Глава 5 Семья в вихре перемен Петровского времени

Петровские преобразования, охватившую все первую четверть XVIII столетия, как известно, привели русское общество в движение, сделали его более динамичным, усилили социальную и географическую мобильность, способствовали появлению новых социальных групп. Все это не было, конечно, целью преобразований, но скорее их побочным результатом. Государство, озабоченное главным образом собираемостью податей, напротив, стремилось упорядочить структуру русского общества, сделать ее более стабильной и постоянной. Ветер перемен, однако, против воли людей подхватывал их, придавая судьбам индивидов и целых семей подчас самые неожиданные изгибы. При том что каждая такая судьба уникальна, она содержит характерные черты эпохи, столь необходимые для понимания сути произошедшего в эпоху петровского переворота. Примером такого рода является история семьи Бахметевых, сведения о которой сохранились в одном из дел московского Судного приказа.

20 апреля 1733 г. Татьяна Васильевна, жена стольника Ивана Васильевича Кожина подала в Судный приказ довольно обычную для того времени челобитную. Прежде чем обратиться к ее содержанию отметим, что стольник И. В. Кожин имел полученный им в 1719 г. чин обер-комиссара, а в середине 1720-х гг. был асессором Московского надворного суда, однако его жена явно предпочитала называть его старым чином стольника. Сама же Татьяна Васильевна Кожина в ряде генеалогических справочников фигурирует в качестве жены стольника же князя Семена Юрьевича Солнцева-Засе-кина[324], от брака с которым она родила двоих сыновей и две дочери. Но, по-видимому, Солнцев-Засекин был первым мужем Кожиной, а какова была ее девичья фамилия, неизвестно. Когда Семен Юрьевич умер, также неизвестно, но, видимо, не ранее конца 1722 г., поскольку 11 декабря он подписал в качестве свидетеля духовную стольника П. Б. Вельяминова.[325] Для Ивана Васильевича Кожина брак с Татьяной Васильевной, судя по всему, тоже не был первым, поскольку у него было трое сыновей и две дочери, причем один из сыновей родился еще в 1705 г., а другой – в 1714 г. В нашем дальнейшем повествовании будет, однако, фигурировать третий сын Кожина Александр, дата рождения которого опять же неизвестна.

В своей челобитной Кожина сообщала, что «вдова Фетинья Алексеева дочь, которая была замужем за крепостным человеком мужа моего стольника Ивана Васильевича Кожина за Семеном Назаровым сыном Бахметевым, и жила у меня многие годы и прижила детей Луку, Ивана, Алексея, дочь Марфу. И в прошлом 724-м году с московского нашего двора оная вдова Фетинья с сыном своим Алексеем бежала и после ее в том же году спустя малое время бежали дети ее Лука, Иван Бахметевы, да дочь Марфа. И, бегая, где живут, о том я не сведома. А ныне уведомилося я, что оной моей крепостной женки сын Алексей в Москве в Камерц канторе пищиком, и ис Суднаго приказу посылана была сыскная, по которой от салдат оной человек укрылся. А ныне крепостная беглого нашего человека Луки Бахметева жена ево Анна Матвеева дочь пришла на московской наш двор».[326] Челобитчица просила продолжить поиски Алексея Бахметева, а Анну допросить. Стоит обратить внимание на то, что, либо дату 1724 год, Кожина назвала со слов мужа, либо ее первый муж умер в 1723 году, и она сразу же вышла замуж вторично, что, конечно, менее вероятно.

Портрет И. И. Бутурлина

Анна Матвеева чистосердечно во всем призналась и довольно подробно изложила чиновникам Судного приказа обстоятельства своей жизни. Дочь Матвея Осипова и Авдотьи Васильевой – крепостных генерала Ивана Ивановича Бутурлина – Анна выросла в его доме и за двенадцать лет до описываемых событий была выдана замуж за Луку Семенова сына Бахметева, крепостного стольника И. В. Кожина. Заметим, что Бутурлин в показаниях Анны назван «бывшим генералом». Действительно, этот видный деятель петровского времени, участник Нарвского сражения, побывавший в плену у шведов, а впоследствии член Военной коллегии, сыгравший решающую роль в возведении на престол Екатерины I, попал в опалу при Петре II, был лишен чинов, орденов и сослан в свои имения. Произошло это много позже того, как Анна покинула дом генерала, но показательно, что, либо она знала о его судьбе, либо слово «бывший» добавил записывавший ее показания служащий Судного приказа. Но вернемся к рассказу Анны.

