, более того, нынче я дошел до крайней нищеты, за хвалы не взыскуя и не получая награды от хвалимого. Воистину, не часто случается возносить хвалы, ибо многочисленные пороки нынешнего века принуждают меня указывать на Антихриста.

Нынче я осмелился писать к В. И. В., послать вам мой портрет, изготовленный в Париже, и публично посвятить вам Стихи, в честь полезнейшего и добродетельного по природе своей Честолюбия вашего и великой заслуги быть Покровительницей Добродетели.

Если бы существовало много Екатерин II, я повременил бы и сперва снискал известность, воспев ее деяния в Поэме ученой и длинной, наподобие Тассо; Божьей милостью и усердными трудами я добился того, что коронован Поэтом и поелику дело обстоит иначе, соблаговолите принять в качестве любезного подношения мой Дар, хоть он и Малый. За сим, смею Вас уверить, что Честолюбие мое будет удовлетворено не иначе, как званием вашего Поэта и Историка.

«Настанет день, когда мое перо пророка

Опишет въяве то, что нынче недалеко.»

«Как сладко думать, говорить себе:

Везде сейчас хвалы возносятся тебе.

При Имени моем Народы не стенают,

А в горестях своих меня не обвиняют.

Их темная вражда не хмурит мне лица,

Навстречу мне все устремляются сердца.

Так радуетесь Вы.»[766]

Вот Портрет и Хвала, по праву причитающиеся В. И. В. Мне остается только восхищаться Вами и горячо надеяться увидеть вблизи Великую императрицу, которая издали, как Солнце, несет благодеяния Миру словесности, политики и войны.

Я был в Черногории. Сей народ уже находится под вашим высочайшим Покровительством, но я увидал, что он беден и разорен прошедшей войной. Правду сказать, что за их отношение к Степану Малому не заслуживают они, как в прежние годы, благодеяний, изливаемых великой Россией. Но что же? Дух невежества и смуты стал причиной разорения народа, который более других досаждал России в этой войне. Посему

«Не рассуждай понапрасну о них, но немедля спасайся,

Ибо хотя древняя слава о них не поет,

Страшный они и скупой, жаждущий крови народ:

Жестоких обычаев их ты остерегайся.»

Историю мою с черногорцами В. И. В. может в подробностях узнать от великого своего министра Потемкина. Я должен был прибыть вместе с Полномочным Архимандритом Черногории, дабы припасть к ногам его величества, вместо того чтобы философствовать с мужчинами и складывать в Дрездене стихи для Вдовствующей Курфюрстины Саксонской, а нынче в Варшаве для Понятовского. О, жестокий жребий для столь возвышенной Души, как моя! Я утешаюсь тем, что если римский диктатор Марий умер в нищете, я все-таки живу среди разобщенных польских конфедератов, в надежде возродиться однажды под бессмертной сенью Екатерины II. Но слишком я Малый, чтобы говорить обо мне, и не смею надеяться на помощь и покровительство. И Архимандрит, и бедные Черногорцы, и я надеемся только на благодеяния В. И. В. Пусть же Архимандриту Петру Петровичу будет дарована милость испить в уголке из великого фонтана Императорских благодеяний, а если мне еще суждено отправиться в путь, первую же поездку я совершу в Петербург, чтобы самому объявить о том, что имею честь навеки пребывать перед лицом всего света

В. И. В. покорнейшим и преданнейшим слугой

Граф Стефан Заннович.

Первое письмо Заннович построил излишне сложно, стараясь разыграть все свои козыри: молодой привлекательный мужчина (прилагается портрет), философ, который может стать историком славного царствования (увы, его постигла та же участь, что и остальных незадачливых историков). Заннович представляется как граф, а не принц, он коронован только как Поэт (но все же коронован), при этом намекая, что он на самом деле погибший Степан Малый. Второе письмо написано предельно просто (почему оно, в отличие от первого, не было переведено с итальянского), и цель его яснее ясного — просьба выслать денег.

2.2. Степан Заннович к Екатерине II, [8 декабря 1775][767]

Его Императорскому Величеству

Дрезден, 16 Хбря 1775

Знаете ли Вы, для чего второй раз пишу я Екатерине II, Императрице всея Руси и Покровительнице всех добродетелей? Для того, что нет у меня денег совершить путешествие в Санкт-Петербург. Господь призывает меня в Россию, ибо общий язык и вера делают меня согражданином отважных Русских, Победителей Турок. Наш общий ангел-хранитель побуждает меня беспрестанно писать В. И. В. и стараться поведать о себе. Знаю, что от того скоро стану я богат и счастлив. У Екатерины II премного добродетелей. Прекраснейшая из них состоит в том, чтобы отличать достоинства и награждать их, не взирая на глупцов и на этикет. Кто знает эту великую истину лучше, чем В. И. В.? Потому я все надежды возлагаю на вас. Фридрих III (так!), Король Пруссии, пишет и отвечает мне. Он лев слишком старый, и потому я не получил от него ничего, кроме слов. К тому же Русские в Германии говорят мне, что Екатерина II пишет наравне с Фридрихом III и более его покровительствует литературе и литераторам. Душа великая, для Трона рожденная, без помощи Твоей я пропал!.. Архимандрит Черногории прибегает к моему заступничеству перед В. И. В. Для себя желаю только одного: чтобы Екатерина II жила бессмертною, как Природа, на благо людей мудрых и добродетельных. Надеюсь, что мое первое Письмо и Стихи, обращенные к В. И. В., находятся ныне в Ваших августейших руках, так же как, может быть, и мой Портрет. Не забудьте, что любезное Письмо ваше будет для меня ценнее и дороже, чем Переводной Вексель.

col1_0 здоровья и бодрости и прошу верить, что я без всякой корысти пребываю

В. И. В. преданным почитателем

Граф Заннович-Баббиндон.