2.2. Разоблачение

2.2. Разоблачение

Кто не косит? Тот, у кого есть мысль, т. е. содержательная мысль. Мысль не содержанка. Она — оппозиционера. Она всегда на позициях, т. е. определена структурным различием. Мыслить — значит быть в оппозиции относительно самой мысли. Пока я держу различие, я мыслю содержательно. Например, знаю, что есть верх и есть низ, и что низ — это не верх. То есть я мыслю содержательно не содержание верха и не содержание низа, а мысль. Что там наверху или что там внизу, неважно. Это «что» нельзя перебрать перебором. Оно бесконечно и в этом смысле выступает как «что угодно».

Всякая содержательная мысль угодлива. Коси — не коси, а что изволите — основной принцип мышления. Но нельзя что-нибудь сказать, не высказав угодливости различающего мышления? Не обернув оборот, т. е. не сделав содержание верха содержанием низа и наоборот. Был ничем, стал всем. «Был — стал». Это завораживает. Пат разоблачает мышление. Вслед за мышлением разоблачилось и бытие.

Слово «вслед» здесь не обозначает следствия. Оно вообще ничего не обозначает, т. е. не указывает на то, что не было бы им самим.

Разоблачению подлежит прежде всего идея возвращения. Почему? Потому что она хорошо одета. Оставить ее без облачения и в этом смысле раздеть — значит лишить основания новоязыческую ментальность, ядром которой является. космизм.

Патоанализ расшифровывает идею возвращения (и космизм) как запись работы вечного шаха. То есть вечный шах является тем метафизическим объектом, на котором пишутся программы всевозможных возрождений и возвращений. Во всяком возвращении блуд, заблуждение и падение. Вечный шах — это монотонно воспроизводящая себя банальность. Космизм как раз и выступает такой банальностью, смысл которой заключен в соединяющем союзе «и».

Забавность саморазоблачения историзма связана с идеей прогресса, который в патоанализе понимается как бесконечный тупик. То есть история — это и есть все то, что мы успели представить на теле бесконечного тупика в виде прогресса.

Прогресс отказывается от конъюнкции. Он осуществляет себя на поверхности бесконечного тупика через разъединительный союз «или». Если конъюнкция вечного шаха параноидна и адекватная ей рецептура мысли кристаллизуется в метафизике, то дизъюнкция бесконечного тупика шизоидна. Ее анализ превращается в шизоанализ или, что то же самое, в анализ идеологии. На худой конец, в аппарат классового анализа.

Игру, возникающую на основе сытости, разоблачает тщета. Игра выворачивает мир, заполненный причинами, наизнанку. Тщетой игры устанавливается порядок, при котором если что-то и случается, то не ко времени. Везде тщета. Все не вовремя.

Чтобы тщета была полной, ей нужно обернуться игрой. Игра — мир оборотней. Но оборачиваемость не исчерпывается перестановкой знаков, переподчинением подчиненного. Быть больше, чем ты есть — метафизическое требование игры. В игре не остается ничего, что было бы самим собой. Везде тщета. Все неискренне и лживо.

Все подлежит структурному отрицанию «ни — ни».

То, что не подчиняется метафизическому требованию игры, подлежит осмеянию, ироническому осуждению и казни. Что не подчиняется? То, что не вылезло из своей оболочки и не обернулось. Быть вне себя, не в своей тарелке — значит играть с тщетой, т. е. суметь лопасть в историю, попадание в которую есть награда и одновременно скандал.

Тщета сытых становится пространством жизни человека. Слово перестало быть словом.

Оно теперь больше, чем просто слово. То есть не слово. Вещи покидают насиженные места и устремляются в развеществлениое пространство игры. Мир тронулся, т. е. сдвинулся со своего места и одновременно сошел с ума. Не логос правит миром, а цитата. Ничто уже не может удержаться на своем месте. Никто уже не может быть в своем уме. Недержание вещей и тронутость сознания оборачивают обернувшуюся тщету.

Больше хода нет. Пат.

Теперь, когда пат, упорядоченность порядка рождается в шутках шута, переигравшего игру. Ряженые рядятся под Иванушку-дурачка, одурачившего дуальную структурированность мира.