3. Восход полумесяца
Летом 1439 г., когда Саломоне ди Бонавентура заключил злополучное соглашение с Авраамом Даттили, вскоре после того, как Филиппо Липпи закончил работу над «Алтарем Барбадори», Флоренция установила активные контакты с исламским миром. Повсюду на улицах и площадях города были видны сигналы оживленного двустороннего обмена с «мусульманской империей», охватывающей огромные просторы от Андалусии в Испании до Хафсидского королевства на севере Африки, от Оттоманского султаната до далеких степей Татарии. В грандиозных дворцах богатейших граждан города трудились рабы и слуги, привезенные с востока. Везде слышалась чужая речь. Гуманисты, собиравшиеся в монастырских клуатрах, начали изучать арабские тексты. На церковных алтарях (например, «Алтарь Барбадори) появились явные визуальные отсылки к исламской культуре. Купцы свободно рассказывали о заморских путешествиях в Александрию, Константинополь, о пыльных персидских городах империи Тимуридов. Огромный выбор трав и специй с далекого Востока на флорентийских рынках поражал воображение. В воздухе стоял резкий аромат гвоздики из Индонезии, майорана из Малой Азии, кумина из Леванта, корицы из Аравии и еще более экзотических специй – ароматного перца кубеба и «райских зерен» (кардамона – афрамомума).
Ислам и Запад
Как заметил бы любой флорентиец, отношения между Апеннинским полуостровом и королевствами полумесяца к началу XV в. начали приносить весьма ощутимые плоды.
Итальянцы начали воспринимать ислам как влиятельную в Средиземноморье политическую силу и как силу культурную и религиозную почти за 700 лет до пленения Липпи. С начала Средневековья мусульманская вера стала играть важную роль в европейской истории – и не только в политике и коммерции. Ислам становился основой концепции инородности и различий. Христианские королевства Западной Европы впервые столкнулись с исламом в 710 г., когда мавры вторглись на территорию Андалусии. В следующем веке арабы высадились на Сицилии, и итальянцы поняли, кто такие последователи Мохаммеда. Хотя арабы совершали набеги на остров и до падения Андалусии, разногласия в Византийской империи позволили североафриканским мусульманам пойти на полномасштабное завоевание. К 902 г. Сицилия была полностью покорена. Но хотя период исламского господства продлился чуть больше полутора веков и завершился после того, как Южную Италию завоевали норманны, он оставил после себя долгое наследие. Мусульманское владычество оказало глубокое влияние на Сицилию. Несмотря на ожесточенные сражения, между христианской и исламской культурами начался активный и двусторонний обмен. После падения Сицилийского эмирата многие мусульмане остались жить на острове. Культурное влияние ислама было настолько сильным, что многие христианские короли считали необходимым изучать арабский язык и продолжали покровительствовать таким формам искусства и архитектуры, которые несли на себе явный отпечаток мавританского стиля. Благодаря притоку арабских знаний медицинский факультет университета Салерно заметно превосходил все другие образовательные центры. Арабские комментарии к трудам Аристотеля задали тон развитию философии на юге, которое шло иным путем, не так, как на севере. Но, несмотря на все эти позитивные влияния, почва для презрения и даже ненависти существовала. Опыт Сицилии принес с собой одновременно и культурную «инакость», и экспансионистские тенденции ислама в Италии. Образ мусульманина как главного врага итальянского католицизма был высечен в камне. Идея о том, что Италия находится на передовой в столкновении культур, получила широкое распространение. В средневековых трудах по истории и географии полным-полно комментариев, в которых мусульмане изображаются варварами, еретиками, угрожающими цельности всего христианского мира.
Ислам вышел на первый план в итальянской картине мира благодаря крестовым походам. Первый крестовый поход был организован в 1095 г. для освобождения Святой Земли от (надо сказать, весьма толерантных) мусульманских захватчиков. Последующие крестовые походы окончательно убедили итальянцев и остальных европейцев в том, что жестокое противодействие исламу – это святая обязанность истинного христианина.