Прожив примерно год в доме Кожина Анна вместе с остальными членами семьи бежала и через какое-то время они с мужем и его младшим братом Иваном пришли «в дом морскаго флота капитана Конона Никитина сына Зотова, и жили у него в московском доме с неделю. А как он, ее муж, оному Зотову о себе сказывал, того она не знает». После этого Зотов отправился в Петербург, взяв с собой Луку и Ивана Бахметевых, а Анна осталась в Москве и еще полгода жила в его доме пока не «пришед к ней, Анне, в тот дом дому боярони вдовы Анны Борисовны Головиной человек, а как зовут, того не знает, и сказал ей, что показанной ее муж, будучи в Санкт-Питербурхе, пошел в дом во услужение ко оной их бояроне Анне Борисовне Головиной, и оная ж их бояроня прислала в тот дом к дворецкому своему письмо, чтоб она, Анна, ехала в Санкт-Питербурх в дом ко оной бояроне их, по которым ево словам она, Анна, наняв подводу, и поехала ко оному мужу своему».

Портрет К. Н. Зотова

Сделаем в этом месте еще одну паузу, чтобы отметить, что Конон Никитич Зотов (1690–1742) – также один из известнейших деятелей петровского времени, контр-адмирал, участник морских сражений и один из составителей морского устава. Анна Борисовна Головина (1673–1732), урожденная Шереметева, дочь фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева и жена графа Ивана Федоровича Головина (1682–1708), который в свою очередь был сыном генерал-адмирала, главы Посольского приказа и первого кавалера ордена Св. Апостола Андрея Первозванного графа Федора Алексеевича.

По приезде в Петербург Анна вслед за мужем поступила в услужение в дом А. Б. Головиной, где они прожили два года. Иван Бахметев между тем также поступил на службу в богатый дом – к графу Андрею Матвеевичу Апраксину, с которым через некоторое время вернулся в Москву. Два года спустя Анна с мужем последовали за ним в первопрестольную и поселились у свекрови Фетиньи за Пречистенскими воротами в приходе церкви Живоначальной Троицы, «что словет в Зубове». За время их отсутствия младшая сестра братьев Бахметевых Марфа вышла замуж за некоего иноземца переводчика, который в показаниях Анны назван Агустином Ивановым сыном Энсетраутом, а в действительности, как выясняется из других документов дела, звался Яганом Густавом. У этих то родственников поначалу и поселились Лука и Анна Бахметевы. Кстати, из ее показаний выясняется, что у братьев была еще одна сестра – Акулина, которая была выдана замуж еще до их побега из дома Кожина и именно у нее, жившей рядом с Новодевичьим монастырем, сразу после побега пряталась Фетинья Бахметева с младшим сыном Алексеем.

Церковь Живоначальной Троицы в Зубове на Пречистенке.

Фото 1881 г.

Прожив с родственниками два месяца Лука с женой Анной и Алексей Бахметевы вслед за братом Иваном поступили в услужение к Апраксину, а после его смерти к его сыну Федору Андреевичу. Через некоторое время Алексей от Апраксина ушел и вновь поселился с матерью и зятем-иноземцем, теперь уже в Немецкой слободе. «И тому ныне дней з десять, – сообщила Анна, – показанной граф Федор Андреев сын Апраксин, проведав про мужа ее и деверя, что они крепостные люди стольника Ивана Васильева сына Кожина, бил мужа ее дважды и, сковав, держит у себя за караулом скована, от которых ево побои показанной ее муж исповедан и причащен священником церкви Пятницы Божедомския Иваном Мартыновым. И она, Анна, убоясь себе таких же побои, со двора сошла и явилась в доме господину своему стольнику Ивану Васильеву сыну Кожину…».[327]

Андрей Матвеевич Апраксин, брат царицы Марфы Матвеевны и генерал-адмирала Ф. М. Апраксина, участник Всешутейшего собора действительно умер в 1731 г., то есть за два года до описываемых событий. Его сын Федор Андреевич (1703–1754) впоследствии дослужился до звания генерал-поручика и действительного камергера. Церковь Живоначальной Троицы в Зубове на Пречистенке, в приходе которой некоторой время жили наши герои, построенная в середине XVII в. и разрушенная в 1933 г., находилась на месте дома 31/16 по ул. Пречистенка.

