4. Мастерская мира

Когда Микеланджело работал над «Давидом», его художественная жизнь несомненно определялась меняющимся миром экономики, политики и религии. Но институционный фон – это лишь часть истории. Конечно, великая статуя нагружена смыслом мучительного неравенства, характерного для того периода. Но медленный процесс работы скульптора происходил в заурядных реалиях повседневного существования.

В 1501–1503 гг. Микеланджело был человеком очень скрытным. Получив разрешение работать над «Давидом» в мастерских Опера дель Дуомо близ собора Микеланджело «окружил мрамор дощатой оградой и лесами, и работал там так, чтобы никто его не видел…».¹ Он уже был опытным скульптором, но работа эта была очень тяжелой. Стучал ли он молотком по резцу или бурил мрамор, скульптору приходилось напрягаться физически, работать в постоянном шуме и грязи. Как говорил Леонардо:

работа скульптора сопровождается выделением пота, который, смешиваясь с мраморной пылью, превращается в грязь. Лицо его постоянно покрыто мраморной пылью, что делает его похожим на пекаря. А к одежде пристают мелкие крошки мрамора, и кажется, что его запорошил снег.²

Но, несмотря на всю страсть художника к секретности, работа Микеланджело не была работой затворника. Его постоянно окружали люди. В его мастерскую вечно кто-то приходил и уходил.³ Помощники и ученики сновали туда и сюда с материалами, и друзья, например, талантливый каменщик «Тополино» (Доменико ди Джованни ди Бертино Фанчелли), тоже не забывали скульптора. Каждый день к Микеланджело как бы невзначай заглядывали члены совета собора. Их интересовало, как продвигается работа над статуей. Частенько бывали и видные чиновники, в том числе и пожизненный гонфалоньер Пьеро Содерини. Не оставляли художника своим вниманием потенциальные меценаты, например Таддео Таддеи. Они хотели договориться о новых работах или обсудить цены. Торговцы приносили заказанные товары или требовали оплаты, налоговые инспектора задавали неудобные вопросы. Да и обычные прохожие с интересом заглядывали в щели, интересуясь, чем там занимается скульптор. Ну и, конечно же, невозможно было обойтись без долгих ужинов с Лодовико и братьями. Семейные проблемы требовали внимания, и со слугами тоже нужно было поговорить.

Мастерская Микеланджело в 1501–1503 гг. дает нам четкое представление о повседневной жизни художника эпохи Ренессанса. Когда мы говорим о «Ренессансе», нам легко забыть об этой стороне творческого труда. Художник существовал в социальном мире, с его тревогами и беспокойствами, надеждами и мечтами, обязательствами и предубеждениями. Все это формировало содержание искусства того времени, обогащая его живыми деталями.

Социальные круги и братства

Когда Микеланджело работал над «Давидом», в его мастерской перебывали люди из всех уголков города. В этом отношении он был совершенно типичен. Хотя современник Микеланджело Пьеро ди Козимо отличался невероятной мрачностью и был настоящим мизантропом, большинство художников окружала широкая сеть людей. Как писал Вазари о Филиппо Брунеллески, «никогда попусту он не тратил времени, будучи всегда занят либо для себя, либо помогая другим в их работах, посещая друзей во время своих прогулок и постоянно оказывая им поддержку». А Донателло был настолько загружен просьбами и обязательствами, что «предпочитал умереть с голоду, чем быть вынужденным думать обо всем этом».⁴

Но толпы людей, с которыми Микеланджело приходилось ежедневно общаться в 1501–1503 гг., были не просто аморфной массой случайных прохожих. Подавляющее большинство относилось к определенным социальным кругам, каждый отражал определенную сферу современного социального существования, у каждого были свои ценности и правила, и каждый нес с собой четкие обязательства, которые определяли характер не только работы, но и повседневной жизни. Динамика этих кругов отражала чистый, идеальный мир, построенный на знакомых концепциях Ренессанса и порой приятного, порой отвратительного социального мира Микеланджело, столь типичного для того времени.

Семья

Первым и самым важным социальным кругом Микеланджело была его семья. В Италии эпохи Ренессанса не было связи более важной, чем эта. Значимость эта подчеркнута в многочисленных литературных произведениях, в том числе и в диалоге Леона Баттисты Альберти «О семье». Семья в большей степени, чем сегодня, определяла течение и характер социальной жизни человека. Она не только определяла восприятие социального статуса, но еще и обеспечивала «удовлетворение целого ряда человеческих потребностей: материальных и экономических, социальных и политических, личных и психологических».⁵

В 1501 г. Микеланджело вернулся в родной дом. Жизнь в доме била ключом, что было во многих отношениях типично для периода, когда средний размер домашней сферы расширялся в соответствии с ростом населения.⁶ Многие художники возраста Микеланджело – особенно неженатые – жили в семьях, включавших в среднем пять человек из двух или даже трех поколений.⁷ Обычно дома принадлежали старшему мужчине в семье. Хотя мать Микеланджело умерла, когда он был еще ребенком, его отец полностью контролировал жизнь семьи. У Микеланджело было не менее пяти братьев и сестер, и четверо все еще жили в родительском доме. Старший брат Лионардо за несколько лет до возвращения Микеланджело стал монахом-доминиканцем, но сестра Кассандра и три брата – Буонаротто (1477–1528), Джовансимоне (1479–1548) и Джисмондо (1481–1555) еще только начинали испытывать судьбу в мире, находясь под защитой семьи.

Суровый, но справедливый отец Микеланджело, 57-летний Лодовико, строго контролировал всю жизнь семьи. То, что Микеланджело зарабатывал, оставалось у него. Но если отец помогал сыну в материальном отношении, то по закону имел право на половину всей прибыли. Точно так же Микеланджело не мог заключить контракта без предварительного разрешения Лодовико. Он не мог даже составить завещания без одобрения отца. Из-под отцовского контроля художнику удалось формально вырваться лишь в 31 год. Таковы были требования закона. На практике ситуация была еще более сложной.

Судя по письму, написанному Лодовико Микеланджело в конце 1500 г. (см. предыдущую главу), Лодовико был заботливым и внимательным отцом, которого беспокоило финансовое положение сына.⁸ Но в Микеланджело он видел основного добытчика средств для семьи и не собирался оставлять сына без внимания. Чувствуя себя стариком, он писал Микеланджело: «Я должен сначала любить себя, и лишь потом других. Раньше я больше любил других, чем себя».⁹ Неженатый Микеланджело, вернувшийся в лоно семьи, с радостью принял на себя такое обязательство. В этом отношении он был похож на другого своего современника, Антонио Корреджо, который «занимался своим искусством с большими лишениями для самого себя и в постоянных заботах о семье, его отягчавшей».¹⁰ Микеланджело крайне редко жаловался на то, что его поддержку не ценят.¹¹

Однако Лодовико относился к Микеланджело с определенным подозрением. За отцовской любовью чувствовалось некое неодобрение. Он бесконечно гордился социальным статусом сына и не возражал против того, что Микеланджело избрал себе такой непростой и нестабильный путь. Лодовико был снобом. Он утверждал, что имеет родственные связи с Медичи, а через вторую жену – с влиятельными семействами Ручеллаи и Дель Сера. Хотя Лодовико не был богат, он происходил из семьи, сделавшей состояние в банковской сфере и в сфере торговли шерстью (истинный флорентиец!). У семьи имелась долгая история служения обществу. Сам Лодовико служил подеста в коммуне Кьюзи и в период с 1473 по 1506 г. не менее 35 раз избирался на государственную службу.¹² Хотя ему казалось, что работа не соответствует его социальному статусу, он все же хотел, чтобы Микеланджело занялся торговлей шерстью или юриспруденцией.¹³ Отцу было непросто понять выбор сына. Хотя он всегда с удовольствием брал деньги, которые предлагал ему сын, за семейными ужинами Лодовико никогда не упускал возможности поворчать по поводу выбора им такой профессии.¹⁴ Легко представить, как непросто Микеланджело было сдерживаться, слушая бесконечные разговоры о том, насколько лучше было бы ему стать банкиром.

Отношения с остальными членами семьи совершенно предсказуемо являли собой сочетание эмоциональной близости и сдерживаемого раздражения. В письмах Микеланджело радость чередуется с упреками. Буонаротто, который позже был избран на должность приора Флоренции, был, конечно же, любимым братом Микеланджело. Отношения же с другими складывались иначе. Джовансимоне отличался сложным характером. Хотя он вместе с Джованни Морелли и занялся инвестициями, был слишком ленив и не готов к подобному делу. Через несколько лет он жестоко разругался с Микеланджело из-за денег и из-за своего желания и дальше сидеть на шее у отца. Таким же был и младший брат, Джисмондо, но он предпочитал держаться в тени. Отношения с более дальними родственниками складывались иначе. Хотя Микеланджело никогда не уклонялся от своих обязательств, но требовательность родственников его раздражала. В 1508 г. умер брат Лодовико, и Микеланджело без стеснения называл свою овдовевшую тетку «шлюхой».¹⁵

Друзья

Следом за родственниками шли друзья. Для человека эпохи Ренессанса дружеские узы были гораздо важнее и теснее, чем нам кажется сегодня. Эти отношения постоянно идеализировались. Петрарка говорил, что «настоящие дружеские отношения – редкое благо, которое драгоценнее, чем золото».¹⁶ Друг для него был «вторым «я», зеркалом совести и светом идеальной добродетели.¹⁷ Идеального друга выбирали только по его внутренним достоинствам – социальное положение не имело значения. Сформировавшимся дружеским узам не была помехой даже смерть.¹⁸ Настолько тесной была идеальная дружба, что Боккаччо даже смог представить себе, как два друга – Тит и Джизиппо – готовы делиться друг с другом женой (в брачную ночь, не меньше!) и жертвовать карьерой во имя блага друг друга.¹⁹

Дружба имела и весьма практический аспект. Как показывает оживленная переписка между нотариусом Лапо Маццеи и торговцем Франческо ди Марко Датини, друзья оказывали друг другу материальную помощь – и рассчитывали на это.²⁰ Маццеи, например, давал Датини подробные советы относительно того, как справиться с налоговой нагрузкой, как собирать долги и как лучше составить брачный контракт дочери.²¹ В ответ Датини посылал Маццеи в подарок анчоусы, бесчисленные бочки вина и даже дрова.²² В 1355 г. Петрарка порекомендовал своего друга «Лелия» (Лелло ди Пьетро Стефано Тосетти) императору Карлу IV²³, а флорентийский канцлер Колюччо Салютати помог получить должность при папском дворе своим друзьям, гуманистам Поджо Браччолини и Леонардо Бруни в 1403 и 1405 гг. Фра Бартоломео из Сан-Марко учил Рафаэля правильно пользоваться красками, а Рафаэль в ответ обучал своего нищенствующего друга принципам перспективы.²⁴

Однако этим достоинства дружбы как формата обмена новостями, взглядами и помощью не исчерпывались. Дружба обеспечивала контекст для развития привычек, вкусов, чувства юмора и взгляда на мир. Джорджоне, к примеру, любил «развлекать своих многочисленных друзей музыкой».²⁵ Друзья вместе плакали и смеялись, праздновали и оплакивали, наставляли друг друга и выслушивали наставления. Некоторые художники никогда не стали бы теми, кем им удалось стать, если бы не друзья.