Было создано множество злокозненных мифов, представляющих мусульман врагами христианства и оправдывающих ненависть к их религии. В «Песни о Роланде», к примеру, говорилось, «Марсилий-нехристь, там царит всевластно, чтит Магомета, Аполлона славит». В «Деяниях франков» (Gesta Francorum) мусульман обвиняют в поклонении Мохаммеду как одному из пантеона богов. Рассказывали о безбожных идолах, установленных в христианских церквях, о волшебных коровах, которые соблазняют верующих и склоняют их к ереси, о самых извращенных сексуальных приемах. «Варваров»-мусульман обвиняли даже в отсутствии мужественности, в женственности характера, называли их недостойными уважения и врагами рыцарской чести.1
Однако, несмотря на однозначно негативный характер восприятия ислама христианами в средние века, рассвет Ренессанса открыл возможности для более позитивной и конструктивной формы культурного обмена. После падения Византийской империи в 1261 г. страсть к идеологии крестовых походов заметно ослабела. Когда Джотто впервые взялся за кисть, лишь немногие искренне верили в то, что Ближний Восток может или должен быть объектом военного внимания. Еще меньше было тех, кто призывал бы к повтору ужасающих войн прошлого. Нравилось это или нет, но мусульмане, пусть даже раздробленные и разделенные, сохраняли контроль над Левантом. В Анатолии укреплялись позиции Оттоманской империи, которая вот-вот должна была покорить Константинополь. Более того, как видели путешественники в конце средних веков, мусульмане подчинили себе подавляющее большинство территорий от Босфора до Китая. Они были не только невероятно разнообразны, но еще и колоссально сильны – ив военном, и в экономическом отношении. Когда в морских республиках Северной Италии начали возникать торговые банки, появилась возможность крупномасштабной внешней торговли. Стремление к прибыли потребовало более тонкого подхода к пониманию ислама. Христианству и исламу нужно было сосуществовать друг с другом, и с годами эта потребность все более усиливалась.
Хотя венецианские купцы вели дела с мусульманским миром уже несколько сотен лет, итальянские торговцы стали понимать колоссальную выгоду, которую сулила им торговля с Ближним и Средним Востоком лишь в начале XIV в. Имея официальные представительства в Константинополе и Пере, Венеция и Генуя энергично изучали потенциал региона по поставкам сырья (металлов, квасцов и т. п.), шелка и специй. Товары можно было доставлять через Черное море или по суше, через Анатолию. Флоренция и ее конкуренты начали обдумывать, какую прибыль можно получить, экспортируя свои ткани в Египет и Левант, а оттуда привозя зерно и другие необходимые продукты. К 1489 г. три четверти тканей, производимых во Флоренции, изготавливались специально для Оттоманской империи, где существовала острая потребность в недорогих материалах.2 Флорентийские купцы придавали огромное значение поддержанию (если уж нерасширению) торговли с турками, поскольку до открытия новых запасов в Вольтерре в 1470 г. турки оставались монополистами на рынке квасцов. И это делало их главными игроками на рынке тосканских тканей. Большой коммерческий интерес представляли рабы.3 Оттоманская империя и Мамлюкское королевство являлись неистощимыми источниками рабской силы, поскольку сами эксплуатировали соседние народы, например татар.
В то время как растущая прибыльность торговли с исламскими территориями заставляла города, подобные Флоренции, строить еще более амбициозные коммерческие планы, политические перемены, произошедшие в последние годы, усилили связи Италии с мусульманским Востоком.4 В 1375 г. мамлюки захватили армянское королевство Киликия, и один из самых важных маршрутов к Великому шелковому пути оказался в руках мусульман.5 Теперь ценнейшие товары можно было получить только путем тщательно продуманных переговоров с исламскими правителями. Массивное расширение территории Оттоманской империи сделало почти невозможным поддержание выгодной торговли с государствами юго-восточной Европы, региона Черного моря и Леванта, – те, кто хотел торговать, должны были поддерживать теплые отношения с султанами. В конце XIV в. Оттоманская империя окончательно закрепилась в Анатолии, на берегах Мраморного моря и вышла на Балканы. К 1453 г. был захвачен Константинополь. Завоевание Тамерланом значительной части Центральной Азии имело серьезные последствия для развития торговли с государствами Востока. Нужно было построить и поддерживать конструктивные отношения с империей Тимуридов. Коммерсантам нужны были дипломаты. В 1452 г. Козимо де Медичи вместе с тремя родственниками вложил 5000 флоринов в торговое предприятие, и ему нужны были переговоры с оттоманским двором для получения торговых привилегий.6 Эту стратегию весьма энергично проводил его внук, Лоренцо. В 1455 г. Венеция и Генуя отправили посольства в мусульманский Константинополь, чтобы заполучить права на разработку квасцовых шахт. Этот минерал был необходим для производства тканей.
