Глава 2 Полтавская битва в русской исторической памяти[373]

В 1995 г. к российскому официальному календарю было прибавлено шестнадцать новых памятных дат, названных «дни воинской славы России». Один из них, отмечаемый 10 июля, посвящен победе Петра Великого над шведами в битве под Полтавой в 1709 г.[374]На протяжении последующих десяти лет вряд ли кто-либо вспоминал об этой дате, и она практически не упоминалась в средствах массовой информации. Однако с приближением 300-летней годовщины Полтавской битвы на фоне обострения отношений России и Украины эта тема становилась все более популярной, и многочисленные публицисты и политики стали использовать ее в борьбе со своими оппонентами. Что же касается профессиональных историков, то хотя лишь немногие оказались готовы принимать участие в жарких дискуссиях о том, был ли Иван Мазепа предателем или национальным героем Украины, специалисты по петровской эпохе, России XVIII века в целом или военной истории, не преминули воспользоваться возможностью написать и опубликовать по меньшей мере десяток книг со словом «Полтава» на обложке, тем более, что издатели охотно их печатали. Было издано и несколько сборников статей, в том числе основанных на материалах конференций, в которых принимали участие и зарубежные коллеги.[375]

Некоторые авторы целые главы своих книг посвятили памяти о Полтавской битве. Можно спросить: зачем нужно было это делать, если весь ажиотаж, возникший в 2009 г. вокруг Полтавской годовщины, да и сами эти многочисленные публикации, казалось бы, ярко свидетельствовали о том, что память о Полтавской битве жива и остается важной для русских людей? Можно предположить, что написать что-то принципиально новое о решающем сражении Северной войны было не так уж просто, в то время как проблематика исторической памяти была чрезвычайно популярной и авторы воспользовались этим, дабы сделать свои публикации более объемными. Однако показательно, что описываются при этом официальные празднования Полтавской годовщины и другие ком-меморативные практики политической элиты. Хотя эти описания несомненно доказывают, что память о Полтаве сохранялась на протяжении всех трех последних столетий, их вряд ли можно считать доказательством и того, что это было частью коллективной памяти русского народа.

Стоит заметить, что Полтавская битва является одним из тех уникальных исторических событий, которое никогда не вызывало серьезных споров среди историков. Хотя интерпретации этого события и его значения могут различаться, ни у кого не вызывает сомнения, что это была победа русской армии над шведами[376] и поворотный пункт как российской, так и европейской истории. Более того, даже те, кто утверждает, что набор исторических событий, опорных точек, составляющих основу традиционной схемы российской истории, сложившейся к концу XVIII века, закрепленной в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина в начале XIX-го и воспроизведенной затем в СССР, далек от того, что было «на самом деле», вряд ли смогут доказать, что Полтавскую битву не следует включать в этот список. В тоже время интересно посмотреть, что в действительности произошло с памятью об этом событии.

Читая письма Петра I, написанные накануне битвы и сразу после нее, нельзя не заметить, что сам царь далеко не сразу осознал значение случившегося. Его переполняла радость, восторг, но вместе с тем столь сокрушительное поражение шведов было неожиданным, слишком быстрым и в него трудно было поверить. Две недели спустя Петр повелел возвести на месте сражения церковь, а также пирамиду с собственным портретом, изображением сражения и пояснительными табличками.[377] В то время как строительство церкви на памятных местах вполне соответствовало русской традиции, идея пирамиды с изображениями и пояснениями была, конечно же, позаимствована на Западе, если не в Древнем Риме.[378] Вместе с тем есть основания полагать, что более глубокое осознание произошедшего и в особенности понимание его политического значения пришло к Петру почти месяцем позже и, как часто случается с правителями, ему потребовалась для этого помощь интеллектуала, а именно уроженца Украины Феофана Прокоповича. 22 июля русские войска вошли в Киев, где в главном соборе состоялось торжественное богослужение, в ходе которого Прокопович в присутствии царя произнес свой знаменитый панегирик «Слово похвальное», содержавший все образы и оценки – в сущности, все элементы Полтавского мифа – которые обычно воспроизводятся при упоминании Полтавской битвы.