Друзья Микеланджело представляли собой довольно эклектичную группу. Среди них были и представители высших социальных слоев – сходные по статусу с собственной семьей художника. Это торговец Якопо Салинати, а затем капеллан собора Джованфранческо Фаттуччи. Это были хорошо образованные люди, поэтому письма Микеланджело к ним изобилуют элегантными, утонченными выражениями. Но личное общение было лишено какой бы то ни было формальности. Как и сегодня, мужская дружба проявлялась через веселые пирушки и грубоватые шуточки. В «Декамероне» Боккаччо рассказывает о том, как Джотто и его друг, известный юрист Фарезе да Рабатта, подшучивали друг над другом в дороге – один вызывал смех тем, что насквозь промок под дождем, а другой тем, что был «маленького роста, безобразный, с таким плоским лицом и такой курносый, что было бы гадко и тому из семьи Барончи, у которого лицо было всего уродливее». ²⁶ Микеланджело любил шутки. Он, наверняка, не мог устоять перед возможностью подобным образом подшутить над своими состоятельными приятелями.

О многом говорит то, что большая часть ближайших – и самых давних – друзей Микеланджело имела довольно низкий социальный статус. В отличие от таких гуманистов, как Салютати, Бруни и Браччолини, которые предпочитали формировать узкий (порой франкционный) круг друзей в своем социокультурном слое, Микеланджело и многие современные ему художники искали друзей вне собственной профессии. Хотя на склоне лет он подружился с Сансовино, Понторно и Вазари, в молодости он почти не общался с другими художниками (исключение составляли Франческо Граначчи и Джулиано Буджардини).²⁷ Среди его друзей не было никого, кто сравнился бы с ним по таланту. Он предпочитал общество каменщиков – Донато Бенти или Микеле ди Пьеро Пикко, а также поразительно бестолкового «Тополино». Они встречались в мастерской или в каменоломнях Сеттиньяно, часто вместе обедали. За бутылкой вина и миской простого супа они рассказывали друг другу грубые анекдоты и уличные шутки. Характер этой дружбы лучше всего передает листок, которым спустя несколько лет в Риме обменивались Микеланджело и его друг и ученик Антонио Мини. Мини изобразил на нем отвратительно карикатурного жирафа, а Микеланджело блестяще изобразил человека, который с гордостью демонстрирует всему миру свой анус. Подобные встречи не отличались изысканностью и утонченностью. Мысль о том, что Микеланджело мог рисовать подобные непристойные карикатуры и находить в них удовольствие, когда за его спиной стоял наполовину законченный «Давид», весьма отрезвляет.

Круг мастерской: покровители, помощники и ученики

Вне круга семьи и друзей большая часть социальных контактов Микеланджело неизбежно была связана с работой. Но и тут мы снова сталкиваемся с неожиданным сочетанием формальных отношений и очень земного, порой непристойного поведения. Такое сочетание отражает объединение строгих обязательств и привычной непочтительности, столь характерной для художников эпохи Ренессанса.

Конечно же, наиболее важны для художника были покровители – консулы комитета собора, пожизненный гонфалоньер Пьеро Содерини, торговцы Таддео Таддеи, Бартоломео Питти и Аньоло Донн. Все они были людьми благородными и, если судить по сохранившимся портретам, прекрасно осознававшими свое положение. Несмотря на то что Содерини был человеком пожилым, иссохшим и сгорбившимся от возраста, одевался он изысканно. Черные глаза пристально смотрели над крупным, напоминающим клюв носом. Донн был моложе и красивее. Высокомерное выражение вполне соответствовало его богатству, о котором говорили многочисленные золотые кольца на пальцах. Восприятие этими людьми собственного статуса было очень важно. Хотя Микеланджело еще в юности был очень близок с Лоренцо де Медичи, в этот период жизни его отношения с покровителями были гораздо более деловыми.

Большую часть времени он тратил на подробные переговоры о крупных заказах, подобных «Давиду». И это было мучительно. Покровители не только всегда требовали эскизов или макетов, но еще и настаивали на очень детальных формулировках контрактов.²⁸ Порой уже после заключения контракта начинались споры по ходу работ и иным деталям. Но были и покровители, которые заглядывали в мастерскую, чтобы сделать мелкие, чисто бытовые заказы – украшения дымоходов или резные сундуки, чем занимался Донателло,²⁹ бронзовый нож, который Пьеро Альдобрандини заказал Микеланджело.³⁰ За такие заказы художники брались, чтобы сделать приятное богатым и влиятельным меценатам.

Впрочем, был ли заказ крупным или мелким, он всегда был связан с проблемами. И появление мецената в мастерской художники чаще всего встречали печальными вздохами или бормотанием сквозь зубы. Самый сложный вопрос был связан с оплатой. В своей автобиографии Челлини жалуется на задержки с оплатой,³¹ а Вазари рассказывает о том, как Донателло уничтожил бронзовый бюст из-за того, что генуэзский торговец почему-то начал оспаривать счет.³² В подобном положении оказывались не только художники. Гуманисту Франческо Филельфо пришлось умолять своего друга, государственного деятеля и известного шифровальщика Чиччо Симонетту, дать ему денег в долг, поскольку казначей герцога Миланского бессовестно обманул его, когда он пришел с просьбой об оплате счета.³³

Но существовали и весьма раздражающие тривиальные проблемы. Например, расписывая клуатр Сан-Миниато сценами из жизни Отцов Церкви, Паоло Уччелло очень страдал из-за того, что настоятель не выделял ему на обед ничего кроме сыра. Сырные пироги, сырные супы, сыр с хлебом – вечный сыр. Будучи человеком скромным, художник не жаловался, но через какое-то время скудное однообразие диеты вывело его из себя. Уччелло покинул монастырь и отказался продолжать работу, пока его не будут кормить лучше³⁴.

В жизни Микеланджело были и более печальные случаи. Когда законченного «Давида» установили на площади Синьории возле Палаццо Веккьо, Микеланджело поднялся на лестницу, чтобы внести какие-то завершающие штрихи. И тут прямо под ним появился Пьеро Содерини. С абсолютной самоуверенностью Содерини похвалил работу Микеланджело, но заметил, что нос «Давида» кажется ему толстоватым.

Вежливо спустившись, чтобы «проверить» впечатления гонфалоньера, Микеланджело набрал в руку мраморной пыли. Потом он снова поднялся, чтобы внести «изменения», предложенные Содерини. Сделав вид, что он работает резцом, Микеланджело потихоньку сыпал пыль сквозь пальцы. «Посмотрите-ка теперь», – крикнул он Содерини. «О, теперь стало намного лучше! – немедленно ответил гонфалоньер. – Теперь вы действительно вдохнули в него жизнь!».³⁵ Но сколь бы ни раздражали художника меценаты вроде Содерини, они хотя бы оплачивали счета (по крайней мере, теоретически). Поэтому Микеланджело и его коллеги-художники продолжали вежливо улыбаться.

Гораздо более приятными (хотя и не всегда) были отношения Микеланджело с его помощниками и учениками. Неизвестно, насколько велика была его мастерская в 1501–1503 гг., но, когда несколькими годами позже он расписывал Сикстинскую капеллу, с ним работало не менее 12 человек.³⁶ Кроме старых друзей Тополино и Граначчи остальные помощники и ученики Микеланджело были молодыми, почти подростками. Они часто жили прямо в мастерской. Микеланджело писал отцу из Рима с просьбой найти ему такого помощника. И это письмо дает нам представление о том, какими людьми он окружал себя в своей мастерской:

Я был бы рад, если бы поискали во Флоренции какого-нибудь парня, сына бедных, но честных людей, который привык к лишениям и готов был бы приехать сюда, чтобы служить мне и выполнять все обязанности по дому – ходить за покупками и убираться, а в свободное время мог бы учиться.³⁷

Отношения, естественно, базировались на работе, поэтому не обходилось без мелких ссор и даже увольнений. У Микеланджело постоянно возникали проблемы с помощниками. Он был вынужден уволить нескольких из них за неумение и лень, а одного – за то, что он оказался «мелким, самодовольным подонком».³⁸ Иногда Микеланджело отсылал людей прочь, прежде чем они успевали переступить порог.³⁹ Например, в 1514 г. один человек предложил ему сына в ученики, но в этой рекомендации основной упор делал на сексуальные, а вовсе не художественные способности мальчишки.

Однако чаще всего отношения мастера и учеников были довольно тесными, а зачастую и возвышенными. Несмотря на то что замечтавшийся помощник из-за невнимательности испортил один из его портретов, Боттичелли отнесся к этому с юмором. Однажды он вместе со своим учеником Якопо подшутил над другим учеником, Бьяджо. Они приклеили бумажные шляпы ангелам на картине Бьяджо, из-за чего небесные создания стали походить на несчастных стариков.⁴⁰ Такие детские развлечения помогали легче и веселее справляться с тяжелой работой.

За прилавком, за стеной

Историки часто не обращают внимания на то, что помимо этих отношений в жизни любого художника возникало множество случайных, почти забытых социальных взаимодействий, связанных с повседневными жизненными потребностями. Они тоже образовывали своеобразный круг. В такой круг сегодня у нас входят соседи, продавцы из соседних магазинов и даже почтальон – все они являются частью нашего повседневного существования. В современном мире практически не существует формального или теоретического аппарата, управляющего поведением в этой сфере социальной жизни. Но значимость общения со множеством продавцов, торговцев на рынке и слугами не следует преуменьшать. В письмах Микеланджело, которые он писал родственникам, мы часто встречаем просьбы оплатить определенные счета или заказать что-либо – то воск и бумагу, то рубашки и ботинки. Более всего художника волновали качество и цена, но не менее важными качествами были честность и приличия. В письмах Микеланджело мы находим рассказы о болтовне на Старом рынке или о серьезных спорах в торговых лавках. Эти события характеризовали дни его жизни и показывали его взгляд на свое место в городской среде.

Забывать о соседях было нельзя – особенно в таком общественно-ориентированном городе, как Флоренция эпохи Ренессанса. Хотя историки зачастую об этом забывают, такие повседневные социальные взаимодействия (помимо родственников, друзей, меценатов, помощников и учеников) играли важную роль в жизни художника. Хотя порой они были вполне гармоничными, но иногда ситуация складывалась так, что более всего напоминала мыльную оперу. Боттичелли, к примеру, впал в ярость, когда рядом с ним поселился ткач. Поскольку он работал на дому, он установил в своей мастерской восемь станков, которые с утра и до ночи работали каждый день. Шум был оглушающим. Хуже того, от вибрации станков стены дома трещали и опасно накренялись. Боттичелли очень скоро потерял возможность работать. Гнев художника нарастал. Взбежав наверх, он установил огромный камень прямо на крыше своего дома (его дом был выше, чем дом ткача) и громко заявил, что камень упадет, если тряска не прикратится. Бедный ткач перепугался, что его задавит, и ему пришлось пойти на условия художника.⁴¹ Конечно, это экстремальный пример, но нет сомнений в том, что и Микеланджело приходилось сталкиваться с подобными проблемами.

По социальным кругам Микеланджело мы не можем составить четкой, всеобъемлющей картины общественной жизни художника эпохи Ренессанса. Она представляла собой сложную сеть перекрывающихся, взаимодействующих, а порой конфликтующих между собой социальных взаимоотношений. Формальные обязательства соседствовали с идеализированными отношениями, а непристойные шутки – с раздраженными ссорами и ритуализированными, но неискренними выражениями уважения. Долг перед родственниками и друзьями сочетался с напряженными или веселыми отношениями с учениками. А когда на сцене появлялись меценаты, то нарушались границы классового и социального статуса. Не следует считать художника эпохи Ренессанса человеком исключительно возвышенным, по-настоящему независимым, находящимся выше суеты повседневного существования. Художники, подобные Микеланджело, всегда находились под влиянием общества, в котором они жили. Они послушно следовали за течениями, поддавались вкусам одних групп, чувству юмора других и требованиям третьих.