По мере развития отношений особую значимость приобретали знания. На заре Ренессанса близкое знакомство с мусульманским миром считалось великим достоинством. В трактате «Практика торговли» (Pratica della mercatura) Пеголотти не просто называет мусульманские города, такие как Александрия, Дамиетта, Акри ди Сориа (современная Анталья), Лаяцо д’Эрминия (Аяс) и Торизи ди Персия (Табриз), торговыми центрами, чрезвычайно важными для любого честолюбивого торговца, но еще и уделяет немало внимания описанию самых прибыльных маршрутов между ними. Более того, Пеголотти подчеркивает важность хорошего знания иностранных языков, в том числе арабского, персидского и татарского, – это самая большая обсуждаемая в трактате языковая группа, отличная от итальянских диалектов.7 Позже с развитием Мамлюкского королевства и Оттоманской империи ценность точной информации возросла безмерно. Коммерческие интересы сплелись с античными изысканиями гуманистов, и возникла острая потребность в информативных «путеводителях» для торговцев и путешественников. До падения Константинополя «было обычным делом для образованных людей отправляться в Левант и записывать, что… они там видели»8. В 1419 г. венецианский торговец Никколо да Конти отправился в Дамаск, где так хорошо выучил арабский язык, что смог лучше понять разные культуры и традиции. Путешествуя с арабскими купцами, он достиг Багдада и Персии (где выучил и местный язык тоже), а потом отправился в Юго-Восточную Азию – посетил Индию, Суматру, Бирму и Яву. Там он собрал массу полезной информации о торговле специями и добыче золота. О своих путешествиях Конти впоследствии рассказал Поджо Браччолини, который составил обширный трактат, подтолкнувший многих картографов XV в. (в том числе и блестящего фра Мауро) к изменению своих представлений о географии Востока.9 Впоследствии количество путешественников-гуманистов увеличилось, и путевые заметки того или иного рода стали одной из самых увлекательных форм литературы. Вернувшись из Оттоманской империи, где он находился на службе султана, Кириак Анконский (Чириако де Пиццеколли) живо описал свои путешествия по Ближнему Востоку и снабдил свои заметки богатыми иллюстрациями.10 По тому же пути пошли Гуарино Веронезе, Джованни Ауриспа, Франческо Филельфо, Кристофоро Буондельмонти, Бернардо Микелоцци и Бонсиньоре Бонсиньори.11
После захвата Константинополя Оттоманской империей исламский мир вступил в открытый конфликт с итальянскими государствами. Но и военные столкновения часто служили сближению двух культур. Государства были вынуждены сталкиваться друг с другом на поле боя и за столами переговоров, и это знакомило итальянцев с внутренним миром мусульманского общества. В преддверии конфликта художники и гуманисты, особенно из Венеции и Неаполя, много путешествовали по Востоку. По условиям мирного договора 1479 г. венецианский Сенат отправил Джентиле Беллини в Константинополь в качестве своеобразного посла культуры. Там он изучал жизнь оттоманского двора и даже написал поразительный портрет султана Мехмета II (ныне хранится в Национальной галерее в Лондоне). Впоследствии, когда между Мехметом и королем Неаполя Ферранте были установлены дипломатические отношения, со сходной культурной миссией в 1475–1478 гг. на Восток отправился Костанцо да Феррара. Там Костанцо выполнил целый ряд очень значимых и интересных работ, в том числе весьма лестную портретную медаль с изображением султана (Национальная художественная галерея, Вашингтон) и поразительно детальный эскиз придворного («Стоящий турок», Париж, Лувр [ил. 37]).12 Но конфликты и интриги при оттоманском дворе могли привести к еще более глубоким обменам в ходе войны. После не увенчавшейся успехом попытки захватить трон своего сводного брата Баязида II, Кем Султан (1469–1495) был изгнан сначала на Родос, а затем в Италию.13 Он был передан в руки папы Иннокентия VIII, и Баязид регулярно выплачивал большие суммы на его содержание. Присутствие турка в Риме привело к увлечению христианской столицы всем восточным.