Получив показания Анны Бахметевой чиновники Судного приказа заинтересовались судьбой Марфы Бахметевой. Вызванный в приказ 4 мая переводчик Эсенстраут обязался «поставить» жену в приказ, но, спустя месяц, объявил, что не может этого сделать по причине ее болезни. Между тем, в приказ поступила новая челобитная, на сей раз от Ф. А. Апраксина. В ней говорилось: «подмосковной, да коломенской моих вотчин прикащик Иван Семенов сын Бахметев, которой был морского флота у порутчика Александра Кожина», некоторое время назад сбежал, а теперь явился обратно. Его, как своего крепостного, требует жена стольника Кожина, но неизвестно, на основании каких крепостей. «А оной прикащик Иван Бахметев имеет Табольска города из губернской канцелярии свободный указ и с тем указом, приехав в Москву, жил повольно, о чем оной стольник Иван Васильев сын Кожин и сам о том ведает. И живучи оной Бахметев в Москве, подговоря крепостного отца моего человека Степана Петелина дочь ево девку Афимью, женился в бегах, а кто оную крепостную отца моего девку в бегах за него отдавал и где венчался у которого приходу церкви и кем венчальную память брал, о том я, нижайший, не сведом. И женясь он, Бахметев, на крестьянской отца моего девки, в дом ко отцу моему во услугу и пошол, и жил во услуге отца моего в доме не за беглова, понеже оной стольник Кожин о жительстве Бахметевых сам ведал, также и дому ево действительно служащие люди ево, Кожина, ведали, а ныне я оного Ивана Бахметева привел в Судной приказ».[328]

Допрос Ивана Бахметева, которому, как выясняется, было в это время 30 лет, значительно дополнил и уточнил историю этой семьи. Прежде всего Иван счел необходимым сообщить о ее происхождении: «Отец ево Семен Назаров сын Бахметев и мать ево Фетинья Алексеева дочь и дед Назар Иванов сын. И слышел он, Иван, от отца своего Семена, что показанной ево дед был турецкой нацыи и полоном взят в Росию, а кто ево полонил и у кого по взятью в полон жил, и кто ево крестил, и где оной дед ево женат, и на чьей, и где дед ево жил, также и отца ево где родина, того он от отца своего не слыхал».[329]Показания Ивана Бахметева можно было бы счесть выдумкой или уловкой, если бы не то обстоятельство, что эта семья, в отличие от абсолютного большинства крестьянских семей этого времени, имела фамилию, причем фамилию, совпадавшую с известной дворянской фамилией, принадлежащей роду, упоминаемому в источниках с середины XV в. Согласно родословной легенде, основателями дворянского рода Бахметевых (Бахметьевых), с некоторыми представителями которых мы встречались в главе 3, были татарские царевичи Аслам, Касим и Егуп (Ягун) Бахметы, выехавшие на службу к великому князю Василию Васильевичу Темному. Наши Бахметевы вряд ли имели к ним какое-либо отношение, но сама их фамилия имеет очевидные тюркские корни,[330] поэтому нельзя исключать, что в показаниях Ивана была доля истины.

Далее он сообщил, что его отец жил в доме Кожиных и женился на его матери Фетинье, которая была дворовой девкой стряпчего B. Ф. Пестрикова. Старший брат Лука также женился «дому боярина графа Бориса Петровича Шереметева на дворовой девке Федосье Фадеевой дочери, а сестра ево, Акулина, из дому оного стольника Ивана Кожина выдана замуж за подьячего Тимофея Кашкина, которого приказу, не знает. А отпускная от оного стольника Ивана Кожина оной сестре ево была ль, того он Иван не знает же». Таким образом, выясняется, что Анна Матвеева была второй женой Луки Бахметева. Примерно лет 20 назад, продолжал Иван «ево отец и брат Лука на оного стольника Ивана Кожина, будучи в городе Кашине, доносили в похищении Его Императорскаго Величества интересу, по которому доношению отец ево, да показанной брат ево Лука взяты в Санкт-Питербурх в Юстиц-колегию, а мать ево, да он, Иван, да сестра Марфа взяты были ис кашинской ево Кожина вотчины села Настасова, Богородицкое тож[331] фискалом Федором Еремеевым в означенной город Кашин и жили в том городе Кашине по воле своей на наемной квартере. И как показанного отца ево и брата ис того города Кашина повезли в Санкт-Питербурх, а мать ево ис того города Кашина с ним Иваном, да з братом малолетним Алексеем, да с сестрою ево Марфою съехали в Москву и жили в Москве за Арбацкими вороты на Арбате в наемной квартере года з два, а другая сестра ево Акулина была в доме ево, стольника Ивана Кожина».[332] Чем закончилось следствие в Юстиц-коллегии, Иван не знал, но отец его умер в Петербурге «за караулом», а брат был освобожден. Между тем, в 1718 г. в Москву приехал сын И. В. Кожина поручик морского флота Александр Иванович Кожин и попросил мать Ивана, чтобы та отпустила сына с ним в Астрахань. Согласие было получено, и Иван жил с младшим Кожиным в Астрахани до 1720 г., когда тот был арестован и отправлен в Петербург в Тайную канцелярию. Иван последовал за ним и оставался при Кожине пока поручик находился «под караулом». В 1722 г. Кожин был сослан в Сибирь и Бахметев вновь последовал за ним, но в 1723 г. его хозяин умер. Спустя два месяца Иван попросил в губернской канцелярии паспорт до Москвы и, получив его, вернулся в дом стольника Кожина «и показанного сына ево, Александра, от душеприкащика князя Ивана Васильева сына Сонцова[333] принес к нему письмо».