Еще важнее то, что эти сложные отношения, обязательства и ценности находили свое блестящее отражение в искусстве того времени. С одной стороны, здесь можно проследить отчетливую концептуальную и творческую связь. Концепция семьи и даже сложностей семейной жизни отражались в том, как Микеланджело изобразил Марию, Иосифа и младенца Христа в «Тондо Дони». О том же говорит нам фрагмент «Жертвоприношение Исаака» Гиберти на вратах Баптистерия. Довольно напряженно складывались отношения с меценатами у Боттичелли – свидетельством чему служит его надменный автопортрет рядом с Козимо, Пьеро и Джованни де Медичи на картине «Поклонение волхвов» [ил. 5]. Значимость дружбы для художника эпохи Возрождения подчеркивает то, что Таддео Гадди поместил «Дружбу» среди добродетелей, изображенных в капелле Барончелли в церкви Санто-Кроче. А о ценности для художников свободного общения в мастерской писал в своих жизнеописаниях Вазари. Да и на многих картинах мы видим любопытные детали, которые отражали весьма плодотворные отношения между художником и его помощниками. Но, с другой стороны, влияние этих социальных кругов можно рассматривать как основу самих произведений искусства. Именно обязательства перед семьей, друзьями, покровителями и даже помощниками и учениками в большей или меньшей степени являлись побудительным мотивом для создания картин и скульптур. Ценности, сформировавшиеся на основе этих отношений, определяли форму этих произведений искусства.

Женщины

Пожалуй, самым удивительным в структуре социальных кругов Микеланджело того времени является то, что в его социальном мире присутствовали почти одни только мужчины. Единственным исключением были его слабая сестра Кассандра (дата ее рождения нам неизвестна), «шлюха»-тетка и домоправительница. Об остальных женщинах мы не знаем ничего. Казалось, художник вообще не имел контактов с женщинами.

В определенных отношениях жизнь Микеланджело в период 1501–1503 г. совершенно неуникальна. Не то, чтобы общеизвестное отсутствие интереса к женщинам, свойственное Микеланджело, было явлением распространенным. Как раз наоборот. Большинство художников – даже мизантроп Пьеро ди Козимо – были либо женаты, либо, как, например, Рафаэль, постоянно вступали в отношения с разными женщинами.⁴² Не то, чтобы Микеланджело, в отличие от других художников шарахался от женщин. Учитывая, что женщины составляли более половины населения города, в повседневной жизни с ними приходилось сталкиваться на каждом шагу. Даже самый невосприимчивый к женским чарам художник должен был общаться с ними постоянно – в семье и за ее пределами. Относительная незаметность женщин является еще одной гранью гендерного существования в Италии эпохи Ренессанса и его отражения в мужской письменной культуре того времени.

К женщинам обычно относились со смесью благочестивого идеализма, патерналистской снисходительности и легального женоненавистничества. Для поэтов и писателей женщины всегда были слабым полом. Даже создавая труд, призванный восхвалять достижения женщин, «Об известных женщинах» (De mulieribus Claris, 1374), Джованни Боккаччо считал своим долгом указать, что достижения выдающихся женщин следует оценивать с учетом естественных и глубоких ограничений возможностей их пола. Достичь величия они смогли только благодаря наличию у них «мужских» качеств. «Если мы считаем, что мужчины заслуживают восхваления за совершенные с помощью дарованной им силы великие дела, – спрашивает Боккаччо, – то насколько же больше должны мы превозносить женщин – а почти все они от природы имеют нежные, хрупкие тела и ленивые умы, когда они проявляют мужской дух и демонстрируют поразительную разумность и смелость..?»⁴³

Такой взгляд, который полностью соответствовал современным религиозным воззрениям, находил отражение в юридических формах. До замужества молодая девушка (как, например, сестра Микеланджело Кассандра) должна была полностью подчиняться отцу. Ее обязанности и положение определялись в соответствии с нуждами семьи. В самых богатых семьях девушки получали некоторое образование, которое считалось полезным для выгодного замужества. Но, кроме некоторого знакомства с языками, музыкой и танцами, никаких других знаний девушки не получали. «Книжное образование» оставалось прерогативой мужчин.⁴⁴ В менее состоятельных семьях – вероятно, и в семье Микеланджело, где не было матери, – незамужняя девушка была всего лишь бесплатной служанкой. Образование не считалось необходимым. Дочь Паоло Уччелло, «которая умела рисовать»⁴⁵, вызывала всеобщее изумление. В большинстве флорентийских семей дочери выполняли работу по дому и с ранних лет вносили свой вклад в семейный бюджет, торгуя на рынках, занимаясь прядением и ткачеством вместе с матерями. Но самым главным делом девушки было сохранение самой большой своей драгоценности – девственности.

Замужество было главной целью женщины. В эпоху Ренессанса считалось, что девочка рождается только для этого. Согласно закону она могла выйти замуж сразу же, как только ей исполнялось 12 лет, но возраст замужества во многом зависел от социоэкономического статуса семьи. Если девушка принадлежала к аристократической семье, то ей находили подходящего мужа, когда ей было от 13 до 15 лет. Главная цель такого брака заключалась в упрочении положения семьи. Обычно девушка получала весьма солидное приданое. У девушек редко был какой-либо выбор. Девушка не имела права голоса в процессе устройства собственной судьбы. В 1381 г. Джованни д’Америго дель Бене остался недоволен тем, что атласное платье, которое пожелала его будущая невестка, «слишком роскошно», и вместе с будущим мужем девушки, Андреа ди Кастелло да Кварата, выбрал более подходящий наряд.⁴⁶ Хотя матери бедной девушки этот брак не нравился, Джованни счел ее поведение «странным» и недостойным. Девушки более низкого социального статуса вступали в брак в более старшем возрасте. Но даже они никак не влияли на выбор мужа. Многим приходилось связывать свои судьбы с мужчинами намного старше себя. В среднем на флорентийской свадьбе жених был лет на 12 старше невесты.⁴⁷

В любом случае после свадьбы юридический статус женщины еще более ухудшался. Как и в любом другом итальянском городе, во Флоренции были законы, которые лишали замужних женщин права заключать контракт, тратить собственные деньги, продавать или дарить собственность, составлять завещение и даже выбирать место захоронения без согласия супруга. Законный развод получить было невозможно – он просто не признавался. Уважительной причиной не считалась даже жестокость и доказанная супружеская измена. В то же время молодая замужняя женщина должна была соответствовать строгим правилам флорентийского общества. Считалось, что она должна целиком и полностью посвятить себя семье и в особенности мужу. В этом отношении интерес представляет трактат венецианца Франческо Барбаро под красноречивым названием «Об обязанностях жены».⁴⁸ Этот труд Барбаро преподнес Лоренцо де Медичи и Джиневре Кавальканти в честь их бракосочетания в 1416 г.

По мнению Барбаро, для достойного брака женщина должна была исполнять три обязанности: «любить своего мужа, вести скромную жизнь и целиком взять на себя заботу о доме».⁴⁹ Из этих обязанностей важнее всего была третья, для которой женщины, будучи «от природы слабыми», были приспособлены лучше всего. Обязанность эта была нелегкой. Благородная женщина, подобная Джиневре, должна была вести дом, управлять слугами, следить за покупкой продуктов, приготовлением еды и размещением обслуживающего персонала, а также вести всю домашнюю бухгалтерию. Кроме того, она должна была следить за образованием детей, особенно девочек.⁵⁰ В менее аристократических домах (в домах художников, таких как Лоренцо Гиберти и Паоло Уччелло, а чаще всего в домах простого народа) жены отвечали за все. На плечах женщины лежала готовка, уборка, стирка, штопка и любые дела, которые хотел поручить ей муж. Когда семье не хватало денег, женщина должна была заниматься каким-нибудь делом. Хотя шляпки и кружева всегда делали только женщины, большинство женщин занимались менее возвышенными занятиями – прядением шерсти, стиркой, уходом за детьми, работали в продуктовых лавках и тавернах или становились домашней прислугой, как домоправительница семьи Буонаротти Мона Маргерита. Но чем бы ни занимались женщины, платили им всегда мало.

Более сложным, но не менее строго соблюдаемым обязательством была скромность. И здесь основную роль играла одежда. По мнению Барбаро, жена должна «носить и ценить красивые платья, чтобы другим мужчинам, кроме мужа, было приятно на нее смотреть».⁵¹ Женщина должна была напрочь забыть о собственных вкусах. И эту точку зрения разделяли художники, друзья Микеланджело. Перуджино, к примеру, так любил, чтобы его жена одевалась красиво, что «он часто наряжал ее собственными руками».⁵² Мы не знаем, что нравилось жене Перуджино, но уж скромной ее одежда точно не была. Та же скромность, по мнению Барбаро, должна была проявляться в «поведении, речи, одежде, манере есть и» – сладкое на третье! – «занятиях любовью».⁵³ Даже в акте продления рода (для чего люди и вступали в брак) женщина должна была блюсти свою добродетель и добродетель своего мужа. В идеале во время занятий сексом она должна была оставаться прикрытой – вплоть до того, чтобы быть полностью одетой. Не стоит и говорить, что сексуальная скромность включала в себя абсолютную верность мужу, которая не должна была вызывать ни малейших подозрений. Как писал Маттео Пальмиери, даже самый слабый намек на неверность должен был считаться «высшим бесчестием», заслуживающим «публичного осуждения».⁵⁴

Любовь была столь же строгой. О романтической современной любви не было и речи. Идея атоге, которую навязывали женщинам, подобным бедной сестре Микеланджело, Кассандре, почти во всех отношениях равнялась обычной покорности. По мнению Барбаро,

женщина должна любить своего мужа с таким наслаждением, верностью и привязанностью, чтобы он и желать не мог большего усердия, любви и благожелания. Жена должна быть настолько близка с мужем, чтобы для нее не было ничего доброго и приятного без мужа.⁵⁵

Короче говоря, женщина не должна жаловаться ни при каких обстоятельствах. По мнению Барбаро, жены должны «тщательно заботиться о том, чтобы не испытывать никаких подозрений, ревности или гнева, что бы они ни услышали».⁵⁶ Если муж пьянствовал, изменял с другой женщиной или проигрывал все семейные деньги, жена должна была лишь улыбаться и исполнять свой долг.

А вот если у мужчины появлялись основания жаловаться на что-либо, то ситуация резко менялась. Боккаччо многословно восхвалял вымышленную Гризельду за то, что она покорно терпела почти ритуализированное унижение от рук своего мужа.⁵⁷ Эта история увековечена на трех картинах, которые ныне хранятся в Национальной галерее в Лондоне. Картины были написаны в 1494 г. для украшения дома «Мастером истории Гризельды». Избиения и домашнее насилие были распространены практически повсеместно – и даже поощрялись. В книге «Триста новелл» (Trecentonovelle) Франко Саккетти жизнерадостно писал о том, что «бить следует и добрых женщин, и женщин дурных».⁵⁸ Хотя некоторые женщины подавали в суд на особо жестоких мужей, подобные случаи были очень редки.

