X. «Лапа»: абсурд из вторых рук[427]

«Подобно всем обэриутам, Хармс считал Хлебникова своим “учителем” Под текстом бурлескной поэмы “Шаман и Венера” Хармс записал: “Ничего более прекрасного я не читал”

Я как-то сказал Введенскому, что обэриуты происхождения аристократического, идущего от “Маркизы Дезес” Хлебникова. Александр Иванович усмехнулся и кивнул головой в знак согласия. Однако, в последние годы его отношение к Хлебникову стало более сдержанным. Он мне сказал, что Хлебников уже “отходит” в XIX век.

У Хармса возникло тяготение к “первозданному”, к произведениям, свободным он “книжной культуры”. Особенно восхищался он древнеегипетской “Повестью о двух братьях”:

– Так бы я хотел писать!»

Николай Харджиев, «“Потомки маркизы Дезес”»[428]

«На Хармса теперь пошла мода. Вокруг говорят: “Заболоцкий, конечно… Но Хармс!..” Боятся проморгать его, как Хлебникова. Но он-то уже похож на Хлебникова. А проморгают опять кого-нибудь ни на кого не похожего. Олейников говорит, что стихи Хармса имеют отношение к жизни, как заклинания. Что не следует ожидать от них другого»

Лидия Гинзбург, запись 1932 года[429]

И вижу Эль в тумане я

Пожаров в ночь Купала.

Велимир Хлебников, «Ладомир»[430]

«Сила заложенная в словах должна быть… освобождена… Пока известно мне… четыре вида словесных машин: стихи, молитвы, песни и заговоры. Эти машины построены не пу тём вычисления или рассуждения, а иным пу тём, название которого АЛФАВИть»

Даниил Хармс, запись 1931 года[431]