Однако время от времени такое сближение приводило к редким, но по-настоящему выдающимся культурным взаимодействиям между христианами и мусульманами, которые выходили за рамки войны и коммерции. История, напоминающая пленение и обращение в рабство Филиппо Липпи, произошла с аль-Хасаном ибн Мухаммедом аль-Ваззаном. Этот мусульманин родился в Испании, но вырос в Фесе и вошел в историю под именем Лев Африканский. Пираты захватили его в плен в начале XVI в. и преподнесли в дар папе Льву X. В Риме он неохотно уступил попыткам обратить его в христианство и стал для итальянских гуманистов бесценным источником информации об арабском языке и его родной вере – исламе. Он очень тщательно перевел Коран на латынь для Эдижио да Витербо и сделал перевод посланий апостола Павла на арабский язык для Альберто Пио.14
Но если люди, занимающие высокое положение, в эпоху Ренессанса свободно и часто курсировали между Востоком и Западом, то на уровне рядовых граждан существовал более приземленный, хотя и не менее важный обмен людьми. Оживление работорговли в Италии сделало мусульман самого разного происхождения менее «чуждыми» итальянцам. Превратности завоеваний и торговых соглашений привели к тому, что подавляющее большинство рабов, покупаемых и продаваемых в восточном Средиземноморье, были мусульманами.15 Во многих домах состоятельных торговцев из Северной Италии обязательно имелись рабы-мусульмане. Хотя положение рабов в итальянском обществе не давало возможности для реального обмена идеями и обычаями, но сам факт исламского присутствия – любого рода – делал жителей Востока менее таинственными и мистическими, какими их считали прежде. Их одежда, привычки и язык стали более знакомы итальянскому обществу.
С начала XIV в. торговля, дипломатия, политика, война и даже обычные совпадения привлекали к исламу – и особенно к культуре Оттоманской империи – более пристальное внимание, чем раньше. Знаний о мусульманском мире стремительно становилось все больше. Очень скоро Ближний и Средний Восток заняли прочное место в литературе и визуальных искусствах. Особенно восприимчивой к исламским влияниям была Венеция – возможно, в силу тесных коммерческих связей с восточным Средиземноморьем.16 Хотя точно определить траекторию культурных переносов гораздо труднее, чем кажется, совсем не трудно почувствовать ощутимые усилия по интеграции форм и мотивов мусульманских построек в архитектуру светлейшей республики. В форме дворцовых окон, выходящих на Большой канал, в интерьерах собора Сан-Марко чувствуется готовность впитывать, усваивать и трансформировать художественные достижения исламского мира. То же самое происходило и в живописи. Даже если отвлечься от портретов, созданных Беллини и Костанцо да Феррарой, понятно, что итальянские художники со значительно большим интересом стали включать в свои картины мусульман с Ближнего и Среднего Востока – будь то оттоманские придворные, солдаты-мамлюки или жители империи Тимуридов – и изображали их весьма точно. Пьетро Лоренцетти написал для церкви Сан-Франческо в Сиене фреску «Мученичество францисканцев в Тане». На ней он максимально реалистично изобразил средиземноморских мавров и татар, которые недавно захватили порт Тана. Картина Джентиле и Джованни Беллини «Святой Марк проповедует в Александрии» (Милан, пинакотека Брера) [ил. 38], написанная в 1504–1507 гг., несмотря на сознательное использование элементов венецианской архитектуры, говорит о тщательном изучении мусульманских костюмов и обычаев. Но влияние христианско-мусульманского культурного обмена можно проследить и в более разнообразных и тонких элементах визуальных искусств. В весьма свежем и оригинальном исследовании Лайза Жардин и Джерри Броттон выявили явные признаки того, что конное искусство Ренессанса испытало на себе сильнейшее влияние контактов с исламским миром – не меньшее, чем влияние знакомства с античной скульптурой.17 Но один из самых интересных – и довольно неожиданных – примеров открытой ассимиляции исламского влияния – это появление на итальянских картинах восточных ковров.18 С XIV в. персидские и турецкие ковры все чаще появляются на картинах итальянских художников. Этому явно способствовало развитие контактов с государствами Ближнего и Среднего Востока. Ковры на картинах четко показывали статус объекта или место действия. Яркие и богатые восточные ковры мы видим на таких картинах, как «Благовещение» Карло Кривелли, «Мадонна Брера» Пьеро делла Франческа и «Милостыня святого Антония» Лоренцо Лотто. И это говорит нам об искреннем и позитивном контакте двух культур.