Если мы можем верить картине, то «Портрет старухи» [ил. 6], написанный Джорджоне в начале XVI в., дает нам точное представление о судьбе многих женщин во Флоренции времен Микеланджело. Эта картина ныне хранится в Академии, в Венеции. Изображенной художником женщине за 50 лет (но, возможно, меньше). Она прожила непростую жизнь, занималась тяжелым трудом и находилась в полной кабале. Тонкие волосы, еле прикрытые жалким тряпичным чепцом, прядями падают на измученное, морщинистое лицо. Глаза женщины тусклые, под глазами мешки, рот приоткрыт, и мы видим, скольких зубов там недостает. На ней простое розоватое платье и белая шаль плохого качества, а их жалкое состояние говорит о том, что женщина оставила всякую надежду на что-то лучшее. Одной рукой она указывает на себя, а в другой держит свиток с надписью «col tempo» («со временем»). Это картина-предупреждение. Если бы жены ремесленников могли увидеть эту картину, то поняли бы, что их ждет в преддверии смерти.

Однако, как это часто бывало в эпоху Ренессанса, теория не всегда соответствовала реальности.⁵⁹ И хотя в период с 1501 по 1503 г. у Микеланджело не было женщин, сохранились свидетельства о том, что в повседневной жизни они играли гораздо более разнообразные роли, чем об этом пишут Вазари и Кондиви.

Хотя закон строго ограничивал права женщин, они часто исполняли самые разные экономические функции, особенно после смерти мужей.⁶⁰

Замужние женщины частенько исполняли административную работу в мастерских и лавках своих мужей. Во флорентийских архивах сохранились документы, которые говорят о том, что женщины нанимали работников, выплачивали жалованье и вели бухгалтерию. Более того, были женщины, которые сами вели дела. Они брали кредиты и делали большие закупки. Они одалживали деньги и составляли завещания по своему усмотрению. Иногда замужние женщины работали повитухами, ростовщиками и занимались различными ремеслами. Когда Микеланджело работал над «Давидом», он не раз имел дело с женщинами. Впоследствии он высоко отзывался о Корнелии Колонелли, которая прекрасно вела дела своего умершего мужа Урбино.

В то же время женщины тянулись к просвещению и учению. Несмотря на скромное происхождение и необходимость заниматься сугубо домашними делами, Корнелия Колонелли была одним из самых преданных друзей Микеланджело по переписке. Она писала ему до конца его жизни. Женщины часто вмешивались в дела культуры. Хотя в последнее время ученые все больше внимания уделяют женщинам, которые были покровительницами искусства и литературы, нужно признать, что они и сами занимались творчеством. Возлюбленная Микеланджело Виттория Колонна была не только красивой женщиной. Она была красноречива и очень начитанна. Оригинальность и глубину философских взглядов таких аристократок, как Изабелла д’Эсте, невозможно было игнорировать. Микеланджело даже поощрял женщин к тому, чтобы они занялись его собственным делом. Уже в старости он тепло советовал Софонисбе Ангуиссола продолжать занятия живописью, за что его довольно неискренне благодарил ее отец.⁶¹ Да и в браке мужчины не могли рассчитывать на покорные любым их желаниям розы, о которых писал Барбаро. В книге Боккаччо немало историй о чрезвычайно независимых невестах, которые ставили своих мужей на место. В литературе несложно найти и другие примеры женской самостоятельности, особенно в делах домашних. В поэтическом письме к Иньиго д’Авалосу и Лукреции Алагмо несдержанный Франческо Филельфо писал:

Жена… терзает уши мужа злобными словами. Она поносит своих служанок. Она ложно обвиняет своих слуг: управляющий начал пахоту слишком поздно; амбар прохудился, и вино испортилось, сообщает она. Ни минуты покоя. Сначала она ворчит, а потом жалуется на сонных служанок. Она называет дурным то, что, как ей прекрасно известно, хорошо. Ей никогда не бывает достаточно. Жена алчна по природе своей. Она хочет дом свой заполнить деньгами.⁶²

Сколь бы неприятна нам ни была подобная картина, такую жену трудно назвать покорной своему мужу. Похоже «шлюха»-тетка Микеланджело была из той же породы.

Столь же свободно соблюдались и правила скромности и любви. Как бы ни любил Перуджино одевать свою жену, женщины могли диктовать моду и часто это делали. Порой они одевались весьма соблазнительно, если не сказать провокационно.

В различные периоды XV и начала XVI вв. во Флоренции – как и во многих других итальянских городах – были приняты законы о роскоши, которые строго определяли пределы откровенности и богатства женских нарядов. И это доказательство и непреодолимой страсти женщин к красивой одежде, и ханжества городского правительства. Например, в 1433 г. приоры учредили магистрат для «контроля женских украшений и одежды». Правители города считали необходимым сдерживать женщин, чтобы они не возбуждали похоть мужчин своими откровенными нарядами. Чиновники должны были «сдерживать варварское и непреодолимое животное начало женщин, которые, не считаясь с хрупкостью своей природы и поддаваясь натуре развратной и дьявольской, сладким ядом своим принуждают мужчин подчиняться им. Но избыток дорогих украшений не соответствует женской природе…».⁶³ В 1490-е гг. Савонарола сурово обрушился на любовь женщин к роскоши. По его наущению fanciulliгруппы воинственных юношей наказывали женщин за «недостойную» одежду. Огромное количество «недостойных» платьев, мехов и других украшений погибли в пламени «костров тщеславия», устроенных Савонаролой 27 февраля 1498 г.⁶⁴

Но оставим в стороне Савонаролу и законодательство о роскоши. Нет сомнения в том, что женщины одевались в соответствии с модой и ради флирта. В одном из самых пикантных своих стихов отличавшийся широтой взглядов Джованни Джовиано Понтано шутливо просил некую Гермиону прикрыться:

Я уже окоченел от старости холодной,

А ты передо мной пылаешь непристойно.

Я говорю тебе: «Прикрой сверкающую грудь,

И на плечи набрось хотя бы что-нибудь.

Зачем молочно-белую грудь свету подставлять?

Зачем соски ты смело миру предъявляешь?

Ты словно говоришь: «Целуйте мою грудь.

Ласкайте мою грудь». Ты это говоришь?⁶⁵

Как подходят эти стихи к портрету генуэзской аристократки Симонетты Веспуччи (ок. 1453–1476), написанному Пьеро ди Козимо. Симонетту считали самой красивой женщиной своего времени. И Микеланджело, наверняка, слышал об этом в юности. Художник изобразил ее в виде почти обнаженной Клеопатры [ил. 7].

Да, Микеланджело не испытывал особого романтического интереса к женщинам в этот период своей жизни. Однако к молчанию его биографов относительно его отношений со слабым полом следует относиться с осторожностью. Такое умолчание может быть в большей степени связано с общепринятыми представлениями о роли женщин в обществе, чем с реальными отношениями Микеланджело с ними.

Жены, матери и дочери активно участвовали в семейной жизни художников, подобных Микеланджело. Порой они брали на себя главенствующую роль. Да, они выполняли массу тяжелой работы, а их права были ограничены. Тем не менее именно они определяли домашнюю жизнь и являлись для художников источником финансового и творческого вдохновения. Иногда они были совершенно независимы экономически, и мужчины-художники любили иметь с ними дело. А порой они становились надежными «партнерами», помогающими свести концы с концами. Но, как бы то ни было, они были далеки от безграничной скромности и покорности. Женщины были двигателями моды и страсти.

Хотя «Старуха» Джорджоне показывает нам одну сторону женской жизни, во Флоренции времен Микеланджело женщины исполняли множество ролей, и это нашло свое отражение в том, как они представлены в искусстве. Да, некоторые картины невозможно понять, не зная, что место женщины в ренессансном искусстве выходило за рамки строгих ограничений закона и социальных условностей. Как признавали многие художники, женщин нельзя было считать исключительно сексуальным объектом или степенными работниками. Женщины обладали острым умом и сильным характером и могли постоять за себя.

И это прекрасно показывает работа одного из современников Микеланджело. Хотя «Портрет Эсмеральды Брандини» кисти Боттичелли (музей Виктории и Альберта, Лондон) показывает нам достойную, уважаемую матрону вполне в духе Барбаро, его же «Возвращение Юдифи» (галерея Уффици, Флоренция) и «Портрет молодой девушки» (Штедель, Франкфурт) открывают всю сложность социальной картины. На «Портрете молодой женщины» (возможно, Симонетты Веспуччи) мы видим ослепительно красивую женщину в пышном и весьма своеобразном модном наряде [ил. 8]. В ее волосах закреплено экзотическое перо – немногое напоминает о принятых во Флоренции законах против роскоши. Кулон «Печать Нерона» на шее говорит об образованности женщины и ее гуманистических устремлениях. «Ожерелье», образуемое косами, показывает, что только она сама определяет свою судьбу. Эта женщина – сама себе хозяйка, двигатель культуры и пионер соблазнительной моды. В «Возвращении Юдифи» те же качества ощущаются еще более отчетливо [ил. 9]. Хотя библейскую Юдифь часто считают символом целомудрия, справедливости и силы – она сумела обезглавить гордого и похотливого ассирийского военачальника Олоферна, – Боттичелли изобразил ее возвращение к народу Израиля окутанным ощущением женской независимости и, возможно, даже сексуальной самостоятельности. Юдифь сопровождает служанка, которая несет голову Олоферна. Юдифь бесконечно прекрасна, но полностью контролирует свою женственность. Хотя она относится к «слабому полу», она держит в руках исключительно «мужественный» меч, наделяющий ее силой. И держится она с уверенностью в то, что способна справиться с любым, даже самым похотливым и неприятным мужским вниманием. Она – сама себе хозяйка и уж точно не станет зависеть от кого-то еще.

Дом и семья

Чтобы понять характер повседневной жизни в эпоху Ренессанса, нам не следует ограничиваться одним лишь общением Микеланджело с людьми из самых разных социальных групп и слоев – от патрициев до нищих. О многом нам могут рассказать те дома, в которых жил сам художник и его знакомые. Эти жилища раскрывают разные слои и варианты домашней жизни. В них было и прекрасное, и отвратительное. И говорят они нам только одно: реальность существенно отличалась от знакомых образов.

Дворцы (Palazzi)

Микеланджело не был чужаком в роскошных дворцах самых богатых и влиятельных семейств Флоренции. За 10 лет до создания «Давида» он жил во дворце Медичи-Риккарди. Вернувшись в город в 1501 г., он вновь возобновил знакомство с величественными флорентийскими дворцами. Пользуясь покровительством влиятельных меценатов и общаясь с высокопоставленными друзьями, художник много времени проводил во дворцах – сидел на деревянных или каменных скамьях, устроенных вокруг таких дворцов для клиентов, ожидающих своих покровителей, или прогуливался по уютным внутренним дворикам. Микеланджело, наверняка, бывал в «самом просторном и прекрасном» дворце Таддео Таддеи на виа де Джинори (прямо за дворцом Медичи-Риккарди) – именно там обсуждалось скульптурное тондо с изображением Мадонны с младенцами Христом и Иоанном Крестителем. Он не мог не бывать в довольно старомодном дворце Бартоломео Питти в Олтрарно (позже этот дворец купили и расширили Медичи), чтобы обговорить детали сходного проекта.