«Слово похвальное» – это весьма объемный текст (в современном издании он занимает 17 печатных страниц), сопровождаемых 4-страничной поэмой. Надо полагать, что чтение его 22 июля 1709 г. продолжалось не менее часа, но Петра оно, по-видимому, нисколько не утомило. Напротив, оно произвело на него сильнейшее впечатление, и царь распорядился сочинение Прокоповича напечатать и широко распространить. Поскольку «Слово похвальное», его образы и значение детально проанализированы в работах Е. В. Анисимова и Джованны Броджи Беркоф,[379] здесь нет необходимости это повторять. Важно, что мы имеем дело с сознательной попыткой конструирования мифа о реальном историческом событии для использования его затем в пропагандистских и идеологических целях, в чем Прокопович, как доказала его последующая карьера, был большим мастером. Феофан советовал Петру как можно шире распространять изображения Полтавской битвы: «Не токмо на великих столпах, стенах, пирамидах и иных зданиях искусным изваянием изображати, но и на малых оружиях и орудиях начертовати».[380]

Утверждая политическое значение Полтавы Прокопович сделал его фактом светской, а не священной истории. Не случайно в 1709 г. Петр отказался утвердить текст посвященной Полтавской победе проповеди Феофилакта Лопатинского. В письме к Лопатинскому царь писал: «Сию песнь всю переменить, понеже бо не идет о законе, а тогда была война не о вере, но о мере, також и у них крест осененный есть во употреблении почитании».[381] Этот сдвиг в интерпретации служит ключом к речи, которую, согласно легенде (по сообщению того же Прокоповича), царь произнес, обращаясь к своим воинам накануне Полтавской битвы и призывая их сражаться не за христианскую веру и не за царя, а за отечество, за «Россию, Петру врученную».[382] Историки сомневаются в том, что эта речь была действительно произнесена. Возможно, она была сочинена уже задним числом после сражения, но это лишь подтверждает мысль об интенсивной, целенаправленной работе по формированию соответствующего дискурса.

Приведем еще несколько примеров, демонстрирующих механизм конструирования исторического мифа. Полтавская битва состоялась в день, когда Православная церковь празднует День Св. Сампсония Странноприимца. В своем «Слове похвальном» Прокопович подменил Св. Сампсония библейским Самсоном, изобразив Петра в виде Самсона, раздирающего пасть шведскому льву. Этот образ оказался очень эффектным: он был воспроизведен уже на несохранившейся гравюре Д. Голяховского, преподнесенной Петру Прокоповичем в 1709 г., в посвященном Полтавской победе сочинении Стефана Яворского, в украшениях Москвы во время празднования победы в декабре 1709 г. и в созданной примерно в это же время огромной по размеру (170 х 124 см.) гравюре И. Зубова и М. Карновского. В 1720-е гг. он появился в проекте триумфальной колонны А. Нартова и Б. Растрелли. В 1735 г. скульптура Самсона, раздирающего пасть льва, работы К. Растрелли была установлена в Петергофе (скульптура, которую можно видеть сегодня, это копия, изготовленная М. Козловским в начале XIX в.). К середине XVIII в. этот образ, по-видимому, был уже всем знаком. В своей «Оде государю императору Петру Великому» А. П. Сумароков писал: «Петр по вышней воле / Льва терзал в Полтавском поле: / Лев беспомощно ревел, / Под Орловыми крылами, / Изъявлен его когтями, / И противиться не смел».[383]

Печальная судьба шведского льва, образ Петра в качестве Самсона и прославление воинских свершений первого императора стали непременными элементами поэтических и прозаических текстов XVIII века. Так, М. В. Ломоносов дважды упоминает Полтавскую битву в своем «Слове похвальном блаженныя памяти императора Петра Великого». Для него победа под Полтавой – это символ успехов Петра в создании новой русской армии и одновременно доказательство Божьей милости. Он вновь повторяет эту мысль, когда упоминает, что Петр во время битвы не только не был убит, но даже ранен. Некоторые другие литературные опыты, как, например, архиепископа черниговского Иоанна Максимовича содержали яркие описания битвы, но не пользовались особой популярностью и были вскоре забыты.