Столкновение цивилизаций
Хотя накопление знаний и культурный обмен, свидетельством чему являются подобные художественные представления о мусульманском Востоке, заставили некоторых ученых утверждать, что в эпоху Ренессанса негативное отношение к исламскому миру изменилось, а прежние предубеждения исчезли, в действительности налет толерантности был очень и очень тонким. За фасадом открытости и ассимиляции скрывались абсолютная нетерпимость и ненависть к исламской культуре, превосходящие любые чувства, существовавшие ранее. «Мыслители эпохи Ренессанса относились к мусульманам еще более враждебно, чем их средневековые предшественники».19
Как и в отношении к евреям, главным препятствием на пути принятия мусульман как равноправных культурных партнеров была религия. И одного этого было достаточно для сохранения и усиления прошлых предубеждений. Много ли, мало ли гуманисты знали о деталях исламской теологии, они четко осознавали, что мусульмане отвергают божественность Христа, а, следовательно, само их существование является угрозой всему, что дорого христианскому сердцу. Именно по этой причине гуманисты XIV и XV вв. считали допустимым не только сравнивать ислам с величайшими ересями истории (иудаизмом и арианизмом), но еще и нападать на самого Мухаммеда, называя его порочным, одержимым похотью прелюбодеем, погрязшим в грехе и извращениях. В трактате «Об уединенной жизни» (De vita solitaria) Петрарка называет Пророка «прелюбодеем и развратным человеком», «злобным, бесчестным грабителем», «мясником», «создателем нечестивого суеверия», автором «ядовитого учения» и «искусным сластолюбцем и пособником самой непристойной похоти».20 Веком позже папа Пий II еще более смехотворно и сурово описывал происхождение ислама, не упуская ни одной возможности обвинить эту веру в ереси и грехе. Пий пишет о том, что Пророк отрицал доктрину Святой Троицы, а потом добавляет:
Мухаммед был арабом, погрязшим в языческой ереси и иудейском вероломстве, построившим свое учение на несторианской и арианской ересях. Он разбогател, соблазнив богатую вдову, и был печально известен своей неверностью. Слава его привлекла на его сторону банду разбойников, и с их помощью он сделался повелителем арабов. Будучи знакомым с Ветхим и Новым Заветами, он извратил оба. Он имел наглость называть себя пророком…
Он так покорил свой примитивный народ, что сумел убедить их отказаться от Христа Спасителя и принять вместо этого новую религию, придуманную им. Для этого он использовал магические заклинания и трюки и позволял совокупляться в самых немыслимых формах. Но это давало ему возможность с легкостью соблазнять простых людей, которые всегда были рабами чувственных наслаждений.21
По мнению Пия и его современников, Мухаммед был не только лжепророком, но ересиархом, колдуном, вором, тираном и сексуальным извращенцем, источником всего, что чуждо христианской вере, и вернейшим доказательством того, что все мусульмане – «враги Креста». Грехи пророка ложились на плечи его последователей: осуждая Мухаммеда, папа осуждал всех мусульман.
Если сосуществование христиан и мусульман в государствах крестовых походов в средние века заставляло многих средневековых историков тщательно изучать исламскую историю и в религиозной, и в светской формах, то интерес гуманистов эпохи Ренессанса к написанию истории мусульманских народов не сопровождался желанием правильно и глубоко понять их прошлое. Несмотря на огромное количество доступных материалов, историки начала XV в., такие как Андреа Билья и Флавио Бьондо, «не интересовались точностью или даже исторической достоверностью создаваемых ими сюжетов из исламской истории».22 Их цель была не научной, но полемической, а их тон был в высшей степени оскорбительным. Они были готовы использовать псевдоисторию, чтобы представить мусульман (особенно мамлюков и турок) варварами, низшими существами, воплощающими в себе противоположность цивилизации и существующими только ради того, чтобы нести миру жестокость и страдания. Невзирая на массу доказательств и свидетельств, приводимых в классических трактатах, гуманисты взяли из средневековых текстов худшие фантазии, отказались от трезвого взгляда и доводов рассудка и приправили все худшее щедрой дозой желчи. Даже такой человек, как Никколо Сагундино, который провел долгое время в Оттоманской империи, забыл о собственном опыте и изобразил турок как людей, которые всегда были жестокими и злобными варварами.23 Для гуманистов того времени такого понятия, как хороший мусульманин, не существовало – и никогда не было.