Главная функция дворцов заключалась в том, чтобы производить впечатление. Строительство дворцов стоило очень дорого. Вряд ли подобные инвестиции можно было считать оправданными.⁶⁶ Любой дворец служил одной цели – подчеркивать и прославлять богатство своего владельца. Об этом в трактате об архитектуре писал Леон Баттиста Альберти.⁶⁷ Даже самый скромный дворец был очень большим. Типичный флорентийский дворец XV в. насчитывал три этажа, но его высота сопоставима с высотой современного 10-этажного дома. Палаццо Строцци, который можно считать одним из лучших образцов дворцовой архитектуры, по площади вдвое превышает Белый дом в Вашингтоне, и рядом с ним президентская резиденция показалась бы просто хижиной.⁶⁸

Но дворцы были не такими, как казались. Гармоничные, пропорциональные здания, которые можно увидеть сегодня во Флоренции, это результат более поздней, пост-ренессансной перестройки. Они дают ложное представление о реальной жизни сотни «дворцов», разбросанных по Флоренции эпохи Ренессанса.

Особенно обманчив внешний вид дворцов. Хотя они были колоссальными по масштабам, количество обитателей было невелико. Лишь немногие помещения предназначались для жизни. Чаще всего в каждом палаццо жила одна нуклеарная семья, т. е. в каждом дворце насчитывалось около десятка жилых помещений, большая часть которых располагалась на втором этаже (piano nobile). Но каждое такое помещение имело грандиозные размеры. По словам одного историка, главной особенностью дворца эпохи Ренессанса являлось «роскошное расширение личного пространства вокруг ядра апартаментов относительно скромных размеров».⁶⁹ Размеры подобных комнат, в том числе и спален, можно представить, к примеру, по фреске Доменико Гирландайо «Рождество Девы Марии» в капелле Торнабуони в церкви Санта-Мария Новелла [ил. 10].

Самым обманчивым является впечатление порядка, которое создают наиболее известные из сохранившихся до наших дней дворцы. Палаццо эпохи Ренессанса вплоть до середины XVI в. был довольно запутанным строением. Даже на простейшем уровне хаотичная натура флорентийских строений не позволяла понять, где дворец начинается, а где заканчивается. В конце XIV в. Паголо ди Баккуччо Веттори с изумлением обнаружил, что структура его дворца настолько переплелась с соседними строениями, что он сам не может понять, где заканчивается его собственность и начинается соседская.⁷⁰

Не менее сложными флорентийские дворцы были и с точки зрения функциональности. Хотя апартаменты на втором и более высоких этажах были почти исключительно жилыми, первый этаж часто использовался в других целях. Только к моменту смерти Микеланджело дворцы превратились в разумные жилые структуры. В течение XIV–XV вв. считалось обычным – и даже нормальным, что у дворцов имелись арочные проемы, служившие входами в лавки, расположенные прямо внутри здания. Домашняя жизнь даже самых влиятельных и богатых людей проистекала в сопровождении звуков и запахов торговых лавок, которые находились прямо во дворцах, и это размывало границы между дворцами и улицей.

Семейный дом Буонаротти

Поскольку богатые семейства Флоренции смело называли свои жилища дворцами, порой бывает трудно отличить относительно небольшой палаццо от большого частного дома. Хотя разница в масштабах все же присутствовала, но дома состоятельных горожан во многом напоминали дворцы.⁷¹ Сохранилось описание дома бухгалтера Микеле ди Нофри ди Микеле ди Мато (1387–1463), которое показывает, что состоятельные профессионалы строили свои дома точно так же, как флорентийские патриции. Сходство в планировке помещений и характере обстановки настолько велико, что с полным основанием можно говорить о том, что «рассматривать материальные миры разных социальных слоев как совершенно отдельные друг от друга было бы ошибкой».⁷²

В таком доме семья Буонаротти жила во Флоренции в годы детства Микеланджело. Сюда он и вернулся в 1501–1503 гг. 9 марта 1508 г. он сам приобрел три подобных дома за 1050 больших флоринов.⁷³ Как и дворцы покровителей художника, эти дома были очень шумными. Как дом бухгалтера Микеле, который был зажат между другими жилыми домами и шелковой мастерской (filatoio), семейный дом Буонаротти (и купленные Микеланджело дома) находился в окружении торговых лавок, постоялых дворов, складов и кое-чего еще. Всего в нескольких сотнях метров, на месте современного театра Верди находилась тюрьма Стинке, где перед казнью держали приговоренных убийц и предателей. В тихую ночь из-за стен тюрьмы доносились крики приговоренных, а по улицам распространялось зловоние конского навоза и гниющих овощей.

Над первым этажом дома бухгалтера Микеле располагалось девять комнат.⁷⁴ На втором этаже находилась гостиная/приемная, спальня хозяина дома, кабинет и малая спальня. Учитывая то, что в эпоху Ренессанса жилые помещения всегда находились наверху, а описание дома Микеле довольно запутанно и непонятно, нам трудно точно определить планировку других этажей. Но понятно, что на третьем этаже располагались большая кухня с огромным очагом, портик и открытая терраса. Еще выше находились две-три комнаты, в том числе комната слуги и кладовая/ буфетная (anticamera). О многом говорит расположение комнат и то, что Микеле провел четкое разделение помещений по их функциональности. В прежние времена не было принято использовать отдельные помещения для конкретных целей. В любых залах и комнатах могли выполняться самые разные задачи. Только к тому времени, когда Микеле приобрел свой дом, определенные залы были отведены для приготовления пищи и трапез, и другие комнаты тоже получили точное предназначение, например кабинет.⁷⁵

Наибольший интерес в доме Микеле представляет его содержание. Четкая функциональность помещений определила и новый подход к дизайну интерьеров. Когда было решено, какие комнаты являются спальнями, кухнями и кабинетами, то понадобилась более специализированная обстановка, соответствующая функции каждого помещения. Появились стулья, столы и сундуки. Та мебель, которая располагалась на главном жилом уровне (piano nobile), отличалась красотой и изысканностью отделки. В моду стали входить шкафы – сегодня они настолько распространены, что мы вообще не обращаем на них внимания, но тогда они считались предметом роскоши. Микеле упоминает также кресло для работы лежа (lettucio) с богато украшенной спинкой (capellinaio) и большой, по-видимому, расписной сундук (cassone). Все это говорит не только об «одомашнивании» внутренних пространств жилых домов, но и о повышении уровня комфорта и внимании к украшению интерьеров.

Но самым интересным является присутствие оружия. Обилие мебели создавало ощущение безопасности и стабильности. Однако из описания Микеле ясно, что в эпоху Ренессанса дом мог подвергнуться нападению разъяренной толпы или быть захваченным во время бунтов и восстаний. По примеру своих аристократических знакомых Микеле позаботился о том, чтобы разместить в стратегически важных точках запасы оружия – особенно мечей. На антресольном этаже над своим кабинетом он устроил настоящий арсенал. Микеле особо подчеркивает, что запас оружия хранился максимально близко к входной двери. И это ясно говорит нам о жестокости мира, в котором жили представители средних классов.⁷⁶ Даже в ренессансных трактатах об идеальном устройстве домов подчеркивается, что это лучшее место для хранения оружия. Удобство стоит денег; деньги всегда связаны с риском; риск требует оружия.

Дом ремесленника

Хотя дом Микеле дает нам представление о родном доме Микеланджело и о приобретенных им жилищах, но он совсем не похож на те дома, в которых в 1501–1503 гг. жили многие его друзья и другие художники. Конечно, некоторые аспекты материальной культуры (столовая утварь, предметы религиозного культа и т. п.) были сходными, но дом бухгалтера разительно отличался от дома ремесленника. Те, кто был Микеланджело ближе всего, например Тополино или Микеле ди Пьеро Пиппо, а также многие художники жили гораздо более скромно. Даже такой успешный и известный художник, как Донателло, жил в «бедном домике на виа дель Комеро, поблизости от женского монастыря Сан-Никколо».⁷⁷

Хотя бедные жилища были более разнообразны, чем дворцы или дома состоятельных горожан, все же у домов ремесленников было много общего. Именно такие жилища Микеланджело мог видеть, проходя по кварталу Олтрарно к церкви Санта-Мария дель Кармине. Дома были очень скромными, почти ветхими, но снаружи они были куда приятнее для глаза (и носа), чем изнутри. Полы в домах были земляными или дощатыми – простыми и грязными. Окон было мало. На протяжении веков закрывались окна только деревянными ставнями, а от непрошеных гостей хозяев защищали толстые железные прутья или решетки.

Оконные и дверные проемы были очень небольшими, поэтому в доме всегда было темно и мрачно. С вентиляцией тоже были проблемы: когда окна и двери открывались, воздух циркулировал по дому достаточно хорошо, но когда все было закрыто, то вентиляция прекращалась. Впрочем, от непогоды закрытые окна защищали неважно. Жарким летом в доме было довольно прохладно, но зимой защититься от холода было непросто. И это представляло собой серьезную проблему. В большинстве домов имелся только один очаг – обычно в центре самой большой комнаты первого этажа. На нем готовили, и он же служил для обогрева.

Из-за необходимости готовить еду многие части дома оставались без отопления. Поэтому единственной защитой от зимнего холода служила ткань, которой занавешивали дверные и оконные проемы. Но чем больше усилий прикладывалось к сохранению тепла, тем более удушливой становилась атмосфера.

Для многих ремесленников – ткачей и прядильщиков – маленькие и тесные дома служили еще и мастерскими. Иногда мастерские гильдий располагались на первых этажах, а над ними находились жилые комнаты. Но чаще всего мастерскую от жилых помещений вообще ничего не отделяло. Когда Микеланджело вернулся во Флоренцию, его современник Пьеро ди Козимо жил и работал в доме, который его престарелый отец (он был слесарем, и доходы его были невелики) купил на виа делла Скала, неподалеку от церкви Санта-Мария Новелла.⁷⁸ Вскоре после завершения работы над «Давидом» комитет собора построил для Микеланджело дом, чтобы он создал для собора статуи 12 апостолов.⁷⁹ Подразумевалось, что он жить будет там же.

Получив заказ в Болонье, Микеланджело покинул Флоренцию. Он писал младшему брату Джовансимоне, что ему пришлось жить в самых ужасных условиях – он был вынужден делить постель (единственную в доме) с тремя своими учениками.⁸⁰ Дома, в которых жили многие художники – особенно не столь известные, как Микеланджело, – напоминали консервные банки. Ни о каком уединении и порядке и речи быть не могло.

Но самым неприятным был запах, царящий в таком доме. В воздухе смешивались запахи готовящейся пищи, потных тел и животных. Естественно, что поддержание чистоты становилось непростой задачей. Конечно, тяжело было поддерживать чистоту в доме – особенно с земляными полами и самыми примитивными постелями. Но самым трудным делом всегда оставалась стирка. Поскольку источник воды был одним на всех, стирка превращалась в социальное занятие. Жены и домоправительницы собирались вместе, чтобы прополоскать свою скромную одежду. Во время стирки обменивались сплетнями, договаривались о свадьбах, ругались. «Чистое» белье раскладывали для просушки на траве, а в центре Флоренции развешивали на веревках, натянутых между ветхими домами. В таком плотно населенном, грязном и пыльном городе, как Флоренция, после сушки выстиранное белье было лишь слегка чище, чем было до стирки.

Простой прагматизм означал, что физическая чистота не являлась приоритетом для рядовых жителей города. Горячая баня была роскошью.

