6.6. Первослово
6.6. Первослово
Язык науки разговорился и остановить его нельзя. Почему? Потому что он без тормозов. В нем нет первослова, или, что то же самое, внутреннего слова. То есть нет чего? Бытия. Например, вот бабочка. Она летит, и я понимаю, что это не вертолет, что ее сделать нельзя. То, что накладывает запрет на делание, я называю бытием. У бабочки оно есть, а у вертолета его нет.
А вот слово. Например, ваучер. Оно, это слово, как швейная машинка, шьет хорошо.
Но в нем нет внутреннего слова. Ваучер — хорошее изобретение, но это не бабочка.
Это термин, а термины создаются без внутреннего слова. Что значит внутреннее слово? То же, что и вяжущая связь бытия. Во внутреннем слове она (эта связь) есть, а в понятиях ее нет. Например, вот глухонемой. Он из Сибири. А это индеец.
Он из Америки. Что их связывает? Жест, или внутреннее слово. Они говорят и понимают друг друга вне зависимости от коммуникативных стратегий. Они — без понятия, т. е. говорят так, как говорят вещи. В них слова сами говорят себя.
Внутреннее слово делает возможной нулевую коммунатив-ность. Вот учитель. Он в сердцах бросает ручку на стол. Это жест. И он понятен не только ученику. Почему?
Потому что в нем, опять-таки, есть внутреннее слово. Аллах только нахмурил брови, а правоверный уже понял. Что понял? То, что внутренним словом понимается. Нутром понимают, а всем телом говорят. Речи еще нет, а оно (тело) уже говорит. Этот разговор ведется вне схем субъект-объектной дуальности. Или, что то же самое, без понятийных схем. Слова есть, а понятий для них нет. Например, стыд. Слово есть, а понятия для него нет. Слово принадлежит миру. Понятие — сознанию.
Словами создается мировая мысль. Какая мысль мировая? Та, что создается всем миром. Для того, что создано не в миру, а в сознании, нужны понятия, в которые, как в бумажки от конфет, завернуты продукты рефлексии. Для рефлексии слова, как пустые гильзы. Слева — слова, справа — идеи. Между ними реф-лексун с рефлексией, который для идеи подбирает слово. Подберет словесную окаменелость и в него какой-нибудь смысл упакует. Та, к изобретаются термины. Например, ноосфера.
Термины, или пустые слова науки, заполнили язык. Язык — это просто раковина, где когда-то жил первосмысл. Этот моллюск, т. е. изначальный смысл, раздавлен громадой научного знания. В раковину языка вселился рак-отшельник, т. е. ученый.
И теперь он, как вампир, пьет кровь тех слов, что были до речи-письма и до субъект-объектной дуальности. Например, раньше была природа. Теперь она превращена в физическую реальность. Когда-то была душа, теперь она стала психологической реальностью. Еще недавно видели человека. Теперь эта выемка бытия заполнена голой телесностью.
Наука подобна матрешке. Новые язычники, как фокусники, извлекают из нее одну телесность за другой. Взмахнули платочком — и вот вам физическая реальность, то бишь телесность. Еще взмахнули — биологическая. А там на очереди социальная телесность, ментальная и еще невесть какая. Что-то много стало телесностей и скверных слов. Думаем, если думаем, мы про себя. На этой мысли ловили себя многие. Например, И. Бунин. Где-то свет и просвещение, а здесь, говорил он, одни скверные слова.
Но язык науки — это и есть язык современного сквернословия. Это заметил уже не Бунин, а С. Булгаков, который содрогался не только при встрече с совдепами и ВИКЖЕЛЕМ, но и с научным аппаратом политической экономии. Ученые сквернословят, а на заводах из этого сквернословия делают бомбы, машины и революции. То есть в самой науке есть такой оттенок, который заставляет ее служить черной магии.
Оккультный смысл научного сквернословия состоит в возможности полного овладения вещами. Науке важна не истина, а вещи, которыми она овладевает. Овладеть — значит воло-деть сущностью и быть истиной. В точке совпадения власти и знания совпадают наука и магия. Этим совпадением создается возможность появления нового язычества. С чем приходит новый язычник? Со словами утешения.