Полтавская битва послужила источником вдохновения и многим художникам. Первые ее изображения появились уже вскоре после победы, а затем к ней вновь и вновь возвращались и в XVIII, и в XIX веках. Чаще всего в качестве иллюстрации воспроизводится мозаика Ломоносова, но ни одно из десятков изображений не обрело статус художественного шедевра, который был бы известен и знаком каждому россиянину.

Между тем, дата 27 июня стала частью официального российского праздничного календаря, которая отмечалась уже при жизни Петра как один из викториальных дней. Первое празднование в 1710 г., описанное в мемуарах датского посланника Юст Юля, включало военный парад с участием Преображенского и Семеновского полков, церковную службу, публичную проповедь Феофилакта Лопатинского, фейерверк и пиршество.[384] В тот год, а также два года спустя Петр еще помнил, что 27 июня – это день Св. Сампсония, о чем он упоминал, в частности, в письме к А. Д. Меншикову 29 июня 1712 г. В более поздние годы этот день ассоциировался уже исключительно с Полтавской победой и отмечался ежегодно, в том числе в 1718 г., в день смерти царевича Алексея Петровича. Е. Погосян, специально изучавшая русский календарь петровского времени, отмечает, что до 1718 г. не существовало какой-то определенной идеологии этого праздника, который иногда совмещался с празднованием тезоименитства Петра, а иногда с какими-то другими важными событиями, как, например, приезд в 1713 г. персидского посла. То, как праздновали этот день, также не сильно отличалось от других праздников, включая празднование Нового года.[385]

Годовщина Полтавской победы регулярно отмечалась и после смерти Петра, а в 1727 г. она числилась в длинном списке побед над шведами. Всего в этом списке упоминалось 37 побед и, поскольку они составляли лишь часть памятных дат официального календаря, понятно, что праздновать их все было невозможно. В период правления Анны Иоанновны публично праздновались так называемые «царские дни» – тезоименитства, дни рождения, годовщины коронации. Другие праздники, включая и день памяти Полтавской битвы праздновались только в придворном кругу. В конце царствования Анны, в 1739 г. День Полтавы был включен в список официальных праздников в качестве публичного праздника, который теперь напротив должен был отмечаться не при дворе.

Статус праздника был восстановлен при Елизавете Петровне, но при Екатерине II несколько задвинут на задний план в связи с появлением новых военных побед. В дневнике статс-секретаря императрицы А. В. Храповицкого, охватывающем десять лет его службы при государыне, Полтавская годовщина упоминается трижды. Первый раз 27 июня 1786 г. он поздравил императрицу с этим праздником. Ровно два года спустя в этот день Екатерина подписывала приказы, связанные с новой войной со Швецией, и Храповицкий прокомментировал это как не случайное совпадение. В 1790 г. он упоминает службу в соборе Царского села, которая, однако, была посвящена не памяти о Полтаве, а последней морской победе над шведами в Выборгском заливе.[386] Эта служба упомянута и в письме Екатерины к Г. А. Потемкину от 28 июня 1790 г.: «Поздравляю тебя с сегодняшним праздником и с сей победою. Разрешил нас Бог от бремени, и обрадовал тебя Чичагов еще раз, как видишь. Вчерась в день Полтавской баталии был у меня здесь молебен, а в воскресение поеду в город, и будет молебен в морской церкви у Николая Чудотворца».[387] Под «сегодняшним праздником» императрица имела в виду день своего восшествия на престол – 28 июня 1762 г., который, таким образом, почти совпадал с Полтавской годовщиной и очевидно, что для нее это событие было более значимым. Сами же события, связанные с переворотом 1762 г., показывают, что и в короткое царствование внука Петра Великого никакого особого празднования не было. 27 июня этого года Петр III находился вне Петербурга, а 28-го, когда он лишился престола, собирался праздновать свое тезоименитство.