В тех редких случаях, когда современники упоминают о бане, подразумевается, что это – привилегия высших классов (для них купание было ритуалом или социальным актом). В больших городах можно было помыться в общественных банях, но в начале XVII в. большую их часть закрыли, так как они превратились в рассадник болезней и проституции. Чаще всего простые флорентийцы ограничивались периодическим мытьем рук. Особо чистоплотные могли плеснуть себе в лицо водой. Неудивительно, что запах тела во Флоренции эпохи Ренессанса являлся основным показателем социального положения. Но важно отметить, что довольно долго большинство людей просто боялось мыться, даже если отсутствие гигиены говорило о бедности. Узнав о стесненных обстоятельствах, в которых Микеланджело пришлось жить в Риме в 1500 г., его отец Лодовико дал сыну совет, отражающий современный взгляд на жизнь: «Живи осторожно и мудро, не перегревайся и никогда не мойся: очищай себя, но никогда не мойся».⁸¹

Здоровье и болезни

Учитывая стесненность и отсутствие гигиены в большинстве жилых кварталов Флоренции, неудивительно, что болезни являлись неотъемлемой частью повседневной жизни. Именно эти условия заставили Лодовико обратить внимание на ухудшение здоровья сына и предложить ему вернуться домой.

Несмотря на долголетие (он дожил до 89 лет), Микеланджело всю жизнь страдал разными болезнями, большая часть которых была связана с условиями жизни и питанием. В детстве он был довольно болезненным ребенком.⁸² Став взрослым, он тоже часто жаловался на нездоровье. Болезненный отек на боку, о котором в 1500 г. писал Лодовико, был предвестником серьезной болезни. Во время работы в Сикстинской капелле у Микеланджело развилась желтуха (как он писал, это было вызвано плохой водой в Ломбардии).⁸³ К 1516 г. болезнь развилась настолько сильно, что он не мог работать.⁸⁴ К тому времени, когда он окончательно состарился и осел в Риме, состояние его стало ухудшаться. О себе он писал: «В мешке из кожи – кости да кишки».⁸⁵ Зрение его испортилось, а из-за катара он не мог даже спать. Больше всего его мучило болезненное мочеиспускание. Микеланджело приходилось средь ночи отправляться в туалет, страдая от мучительной боли:

От запаха мочи я полупьян:

допрежь, чем солнце просочится в щели —

разбудит свой забарахливший кран.[5]⁸⁶

Эти горестные строки он написал в момент серьезнейшей болезни, впервые заставившей друзей страшиться за его жизнь.⁸⁷

Внешность Микеланджело была вполне типична для своего времени. Дошедшие до нас портреты того времени говорят о самых разнообразных болезнях. Художники Ренессанса были буквально увлечены уродством.

На эскизе Леонардо, позднее превращенном голландским художником Квентином Матсисом в настоящий портрет, изображена женщина, страдающая болезнью Педжета (это заболевание вызывает увеличение и деформацию костей). Характерный жест руки на «Портрете юноши» Боттичелли (Национальная художественная галерея, Вашингтон) говорит о ранних симптомах артрита [ил. 11]. На фреске «Святой Петр исцеляет страждущего своей тенью» в капелле Бранкаччи изображена коленопреклоненная фигура, в которой угадывается врожденное заболевание, изуродовавшее ноги человека.

Конечно, не все болезни были столь мучительны и серьезны, но во Флоренции эпохи Ренессанса их хватало с избытком. И жизнь Микеланджело прекрасное доказательство того, как плохие условия существования портили жизнь людей. Причем относилось это не только к бедным слоям, но и к социоэкономической элите. Например, в апреле 1476 г. знаменитая красавица Симонетта Веспуччи умерла от туберкулеза легких в возрасте всего 22 лет. Болезнь явно усугубилась сыростью, в которой приходилось жить девушке. Неправильное питание часто вызывало проблемы с мочеиспусканием и почками – от этого страдал сам Микеланджело. Многие страдали инфекционными заболеваниями глаз. Очень распространен был катар, на который жаловался Микеланджело. Чаще всего эта болень поражала стариков и порой приводила к самым печальным последствиям. По словам Вазари, Пьеро делла Франческа «ослеп шестидесяти лет от какого-то воспаления».⁸⁸ Водянка, вызванная плохим питанием, унесла жизнь друга Микеланджело Якопо Понтормо.⁸⁹ Серьезной (хотя, конечно, и несмертельной) проблемой было разрушение зубов.⁹⁰ От этого сильно страдал Челлини.

Но в нищих, перенаселенных жилых кварталах города возникали болезни, которые каждый год уносили сотни жизней. На улицах порой можно было видеть тех, кого изуродовала проказа. Они проникали в город, несмотря на категорический запрет властей. Звоном колокольчиков они предупреждали о своем приближении. Но основным рассадником заразы оставались дома. Зимой холодные, сырые жилища становились идеальным местом для развития бронхитов, пневмонии и инфлюэнцы. Особенно подвержены болезням были маленькие дети и старики. Они умирали десятками. Жарким, душным летом свирепствовала дизентерия, что неудивительно, учитывая хроническую нехватку и низкое качество воды. На жаре продукты портились, что приводило к диарее, которая часто становилась смертельной для детей.

Тиф, о котором Джироламо Фракасторо писал в трактате «О заразе» (1546), постоянно угрожал жителям города. Малое количество одежды и невозможность поддержания чистоты в домах способствовали распространению блох и вшей, а вместе с ними и тифа. Когда начиналась эпидемия (а это случалось регулярно), болезнь распространялась от дома к дому, от семьи к семье с ужасающей скоростью. Квартал Стинке был настоящим скоплением людей, и тиф выкашивал народ сотнями в мгновение ока. Стоило Микеланджело закончить работу над «Давидом», как в Италии разразилась сильнейшая эпидемия тифа, которая длилась с 1505 по 1530 гг.

Постоянную угрозу жизни представляла малярия. Особенно опасна эта болезнь была для жителей Флоренции и Феррары, окруженных болотами и озерами – идеальная среда обитания для москитов, которые и разносили болезнь. Летом малярия становилась для городов настоящим бичом. Люди часто работали на свежем воздухе и просто не знали, как передается болезнь. А порой она становилась смертельной. Алессандра Строцци писала, что ее сын Маттео умер через месяц после заражения малярией.⁹¹ Болезнь эта была мучительной, неприятной и лишавшей сил. Малярией страдал Бенвенуто Челлини.⁹² Он заразился ею еще в молодости, в Пизе, но приписывал болезнь «нездоровому воздуху». Постоянные приступы буквально сводили его с ума настолько, что однажды он неумышленно оскорбил герцога Мантуанского.⁹³ Из-за болезни Челлини не мог работать и даже опасался за свою жизнь.⁹⁴

Незадолго до того, как Микеланджело вернулся во Флоренцию, чтобы работать над «Давидом», в Европе появилась новая болезнь. В эпидемию она не переросла, но от этого не стала менее серьезной. Впервые сифилис появился в Европе в 1490-е гг. – его завезли те, кто вместе с Колумбом вернулся из Америки. Болезнь стала быстро распространяться. Болезнь ставила в тупик докторов, лечивших покровителя Микеланджело Альфонсо д’Эсте в 1497 г. Она унесла жизнь Франческо II Гонзага, маркиза Мантуи (1466–1519), который в 1503 г. имел связь с Лукрецией Борджиа. Болезнь вызывала панику – она была незнакома, а последствия ее были ужасны. Как писал веронский врач Джироламо Фракасторо,

… в большинстве случаев на половых органах начинают появляться мелкие язвы… Затем кожа покрывается покрытыми коростой пустулами… и они быстро начинают расти, постепенно доходя до размеров шапочки желудя… Иногда они поражают не только плоть, но и самые кости. В тех случаях, когда болезнь прочно закрепилась в верхней части тела, пациенты страдали от злокачественного катара, который разрушал нёбо или язычок, или глотку, или миндалины. В некоторых случаях были разъедены губы или глаза, а у других – все половые органы… Кроме всех вышеописанных симптомов, словно их было недостаточно, по ночам больных мучили жестокие боли в мышцах, сильные и постоянные, и это был самый ужасный из всех симптомов.⁹⁵

Неожиданное появление и таинственная этиология сифилиса удивляла и пугала флорентийцев. Заражение можно было объяснить только божьей карой. Но истина была не столь сложна. Сифилис передавался через сексуальный контакт, и город эпохи Ренессанса с множеством борделей и тесными домами, где люди в буквальном смысле слова жили на головах друг у друга, был идеальным рассадником этой болезни. Хотя болезнь поражала людей случайно, неудивительно, что для беднейших кварталов города она стала настоящей эпидемией.

Но самой страшной болезнью Ренессанса была бубонная чума. Впервые она появилась в 1348 г., и с того времени эпидемии были регулярной и ужасной особенностью флорентийской жизни. Болезнь передавалась блохами, которые с крыс переползали на людей. Грязные, немощенные улицы города были идеальным рассадником «черной смерти». Без каких-либо эффективных лекарств, в условиях перенаселенности и полного отсутствия гигиены в жилых кварталах инфекция распространялась очень быстро и часто имела ужасающие последствия. Во время эпидемии «черной смерти» (1348–1350), по оценкам историков, умерло около 30 % населения Флоренции.⁹⁶ Последующие эпидемии уносили жизни сотен, если не тысяч человек. Хотя эпидемии 1374и 1383 гг. оказались не столь сильными, но уже в 1400 г. от чумы умерло более 12 тысяч человек – в одном лишь июле умерших было 5005 человек.⁹⁷

Микеланджело и художники эпохи Ренессанса остро осознавали риск. Всего через четыре года после завершения работы над «Давидом» чума с особой силой разразилась в Болонье. Микеланджело писал много писем оставшимся в городе друзьям. По словам Вазари, Джорджоне пал жертвой чумы в 1511 г. во время романа с «некоей дамой», которая, сама того не зная, стала источником заражения.⁹⁸ Брат Микеланджело, Буонаротто, умер от чумы в октябре 1528 г. Болезнь порождала ужас. Переспав с юной служанкой болонской проститутки Фаустины, Челлини заболел какой-то болезнью со сходными симптомами. Он был в ужасе от того, что мог подцепить чуму.⁹⁹ Смерть притаилась за каждым углом, а порой и в каждой постели.

Секс и желание

Несмотря на реальную угрозу болезни, домашний мир Ренессанса был буквально пронизан сексом. И распространение сифилиса говорит нам, что это – не преувеличение. Несмотря на всю религиозность и моральные предубеждения, дом был вместилищем желания. Даже если Микеланджело в тот период жизни не особо увлекался сексом (ни с мужчинами, ни с женщинами), сексуальная атмосфера окружала его со всех сторон и не могла не влиять на его взгляды на жизнь.