И вновь мы встречаемся здесь с одним из оставивших свой след в истории деятелей петровского времени. Выпускник московской Навигацкой школы Александр Кожин известен как картограф, в 1715 г. описавший часть побережья Финского залива.[334] Затем его имя появляется в связи с походом кн. А. Бековича-Черкасского в Хиву. Первоначально, в 1716 г. Петр послал Кожина в Астрахань для проверки ранее составленных Бековичем карт и картографирования восточного берега Каспийского моря. 27 января Петр велел ему «разсмотреть описи и карты Бековича, и ежели право сделаны, то туда не ездить, ежели же не право, то самому оное исправить».[335]Однако уже 14 февраля планы царя относительно Кожина изменились: он был назначен в отряд Бековича и, по замыслу Петра, должен был отправиться в Индию для отыскания водяного туда пути для чего ему была дана специальная инструкция.[336] Причем, отправиться в Индию Кожин должен был инкогнито. Ф. М. Апраксину Петр писал: «Господин Адмирал! Капитан от Гвардии Князь Черкасской, которой посылай был на Каспийское море, у нас был, котораго ныне мы паки отправили туда ж для окончания того дела (за которым он ездил) и для того к порутчику Кожину извольте от себя отписать, чтоб он был ему послушен, а имянно: онаго Кожина велено ему отправить под образом купчины до Индии, и для того его отлучения пошлите для вымеривания Каспийскаго моря из морских офицеров кого инаго, также и сверх того пошлите туда с Бековичом из морских офицеров и навигаторов человек 5 или 6, которые б все Русские были, а пункты такие ж, какие даны были Кожину, посылаем при сем не вписав имени; извольте вписать отдать, кого на его место пошлете. Из Либау в 14 день. Петр. Февраля 1716 г.».[337] 28 февраля Апраксин извещал Кожина о том, что вместо него назначен поручик Травин.[338] Поехал ли Кожин в Индию, неизвестно, но во всяком случае он определенно до нее не добрался. А. Ф. Малиновский утверждал, что «При отправлении 1716 года в Бухару и Хиву Гвардии Капитана Князя Александра Бековича Черкасскаго, послан был с ним же в Индию купчина Александр Кожин с грамотою к Шаху Шуалему. В оной просил Государь Петр I, чтоб Шах благоволил того купчину к себе допустить, приняв от него грамоту Царскую, оказал бы к нему свою милость и позволил присланные с ним Российские товары распродать, а Индейские купить повольно и безпошлинно. Кожин в Индию не доехал, ибо Хивинский хан Ширгазый вероломным образом умертвил Российскаго посла Князя Черкасскаго, а купчину Кожина между прочими Посольской свиты людьми захватил в плен».[339] Откуда Малиновский почерпнул эти сведения, неизвестно, но зато известно, что в 1717 г. Кожин отказался идти в поход с Бековичем, считая, что его миссия обречена на неудачу и кроме того обвинил своего начальника в измене на том основании, что тот якобы ложно донес о старом устье Аму-Дарьи. Бекович в свою очередь обвинил Кожина в дезертирстве. Тот был арестован и, по некоторым сведениям, отправлен в Петербург в Тайную канцелярию, но вскоре, после того, как отряд Бековича постигла участь, которую Кожин и предсказывал, оправдан и возвращен в Астрахань. По-видимому, в этот момент к нему и присоединился Иван Бахметев. Вместе с Травиным и под руководством поручика кн. Урусова Кожину было велено продолжить работы по картографированию Каспийского моря. Эта работа была осуществлена и собранные Кожиным материалы полностью вошли в карту Каспийского моря, составленную в 1720 г. фон Верденом и Ф. И. Соймоновым. Между тем, в Астрахани случился эпизод, который и стал поводом к новому путешествию в Тайную канцелярию и который попал даже на страницы «Истории» С. М. Соловьева: «Солдаты команды поручика Кожина подрались с солдатами полковника Селиванова; Кожин велел своим солдатам бить и рубить Селивановских солдат, и полковника вытащить из дому, дрались с обнаженными палашами и порублено было два человека. Тот же Кожин ездил на святках славить в домы астраханских обывателей на верблюдах и на свиньях, приехал на свиньях и к бухарскому посланнику, который принял это себе за большое оскорбление».[340] В Тайной канцелярии Кожин тоже не сидел без дела, став доверенным лицом находившихся там в под следствием каторжника А. Полибина и бывшего фискала Е. Санина, передававших через него изветы на А. И. Ушакова и других высокопоставленных вельмож и чиновников.[341] Следствие над Кожиным, как мы уже знаем, длилось два года и закончилось разжалованьем и ссылкой в Сибирь.