Петр I часто упоминается на страницах другого дневника, принадлежавшего Семену Порошину, воспитателю великого князя Павла Петровича. Но, хотя рассказы о жизни Петра и его деяниях широко использовались в уроках его правнука, Полтавская битва ни разу не упомянута. Создается впечатление, что, с точки зрения наставников наследника, образ Петра – государственного деятеля был гораздо важнее для воспитания будущего императора, чем образ Петра – полководца. В дневнике за 1765 г. Порошин описывает обычное времяпрепровождение 27 июня. В этот день двор находился в Красном Селе, и офицеры двух дивизий, прибывших туда для парада, нанесли визит одиннадцатилетнему Павлу. Вечером этого дня главный воспитатель великого князя Н. И. Панин «ужинал с нами и говорил об Алексее Петровиче Бестужеве, как он при государе сюда приезжал министром, и о революциях при Анне Иоанновне и по смерти ее».[388] Иначе говоря, Полтавская тема в разговорах не звучала. Что же случилось с памятью о Полтаве?

Для ответа на этот вопрос надо принять во внимание два важных факта. Во-первых, сразу после сражения всю информацию о нем Петр взял под контроль, и вскоре была сконструирована официальная версия события, которую не могла подвергаться сомнению. Во-вторых, пятьдесят пять лет спустя после битвы уже не оставалось ее живых участников, которые могли бы рассказать о ней наследнику русского престола. Более того, к этому времени не только не была издана какая-либо доступная история сражения, как и вообще Северной войны, но она и не была написана. Единственными источниками информации могли служить официальные сообщения петровского времени или панегирические сочинения. Оба эти вида источников содержали идентичную каноническую версию, но не живой рассказ и вряд ли могли заинтересовать юного читателя.

Другой важный факт, который следует принять во внимание, связан с отсутствием мемуаров русских ветеранов Полтавы. Кажется, что одно из величайших событий русской истории не произвело достаточного впечатления на его участников, чтобы они попытались зафиксировать память о нем. Более того, помимо переписки Петра, не существует никакой иной личной переписки очевидцев сражения. Таким образом, историкам невозможно написать на основе российских материалов исследование, подобное знаменитой книге П. Энглунда «Полтава. Рассказ о гибели одной армии», в основу которой легли письма и дневники шведов.

Пока ветераны Полтавы еще были живы, была жива и память о сражении. Можно согласиться с Е. В. Анисимовым, который в своей книге о царствовании Елизаветы Петровны писал, что ветераны Преображенского полка, вероятно, рассказывали своим молодым товарищам о службе при Петре накануне переворота ноября 1741 г., который привел к власти его дочь.[389] Но, поскольку военная служба в это время была пожизненной, а само сражение имело место на далекой Украине, эти рассказы не могли распространиться по всей стране. Со смертью ветеранов ушла и живая память о Полтаве. Таким образом, эта память просто не могла стать часть коллективной памяти русского народа. К тому же, ни намерения Петра, ни предложения Прокоповича по широкому распространению изображений Полтавской битвы не были реализованы. Первый памятник на месте сражения был сооружен в правление Екатерины II, но и то по частной инициативе.

В последующее время Полтавская годовщина время от времени отмечалась. Так, 27 июня 1812 г., когда Александр I готовился к решающему сражению с Наполеоном, царь издал обращенный к армии манифест, напоминая о том, что это был день воинской славы России. Пять лет спустя на Полтавском поле были устроены маневры 3-го пехотного корпуса, реконструировавшие сражение. К этому времени память о Полтаве уже трансформировалась в искусственную формальность. Для большинства россиян это был лишь еще один государственный праздник, не касавшийся каждого лично.