До последней капли крови
Гуманисты эпохи Ренессанса были присполнены жгучего желания возродить угаснувшее пламя крестовых походов и освободить Иерусалим от египетских мамлюков. В начале XIV в. идею организации нового крестового похода различные европейские страны выдвигали несколько раз – король Франции Филипп IV заявил, что готов пожертвовать Францией ради Иерусалима. Но в силу необычно крепких связей с Востоком ранние гуманисты вскоре сменили тон. Теперь их труды подстегивали и без того существовавшую в народе жажду жестокого преследования мусульман. В 1321 г. во время Венского собора венецианский купец Марино Санудо Торселло подарил папе Иоанну XXII экземпляр своей недавно законченной книги «Книга тайн верных Креста» (Liber Secretorum Fidelium Crucis). Трактат полон благочестивых поучений и ядовитой ненависти. Санудо объяснял необходимость «защиты верных, обращения и уничтожения неверных и завоевания и удержания святой земли…».24 Книга вполне соответствовала духу времени. Несколько лет гуманисты всей Италии упорно призывали к новому походу против мусульман, захвативших святой город. Одним из самых убежденных сторонников такой точки зрения был Петрарка. Несмотря на то что он упустил возможность отправиться в паломничество в Левант, свою затаенную ненависть к исламской вере он излил в обширных рассуждениях в «Уединенной жизни» (De vita solitaria), в которой призывал католических властителей Европы начать новый крестовый поход.25 Осуждая королей и правителей за нежелание прислушиваться к стонам Иерусалима, он сокрушался из-за того, что «святые земли» христианства «попираются» и «безнаказанно калечатся египетскими псами». Петрарка скорбел из-за того, что «богомерзкая нога» попирает и «оскорбляет святилище Иисуса Христа».26 Надо сказать, что это было откровенной ложью, – мамлюки весьма терпимо относились к христианам и уважали святые для христиан места. Мало того, многие такие места были священными и для них. Но Петрарка призывал Европу подняться в едином порыве во имя истребления «пятна» ислама на Святой Земле. Эту мечту разделял и пропагандировал большой почитатель Петрарки Колюччо Салютати. Устремив свой взгляд не только на мамлюков, но и на Оттоманскую империю, Салютати призывал к еще более глобальному крестовому походу, который могли бы возглавить папа и императоры. Когда турки захватили всю Анатолию и берега Мраморного моря, Салютати преисполнился убеждения в том, что Святую Землю необходимо освобождать срочно. Он призывал все христианские народы мира объединиться и уничтожить мусульманскую угрозу, пока она не распространилась дальше. Если ничего не сделать, писал он, «злобные» враги креста скоро будут угрожать самой Италии.27
Салютати оказался провидцем. Мусульмане уже вышли на марш. Захват Оттоманской империей Анатолии, Ближнего Востока и Балкан еще больше усилил ненависть гуманистов к исламу. Впервые с начала средних веков мощное исламское государство угрожало территориальной целостности западного христианского мира. Возможность захвата мусульманами Европы стала вполне реальной. Ферраро-Флорентийский собор 1439 г. (именно этому событию посвящена фреска Гоццоли «Шествие волхвов в Вифлеем») стал последней тщетной попыткой воссоединить восточную и западную Церкви и выступить единым христианским фронтом против турецкого порабощения. Но падение Константинополя в 1453 г. показало масштаб угрозы и всю тщетность подобных теологических усилий. Столица первого христианского императора Римской империи после тысячи лет христианства оказалась в руках неверных. Последние обломки Римской империи были повержены, и последствия этого ощутила на себе вся Италия. Гуманисты чувствовали, что нужно действовать. И немедленно. Прежнее желание отомстить на бесславный провал крестовых походов переросло в стремление сокрушить Оттоманскую империю всеми доступными средствами, чтобы Италия не стала следующей ее жертвой.