Секс до брака

Сколь бы ни желали обратного церковные моралисты, подобные Сан-Бернардино из Сиены, секс в эпоху Ренессанса не ограничивался одним лишь брачным ложем. В тех кругах, где вращался Микеланджело, внебрачные связи были широко распространены. Хотя секс до брака был запрещен, для неженатых мужчин внебрачный секс был делом совершенно естественным и даже ожидаемым. Такое поведение было очень типично для многих современников Микеланджело. Рафаэль, к примеру, никогда не стремился к браку.¹⁰⁰ У него была бесконечная череда любовниц, и чувство умеренности было ему чуждо. Еще свободнее вел себя фра Филиппо Липпи, который после смерти Мазаччо заканчивал цикл фресок в капелле Бранкаччи. Вазари так писал о нем: «Был же он, как говорят, настолько привержен Венере, что, увидя женщин, которые ему понравились, он готов был отдать последнее ради возможности ими обладать».¹⁰¹ Как пишет Вазари,

страсть его была так сильна, что, когда она овладевала им, он не мог сосредоточиться на работе. Козимо деи Медичи, для которого фра Филиппо работал в его доме, запер его, чтобы тот не выходил на улицу и не терял времени. Он же, не пробыв там и двух дней, побуждаемый любовным, вернее, животным неистовством, нарезал ножницами полосы из постельных простынь, спустился через окно и много дней предавался своим наслаждениям.¹⁰²

Не менее вольно вели себя и девушки – их амурные похождения были столь же экстравагантны. Сексуальные эксперименты юных женщин получили такое распространение, что в 1428 г. в Беллуно был принят закон, согласно которому ни одна девушка старше 20 лет не могла считаться девственницей, если ее чистота не подтверждена фактически.¹⁰³

Подобное поведение могло быть вполне невинным, но порой принимало весьма зловещие формы. Холостые мужчины или группы мужчин набрасывались на женщин прямо на улицах, и изнасилования были практически нормой жизни. Женщин простого происхождения насиловали прямо в переулках или на проселочных дорогах, в результате чего на свет появлялось множество незаконнорожденных детей. От детей старались избавиться – из-за этого во Флоренции и был основан Воспитательный дом (Оспедале дельи Инноченти). Еще ужаснее было сексуальное насилие над несовершеннолетними девочками. В период с 1495 по 1515 г. «более трети из сорока девяти жертв осужденных насильников были девочками в возрасте от шести до двенадцати лет, а половина еле достигла четырнадцати лет. Многие другие были соблазнены без применения силы или содомизированы»,¹⁰⁴

Брак

И все же основным местом для секса оставалось, конечно же, брачное ложе. Хотя некоторые экстремалы, вроде Марио Филельфо, проповедовали целибат даже в браке¹⁰⁵, основной задачей женщин считалось продолжение рода, а главной целью брака являлось рождение детей. Совершенно естественно, что секс должен был являться главной чертой супружеской жизни. Но хотя женщины (пусть даже и связанные «супружеским долгом») должны были отказывать в «незаконных» сексуальных отношениях, не связанных с зачатием, супруги активно и с удовольствием занимались любовью. Понтано в старости написал такое стихотворение своей жене Ариане, что говорит о здоровых сексуальных отношениях даже в преклонном возрасте:

Жена, ты радость престарелого мужа,

Любовь и верность нашего целомудренного ложа,

Ты хранишь бодрость моей старости,

Ты заставляешь старика мечтать о полете

И помогаешь одержать триумф над старостью —

Седую голову кружит страсть юности;

Но если огонь юности вернется

И ты вновь станешь первой любовью и новой первой страстью,

Как я хочу вновь раздуть это древнее пламя.¹⁰⁶

Отец Микеланджело, Лодовико, думал также. В мае 1485 г. он женился повторно и с радостью кинулся в океан законного секса.

Современные религиозные установления требовали, чтобы мужчины всегда находились сверху, и сексуальный акт осуществлялся исключительно в самых простых позициях. Оральный секс был под полным запретом.¹⁰⁷ Во второй половине XV в. гетеросексуальная содомия занимала одно из первых мест в списке телесных грехов. Но не стоит удивляться тому, что действительность шла вразрез с религиозными правилами. Хотя слова Беккаделли относились вовсе не к браку, его взгляды на этот предмет можно истолковать как практику супружеского секса в эпоху Ренессанса. Ему не только нравилось, когда женщина оказывалась сверху.¹⁰⁸ Он еще смело говорил о сексуальном разнообразии. «Почему, – спрашивал у Беккаделли его герой Лепидиний, – мужчина никогда не может совокупиться, беря кого-либо в зад или в рот?»¹⁰⁹Трудно сказать, был ли согласен с этим Микеланджело, но многие его друзья задавались тем же вопросом с понимающей улыбкой.

Трудно сказать, до какой степени супругам удавалось предаваться подобным брачным радостям. Характер домашней жизни – даже в домах «среднего класса» – не располагал к уединению. В маленьких, тесных домах несколько поколений жило под одной крышей, а одну комнату делили несколько человек. В домах эпохи Ренессанса условия для занятий сексом были неважными. Чтобы ни происходило между мужем и женой, это обязательно слышали – а то и видели – другие люди, от детей и слуг до учеников и жильцов. Хотя стыд был неотъемлемой частью теории женской скромности, в повседневной жизни для стыда, связанного с сексуальным актом, просто не было места.

Внебрачный секс

Но брак никоим образом не означал верности. Неверность среди женатых мужчин была настолько распространена, что считалась простым фактом жизни. Даже такой любящий муж, как Понтано, с болью признавал, что брак может стать скучным, а сексуальная привлекательность давно любимой жены со временем блекнет.¹¹⁰ Мужчины привычно искали развлечений на стороне. Роман Федерико II Гонзага с Лукрецией Борджиа и страсть Джулиано де Медичи к Симонетте Веспуччи были очень характерны для свободной сексуальной жизни социоэкономических элит, но конфигурация внебрачных сексуальных отношений могла быть и иной. Женатые мужчины, как правило, удовлетворяли свои желания со служанками и рабынями. Через несколько лет после завершения работы над «Давидом» брат Микеланджело, Буонаротто, неохотно позволил жене взять себе служанку но только при одном условии – она должна быть молодой. Он считал, что «мужчина может употреблять молодую женщину для прислуживания ему в постели гораздо лучше, чем старую».¹¹¹ Естественно, он рассчитывал на то, что жена спустит ему с рук такое откровенное, но совершенно привычное, нарушение супружеской верности прямо под крышей собственного дома.

Замужние женщины тоже испытывали «мощную тягу к семени» и не пытались бороться с желанием внебрачных связей.¹¹² Сексуальные аппетиты женщин (особенно замужних) вошли в легенду. Многие писатели-мужчины считали, что верных жен на свете вообще не существует. Как писал в диалоге «О достоинствах и недостатках жен» (1474) Доменико Сабино, «гораздо проще оборонять неукрепленную цитадель на плоской равнине, чем избавить жену от бесстыдной похоти».¹¹³ Он горько жаловался: «Невозможно защищать то, чего желают все». Женская измена была настолько привычной, что Кристофоро Ландино публично утешал своего друга, «одноглазого» Биндо, которому жена наставила рога:

Неудивительно, Марко, что ты, имея один глаз,

Не можешь отогнать поклонников от собственной жены.

Когда-то порождение Юноны Аргус имел сто глаз,

Но так и не сумел устеречь порученную ему нимфу.¹¹⁴

Даже доверив чрезмерно энергичную супругу заботе священнослужителей, нельзя было успокоиться, поскольку те тоже с радостью служили ее наслаждению, как и любые другие мужчины. Ландино писал, что это все равно, что «доверить агнца волку».¹¹⁵

Представление о том, насколько была распространена женская измена во Флоренции в эпоху Ренессанса, можно получить из описания этого факта в современной литературе. В «Декамероне» Боккаччо развлекает читателя историями страстных жен, которых никак не могли удовлетворить их мужья и которые находили себе удовлетворение, выставляя мужей-рогоносцев полными дураками.

Сюжет одной истории позаимствован из «Метаморфоз» Луция Апулея.¹¹⁶ Красивая молодая женщина по имени Петронелла была замужем за бедным каменщиком. Пока ее муж был на работе, на нее обратил внимание молодой Джанелло Скриньярио, и у них начался роман. Наслаждение было невероятным, но однажды муж вернулся домой неожиданно, повергнув жену в ужас. Страшась, что он раскроет ее секрет, Петронелла спешно спрятала Джанелло в бочку, а сама отправилась открывать дверь. Стоило мужу переступить порог, как жена стала упрекать его в бедности и разразилась горькими слезами. Чтобы успокоить жену, каменщик сказал, что решил все денежные проблемы семьи: он продал бочку, в которой прятался Джанелло, за пять серебряных дукатов. В мгновение ока Петронелла превратилась в разъяренную фурию. Как он мог согласиться на такую мизерную сумму? Она нашла человека, который был готов заплатить семь Указав на бочку, она сказала мужу, что клиент – Джанелло – уже осматривает бочку изнутри. Тут Джанелло вылез из бочки и сообщил Петронелле и ее мужу, что он готов купить товар, если бочку очистить изнутри. Обрадованный каменщик сразу же предложил почистить бочку и залез внутрь, чтобы приступить к работе. Пока муж чистил бочку, Петронелла наклонилась, якобы, чтобы направлять его работу, а Джанелло «задумал устроиться, как горячий жеребец, покрывающий дикую парфясную кобылицу… и удовлетворил свою юношескую страсть» сзади. Когда любовники закончили, Джанелло велел бедному каменщику отнести бочку к нему домой.¹¹⁷

В другой истории рассказывается о том, как Ринальдо де Пульези застал свою жену, мадонну Филиппу, в объятиях красивого молодого любовника, Лаццарино де Гуаццальотти.¹¹⁸ Сдержавшись и не убив любовников на месте, Ринальдо бросился к городским властям, чтобы обвинить жену в супружеской измене. Он был убежден, что у него достаточно доказательств, чтобы женщину осудили на смерть. Но когда суд собрался, мадонна Филиппа разыграла хитроумный трюк. Она заставила мужа признать, что она всегда удовлетворяет его сексуальные желания, а потом задала судьям прямой вопрос. «Если он всегда получает от меня столько, сколько ему нужно и сколько он готов получить, – спросила она, – то что же мне делать с излишком? Выбросить его собакам? Разве не лучше предложить его достойному человеку, который любит меня больше, чем себя, чем позволить ему испортиться или пропасть даром?» Собравшиеся разразились смехом, и суд был вынужден признать, что женщина права. Ее освободили к вящему раздражению смущенного мужа.¹¹⁹ Вопрос о том, что делать с «излишком», занимал умы многих флорентийских женщин.

Проституция

Проституция была неотъемлемой частью городской жизни. Сколь бы ни был целомудрен Микеланджело в период работы над «Давидом», вряд ли ему никогда не приходило в голову удовлетворить свои сексуальные желания с проститутками, которых он в огромном количестве видел на улицах Флоренции. Проститутки играли важную роль в жизни многих известных литераторов и художников того времени. Беккаделли был настоящим «наркоманом» борделей. Его «Гермафродит» наполнен восхвалением его любимых шлюх. Щедрым покровителем проституток был и Челлини. Практика оплаты сексуальных услуг была настолько распространена, что он без стеснения рассказывал о своих похождениях в «Автобиографии». В «Декамероне» Боккаччо по меньшей мере в двух историях рассказывается о проститутках, а в одной манипулирование сексом ради получения денег подразумевается.¹²⁰

Как и в отношении к супружескому сексу, в отношении к проституции существовали двойные стандарты. Официально Церковь, конечно же, запрещала проституцию. В Италии эпохи Ренессанса начали признавать, что секс за деньги – это оскорбление общественной морали. В 1266 и 1314 гг. проституток изгнали из Венеции, а в 1327 г. – из Модены.¹²¹ Но, несмотря на это, чаще всего проституцию рассматривали как неизбежное зло. Святой Августин и святой Фома Аквинский признавали, что поскольку чаша мужского желания всегда будет переполнена, то проституция необходима, чтобы остановить распространение разврата или содомии в сексуально подавляемом обществе. Законодатели были склонны согласиться. И Франческо Филельфо (1398–1481) даже предусмотрел большой публичный бордель на своем плане идеального города («Сфорцинда»).