Что же касается российских интеллектуалов, то ситуация была немного иной. В начале XIX в. Петр I еще оставался интригующей и привлекательной фигурой, а его героический образ продолжал привлекать поэтов. Так, П. А. Вяземский в одном из своих ранних стихотворений (1818) писал о Петре: «Под ним полтавский конь, предтеча горделивый <…> И устрашенный враг зрел частые Полтавы!».[390] Поэт, таким образом, пытался сделать слово «Полтава» нарицательным символом всех русских военных побед, но вряд ли его поэтическое мастерство соответствовало этой задаче. Гораздо более успешным в деле создания запоминающихся образов был близкий друг Вяземского и гораздо более талантливый поэт А. С. Пушкин. Благодаря его поэме «Полтава» (1828–1829) Полтавская битва была восстановлена, но в культурной, а не исторической памяти. Для сегодняшних читателей Пушкина слово «Полтава» ассоциируется в первую очередь с названием поэмы, во вторую – с городом на Украине и лишь в третью – с конкретным историческим событием. При этом надо иметь в виду, что первоначально поэма называлась не «Полтава», а «Мазепа», что очевидно указывает на то, что поэта вдохновляла романтическая фигура украинского гетмана, а не победа над шведами.

В конце XVIII – начале XIX в. стало формироваться и критическое отношение к Петру. Первым, кто попытался проанализировать ошибки Петра, был князь М. М. Щербатов с его памфлетом «О повреждении нравов в России». В 1810 г. Н. М. Карамзин представил детальный анализ правления Петра в «Записке о древней и новой России». Но ни Щербатов, ни Карамзин не оспаривали величия Петра. Это была данность, не подлежащая сомнению. Скорее всего именно поэтому героические свершения первого императора и его военные победы, включая и Полтаву, в этих работах даже не упоминались.

Большинство русских мыслителей XIX века следовали тем же путем. Как заметил А. М. Панченко, «Петр – оселок русской мыли, ее вечная проблема, касающаяся не только историософии, но и религии, не только национального пути, но также национального бытия».[391] Достаточно просмотреть сочинения русских публицистов, философов, литературных критиков XIX – начала XX вв., чтобы обнаружить бесчисленные упоминания о Петре и разнообразнейшие рассуждения о его значении для русской истории. Но при этом практически бесполезно искать какие-либо упоминания о Полтавской битве.

В 1994 г. вышла в свет посвященная Петру I небольшая антология, включающая высказывания о нем примерно 250 авторов. Цитаты в ней распределены по 13 рубрикам, таких как «Творец России», «Спаситель отечества», «Типичный русский человек», «Наследник Московского царства», «Нетрадиционный самодержец», «Антипатриот», «Псевдореформатор», «Религиозный отступник» и т. д. Многочисленные авторы высказываются о том, что сделал Петр для русских людей, русской культуры и русских традиций. Но опять же мы не найдем здесь ничего о Петре как победителе Карла XII при Полтаве.[392] Очевидно и сторонники Петра, и его противники одинаково положительно оценивали превращение России в империю с ее активной ролью на международной арене.[393]

Все сказанное не означает, что Полтавская битва полностью исчезла из официального патриотического дискурса или со страниц школьных учебников. Известная детская писательница и педагог Александра Ишимова в своей «Истории России в рассказах для детей» (1837) посвятила Полтаве целую главу. «Петр сражался за счастье народа своего, – писала она, – за все вновь созданное им царство, которое должно было уничтожиться вместе с торжеством Карла; Карл защищал громкую славу свою, свое название героя и своих несчастных воинов, которых ожидала неминуемая погибель в стране врагов-победителей. В этот знаменитый день нельзя было решить, который из двух государей был неустрашимее. Тысячи пуль летали около них обоих, не пугая ни одного. <…> Эта победа почитается знаменитейшей в истории Петра. Утвердив за Россией места, завоеванные ею у Швеции, и в них – новый порт и новую столицу ее, она доставила русским то, что было главной целью жизни Петра: соединение их с образованными европейцами».[394] Стоит отметить, что в советское время столь уважительные характеристики шведского короля со страниц школьных учебников исчезли.