Почти сразу же после восхождения на Святой Престол в 1455 г. Каликст III начал «готовиться к поддержке христианства, которое все сильнее оказывалось под господством турок». По всей Италии отправились проповедник, такие как фра Джованни да Наполи, Микеле Каркано, фра Роберто Каррачьоло да Лечче и Сан-Бернардино Сиенский. Они должны были «убедить королей и народы вооружиться во имя своей религии и поддержать выступление против общего врага своими деньгами и участием».28
Хотя это ни к чему не привело, но преемник Каликста Пий II продолжил его дело с еще большим рвением.29 Заявив, что Мехмед Завоеватель собирается «править всей Европой» и «искоренить святое Евангелие и священный Завет Иисуса Христа», Пий попытался объединить христианский мир для святого дела покорения турок.30 Объявление войны стало единственной целью созыва особого конгресса в Мантуе в 1459 г. Напомнив присутствовавшим князьям, что «после покорения венгров турки устремят свои взгляд на германцев, итальянцев и на всю Европу – и это станет катастрофой, которая может привести к разрушение [христианской] веры», Пий постарался максимально убедительно обосновать острую религиозную потребность в начале немедленной военной кампании против Оттоманской империи.31
Хотя поначалу воинственные правители Италии отнеслись к этой идее прохладно, в искусстве того времени ядовитая ненависть, испытываемая верующими, мгновенно нашла отражение. В 1439 г. Пизанелло завершил работу над фреской «Святой Георгий и принцесса» для церкви Святой Анастасии в Вероне. (К сожалению, до наших дней фреска дошла в сильно поврежденном виде.) Эту работу можно считать убедительной иллюстрацией возродившегося духа крестовых походов. Святой Георгий, архетип воинственного христианского святого, спешит на помощь принцессе Трапезундской. Этим городом в конце 1430-х гг. управляла изгнанная из Константинополя семья Комнинов. Трапезунд оставался одноим из последних оплотов христианства в Малой Азии, и Оттоманская империя представляла для него реальную угрозу. Две части фрески были мощным напоминанием итальянским христианам о необходимости прийти на помощь таким регионам, как Трапезунд, чтобы остановить продвижение ислама, пока не стало слишком поздно. Через несколько лет Аполлонио ди Джованни и Марко дель Буоно расписали великолепную панель для сундука «Покорение Трапезунда» [музей Метрополитен, Нью-Йорк], по-видимому, по заказу флорентийского семейства Строцци.32 Темой этой тщательно проработанной панели была турецкая угроза Трапезунду. В этой работе чувствуется тот же призыв к оружию. Интересная деталь – наездник, который говорит о том, что во имя Креста следует призвать на помощь Тимуридов.
28 июля 1480 г. оттоманский флот, состоявший из более сотни тяжело вооруженных кораблей после захвата Родоса атаковал порт Отранто, входивший в состав Неаполитанского королевства. За две недели город пал. Епископ и командующий были зарезаны. Та же судьба постигла около 800 жителей города, отказавшихся принять ислам. Вдохновленный блестящими успехами султан Мехмет II собирался использовать Отранто, как аванпост для кампании по захвату самого Рима. Паника нарастала. Христианство столкнулось с реальной и весьма ощутимой угрозой. Мешкать было нельзя. Король Неаполя Фердинанд с помощью итальянских союзников срочно собрал армию и контратаковал противника. Благодаря неожиданной смерти Мехмета 3 мая 1481 г. город удалось вернуть. Эта война стала первым шагом в долгом и тяжелом конфликте. Хотя торговля с Оттоманской империей продолжалась, и внутренние проблемы отвлекли союзников от крупномасштабных военных действий, государства Италии следующие 90 лет вели почти постоянную войну с Оттоманской империей, которая закончилась лишь кровопролитным сражением и тяжелейшей победой в битве при Лепанто (1571).
Все это время Отранто оставался важной вехой памяти, и наследие его дает нам полное представление отношения к исламу в эпоху Ренессанса. 800 христиан, которые были убиты за отказ поступиться своей верой, стали мучениками. Их мощи заключены в массивный стеклянный ларец, который установлен за главным алтарем собора Отранто. Это было предостережение о том, что могло случиться, если бы турок не удалось остановить. Но гораздо важнее то, что этот мрачный церковный памятник служит серьезным напоминанием о том, что, несмотря на прочные экономические связи Италии с Ближним Востоком, в эпоху Ренесанса христиане часто хотели не только сокрушить, но уничтожить ислам. Сколь бы величественной ни была оттоманская культура, сколь бы важны ни были исламские государства для итальянской торговли, художники и гуманисты продолжали видеть в мусульманской вере потенциальную угрозу для христианского мира. Они с готовностью ставили свои таланты на службу тем, кто хотел развязать войну с исламом, несмотря на то что призывы к новым крестовым походам в последующие десятилетия не находили отклика.