Во Флоренции довольно быстро пришли к принятию проституции, а затем и к регулированию рынка сексуальных услуг. Первоначально терпимость была невысокой. К 1384 г. приоры признали наличие проституток, но обязали их носить определенную одежду (колокольчики, обувь на высоких каблуках и перчатки), что выделяло их в определенную группу и показывало, что они являются источником «заразы» похоти.¹²² Хотя наказания проституток были не редкостью, к 1400 г. проституция прочно вошла в социальную жизнь города.¹²³ Проституткам все еще было запрещено заниматься своим занятием в определенных районах города, но теперь уже речь шла не о заклеймении и запрете, но о контроле. 30 апреля 1403 г. в городе была учреждена «Онеста» – общественный совет, который занимался исключительно контролем и разбором дел проституток.¹²⁴ Изначально Онеста располагалась в церкви Сан-Кристофано, на углу улицы Кальцаиоли и площади Дуомо. Со временем ее перенесли чуть южнее, и этот переулок близ Орсанмикеле носит навание Виколо дель Онеста. В совет входило восемь членов. Они организовали по меньшей мере три публичных дома (в 1403 и 1415 гг.) и руководили «регистрацией» проституток. Спустя 30 лет в городе имелось 76 зарегистрированных шлюх (по большей части иностранок).¹²⁵ Проститутки платили налоги, что помогало Флоренции сокращать растущие расходы. Кроме того, проститутки выполняли весьма ценную обязанность. Когда женщины обращались в суд с просьбой аннулировать брак по причине неисполнения мужем супружеского долга, проститутка могла свидетельствовать об импотенции несчастного мужа.

К 1566 г. проституция настолько распространилась, что большой публичный дом на Старом рынке был сочтен хорошей инвестицией.¹²⁶ Его приобрели три весьма уважаемых гражданина города: Кьяриссимо де Медичи, Алессандо делла Тоса и Альбиера Строцци. За год до этого в Венеции был даже опубликован полный список имен и адресов лучших проституток (II Catalogo di tutte le principale e piii honor ate cortigiane di Venezia).

Масштабы секс-индустрии во Флоренции во времена Микеланджело общественным советом откровенно занижались. Количество проституток, работавших в городе к 1501 г., значительно превышало «официальные» показатели. Нет сомнений в том, что в городе существовало огромное множество нелицензированных частных борделей, свидетельством чему может служить живопись того времени. Во дворце Скифанойя в Ферраре можно видеть фреску Франческо делла Косса «Апрель». На ней изображены полуобнаженные проститутки, которые вполне публично бегут на Палио под взглядами молодого человека и ребенка [ил. 12]. Наказания за «неофициальную» проституцию налагались мгновенно.¹²⁷ Сохранились документы, подтверждающие тот факт, что некоторые мужчины открыто продавали своих жен и дочерей в публичные дома. Но, как показывает страсть Беккаделли к проститутке Урсе, эти женщины порой становились не просто сексуальными партнершами, но и подругами и источником вдохновения.

Гомосексуальность

Неистовый характер гетеросексуальных отношений во Флоренции времен Микеланджело не должен затмевать широкое распространение гомосексуальных связей в тот период. Неудивительно, что впоследствии возникали сомнения в сексуальной ориентации самого Микеланджело.¹²⁸

Гомосексуальность, как и добрачные и внебрачные связи, считалась мерзким грехом, о котором говорили с изумлением и ужасом. Гомосексуальные связи наряду с мастурбацией и зоофилией часто подвергались осуждению как со стороны мирян (Поджо Браччолини сравнивал такие отношения с гетеросексуальным блудом), так и со стороны церковников.¹²⁹ Запальчивый Бернардино Сиенский (1380–1444) особо сурово обрушивался на греховодников. В 1424 г. он произнес несколько проповедей во время поста в церкви Санто-Кроче. В них он перечислял грехи Флоренции. При этом не менее трех из девяти проповедей были посвящены исключительно содомии. Начал Бернардино довольно мягко – он проследил истоки флорентийской гомосексуальности и назвал причины – сокращение населения в середине XIV в.¹³⁰ Но когда настал черед заключительной проповеди, Бернардино буквально брызгал слюной от ненависти. Он осудил и грех содомии, и тех, кто пытался освободить из тюрьмы осужденных содомитов. Он кричал: «На костер! Они все содомиты! И вы совершите смертный грех, если попытаетесь помочь им!».¹³¹ Ораторский пыл оказался настолько мощным, что прихожане, выбежав из церкви, начали сооружать гигантский костер, чтобы поджарить местных гомосексуалистов.

Хотя проповеди Бернардино отличались невероятным пылом, он выражал общепринятую позицию Церкви и отношение флорентийского правительства к «тлетворному пороку». Городские власти очень сурово относились к гомосексуализму. В 1432 г. был организован специальный магистрат по этим вопросам («Совет ночи»).¹³² Тех, кто был обвинен в гомосексуализме, серьезно штрафовали и наказывали – вплоть до смертной казни. Незадолго до создания магистрата некоего Якопо ди Кристофано признали виновным в совращении двух мальчиков.¹³³ Его приговорили к штрафу в 750 лир, публичному бичеванию на улицах города, а дом его (если он у него был) должен был быть сожжен. Наказания строго исполнялись. За 70 лет существования «Совета ночи» около 17 тысяч мужчин были обвинены в содомии. Флоренцию не без основания называли «городом, в котором гомосексуализм наказывался суровее и систематичнее, чем в любом другом».¹³⁴

Но, как это всегда бывает с сексуальностью, суровость закона и моральные ограничения, скорее, отражают широкое распространение гомосексуализма, чем что-либо другое. Флорентийские власти были готовы на кое-что закрыть глаза. Официальное ханжество являлось типичным примером двойных стандартов.

Хотя в XV и начале XVI вв. тех, кто занимался гомосексуализмом, арестовывали и наказывали, отношение к ним было не настолько суровым, как может показаться по букве закона. Хотя 17 тысяч мужчин были обвинены в содомии «Советом ночи» (среди них был и Леонардо да Винчи), осуждено было менее трех тысяч человек. И понесенные наказания были гораздо мягче, чем предусматривалось приговором.

Отчасти это объяснялось тем, что большинство «гомосексуальных» актов осуществлялось мужчинами, которые были либо женаты, либо могли, говоря современным языком, идентифицировать себя как «нормальных». Речь шла не об ориентации, а о развлечении. Многие мужчины были слишком распутны, чтобы ограничивать себя отношениями только с женщинами. В диалоге Доменико Сабино о женах, к примеру, Эмилия замечает, что «мужчинам мало служанок, любовниц или проституток, они обращаются к мальчикам, чтобы удовлетворить свою дикую и безумную похоть».¹³⁵ В «Гермафродите» Беккаделли обсуждает гетеросексуальный и гомосексуальный секс, совершенно не утверждая, что женатый мужчина должен ограничиться чем-то одним.

Это было связано и с различиями, которые существовали внутри самой гомосексуальности. Современники по-разному относились к активным и пассивным партнерам, к зрелым и юным любовникам.¹³⁶ В 1564 г. доминирующих зрелых мужчин обычно приговаривали к штрафу в 50 скуди золотом и тюремному заключению сроком на два года. Молодой же пассивный партнер получал 50 плетей. Если судьи могли найти повод к смягчению приговора, они, не колеблясь, это делали.

В определенной степени готовность флорентийских магистратов закрыть глаза на столь сурово ими осуждаемую гомосексуальность была связана с тем преклонением, которое во времена Ренессанса вызывала концепция платонической дружбы. В своих комментариях к «Симпозиуму» Платона Марсилио Фичино – друг юности Микеланджело – дал новую жизнь идее тесной интеллектуальной и духовной дружбе между мужчинами. Эта идея быстро распространилась в кружке флорентийских гуманистов, который даже стали называть «Платоновской академией».¹³⁷ Хотя такая близкая связь определялась в первую очередь близостью двух душ в стремлении к идеалу, физическая близость тоже не исключалась и была довольно распространенной. В трактате «О любви» (De amove) Фичино писал о том, что гомоэротическое влечение являлось неотъемлемой частью истинно платонической дружбы.¹³⁸ Он заходил настолько далеко, что утверждал, что любовь между мужчинами даже более естественна, чем между мужчинами и женщинами. Гомоэротизм и мужские сексуальные отношения получили интеллектуальное оправдание, что и приводило к неофициальному снисхождению к гомосексуализму в обществе, которое официально такую практику осуждало. Самого Фичино часто считали гомосексуалистом. Вполне возможно, что Микеланджело усвоил взгляды своего друга на эту проблему.

Юридические и моральные нормы настолько отличались от сексуальных реалий, что флорентийский «Совет ночи» предпочитал сосредоточиваться на преследовании насильников и мужчин-проституток, а не на пресечении гомосексуализма, к которому они проявляли вполне прагматичное отношение. В сложном интеллектуальном мире флорентийской гомосексуальности, мужчин, которые хранили верность друг другу, «Совет ночи» часто считал «женатыми», особенно, если они могли поклясться в этом на библии в церкви. Есть свидетельства того, что в некоторых городах Центральной Италии однополые союзы даже получали благословение на литургических церемониях.¹³⁹ Можно полагать, что подобная практика существовала и во Флоренции. Гомосексуальные отношения такого рода вполне обоснованно не просто принимались, но даже поощрялись. Стабильные партнерские отношения приветствовались семьями, которые понимали, что гомосексуальный «брак» может иметь социальные преимущества не меньшие, чем брак гетеросексуальный. Разумно организованный союз мог дать влияние, защиту и богатство. Друзья спокойно относились к подобным «бракам». И хотя такой субкультуры не существовало, но гомосексуальные связи помогали мужчинам отстаивать интересы друг друга в социоэкономической сфере.

Несмотря на очевидное отсутствие у Микеланджело интереса к сексу в период 1501–1503 гг., атмосфера города была буквально пропитана сексуальной энергией. Искры так и летели. Никакие ограничения закона и морали не мешали людям заниматься сексом в любой форме и в любом возрасте, порой даже в очень юном. Подавленные юноши, страстные девушки, скучающие жены и похотливые мужья почти никогда не упускали возможности развлечься друг с другом или заглянуть в разнообразные городские бордели. Однополые отношения между мужчинами были столь же свободными и гибкими, как и в современном мире. А учитывая тесноту, царившую в жилищах эпохи Ренессанса, ничто не оставалось тайным.

Мастерская мира

Так разворачивалась драма повседневной жизни. Мастерская – центр жизни Микеланджело – была эпицентром художественного труда, но в то же время фокусом социальной жизни, сценой для всех забот и хлопот, связанных с повседневным существованием. Это была не столько художественна я мастерская, сколько мастерская мира художника эпохи Ренессанса. Каждый день люди приходили и уходили, занимались своими делами, работали. И становится ясно, что искусство – это проявление не только возвышенного, абстрактного творческого начала, но занятие, на которое влияли заботы семейной жизни, радости дружбы, экономические проблемы, страдания болезней и противоречивые импульсы желания. Мастерская Микеланджело показывает, что искусство эпохи Ренессанса было более безобразным, но в то же время и более обыкновенным и человечным, чем наше представление о том периоде.