Колоссальные усилия по восстановлению памяти о Полтавской битве были предприняты в 1909 г. во время празднования ее 200-летнего юбилея, который, вероятно, должен был отчасти оттенить недавнее поражение в русско-японской войне. Николай II прибыл в Полтаву, где на протяжении нескольких дней происходили празднества, включавшие военный парад, церковные службы, преподнесение царю хлеба и соли и другие мероприятия с участием делегаций от разных сословий. Русские газеты этого времени, к примеру, сообщали, что «Московская управа получила предложение приобрести серебряный ковш, из которого пил Петр Великий, серебряную картину, изображающую пир после Полтавской битвы и серебряный поднос, на котором были принесены Петру ключи от крепости Орехов. За эти реликвии владелец желает получить 6000 руб.» и «На днях выезжает в Полтаву известный баталист, художник Мазуровский,[395] со специальной целью зарисовать этюды местностей, где произошел знаменитый бой. Мазуровский готовит большое полотно «Полтавский бой» для военно-исторического музея». Интересно, что за две недели до празднования российский император с семьей посетили Швецию. 15 июня царская яхта прибыла в Стокгольм, где была встречена фейерверком. В этот же день из Петербурга в Полтаву на празднование отправилось большое подразделение полиции.[396]

Тридцать лет спустя газета «Большевик Полтавщины» перепечатала статью В. Г. Короленко «Полтавские празднества», написанную в 1909 г., накануне визита царя в Полтаву. Автор предлагал совершенно иной взгляд на приближающийся праздник. Многие горожане, утверждал он, «спрашивают с невольной тревогой: что подарят им и русскому народу эти уже близкие дни: репрессии? тюрьмы? административные высылки? быть может погром? <…> В эти дни, когда тысячи людей, по официальным полномочиям, сойдутся на полях, облитых русскою и шведскою кровью, – в воображении невольно встает величаво-суровый образ Петра. И если бы, окруженная тенями своих сподвижников, эта великая тень действительно посетила эти места, – какое странное зрелище представилось бы их бесплотному взору: их праздник захвачен людьми прошлого, духовными детьми изуверов, проклинавших начало великих реформ, которые создали то, что мы называем русской нацией… А где же духовные дети реформы?.. Они в каторгах, в тюрьмах, в ссылке, по северным окраинам. В лучшем случае – под строжайшим наблюдением явной и тайно полиции… Петровские реформы и Полтавская победа… Политический застой и позор тяжких поражений на полях Манчжурии… Вот, что лицом к лицу встречается на расстоянии двух веков на полях Полтавской битвы…».[397]

Короленко не случайно вспоминал о недавнем поражении в войне с Японией: празднования 1909 г. имели очевидные патриотические коннотации и должны были способствовать возрождению национальной гордости. Эта сторона памяти о Полтавской битве заслуживает особого внимания. В 1854 г. П. Я. Чаадаев в своей «Выписке из письма неизвестного неизвестной» писал, имея в виду легенду о Петре I, пившем на Полтавском поле за учителей-шведов: «Когда нам случалось нечаянно одерживать над нею /Европой – А. К./ верх, как это было с Петром Великим, мы говорили: этой победой мы обязаны вам, господа». И далее: «…давайте мне любить мое отечество по образцу Петра Великого, Екатерины и Александра. Я верю, недалеко то время, когда, может быть, признают, что этот патриотизм не хуже всякого другого».[398]

В статье, посвященной формированию в XVIII в. русского патриотизма я предположил, что было бы интересно выяснить, как отразилось на массовом сознании предательство гетмана Мазепы и победа над шведами при Полтаве.[399] Этот вопрос по-прежнему остается неизученным. В целом же история того, что случилось с памятью о Полтавской битве является еще одним ярким доказательством того, что зачастую даже самая энергичная пропаганда не может сделать событие, важное для национальной истории, частью коллективной памяти, если большинство людей не имеют к нему личного отношения.