Вернемся, однако, к рассказу Ивана Бахметева. В момент его возвращения в Москву его брат Лука (первая его жена, как, впрочем, и вторая не упоминаются) и сестра Марфа жили в доме Кожина и Иван поселился там же, но через некоторое время «з братом своим Лукою, да сестрою Марфою пришли к нему Кожину в хоромы и стали говорить, что они у него жить не хотят, и оной стольник Иван Кожин на те их слова сказал им: куда де хотите, туда и подите и сказал де им, что ему до них дела нет».[342] Получив разрешение, они покинули двор Кожина, причем, как подчеркивал Иван, не ночью, а днем. Далее в его рассказе, как и в рассказе невестки Анны, появляется Конон Зотов, которого они с Лукой попросили отвезти их в Петербург. Там старший брат определился на службу к Головиной, а Иван сперва четыре месяца служил у князя Юрия Никитича Репнина, впоследствии генерал-поручика и выборгского губернатора, сына генерал-фельдмаршала Аникиты Ивановича. Затем Иван перешел на службу к А. М. Апраксину и с ним приехал в Москву.

Здесь в судьбе Ивана произошел новый поворот – его настигла любовь: «усмотря в доме ево /Апраксина – А. К./ крепостного ево человека Степана Петелина дочь ево, девку Афимью, подговоря ее, бежал и, збежав, пришли в Московском уезду в вотчину ево ж, графа Андрея Матвеевича, в село Богородицкое и на той девке в том селе Богородицком женился, а венчал их того села церкви Казанския Пресвятыя Богородицы священник, а как ево зовут, не знает».[343] Стоит заметить, что в то время как документы XVIII века содержат немало сведений о случаях похищения молодых девушек и насильственной выдачи их замуж, что, как правило, было связано с какими-то меркантильными соображениями, в данном случае (если, конечно, Иван не врал) мы явно имеем дело с любовной историей и, что важно, не среди читателей французских любовных романов. «Феномен романтической любви, – отмечает в связи с этим И. А. Ролдугина, – который кажется в наше время естественным явлением, как известно, возник достаточно поздно. Ставшая образцом жанра повесть Николая Карамзина «Бедная Лиза», написанная в 1792 году, превратилась в своего рода эмоциональный путеводитель для нескольких поколений дворянства. Культ чувственности и чувствительности выходил в этом произведении за границы страты и описывал эмоциональный мир крестьянской девушки. Но должны ли мы доверять этому описанию? Что вообще означало слово «любовь» для неграмотной крестьянки в XVIII веке? В первую очередь надо понимать, что это слово из христианского словаря, где оно подразумевало не страсть, а смирение. Какие в целом были шансы у эмоции, которую мы сегодня называем любовью, в XVIII веке, при условии повального распространения сговорных браков, заключавшихся в крестьянской среде по меньшей мере еще столетие? Брак в России раннего Нового времени, как и прежде, не союз двух сердец, а основа хозяйственной жизни, а значит, вопрос выживания. Это обуславливало и специфические стандарты красоты: хорошая невеста – ширококостная и плотная, то есть способная выносить много детей и работать в поле».[344]

Неизвестно, какими физическими данными обладала Афимья Петелина, которой, впрочем, вряд ли предстояло работать в поле, но о романтических чувствах в данном случае говорить, видимо, вполне уместно, хотя наши герои таких слов, конечно, не знали. Согласно показаниям Ивана, через некоторое время молодожены вернулись в Москву, повинились перед Апраксиным, по-видимо-му, были прощены, и Бахметев был послан хозяином в его вотчины в Коломенском уезде «на приказ», т. е. в качестве приказчика. Там Иван прожил пять лет. В 1733 г. он на какое-то время покинул службу, по его словам, «бежал» и жил у «человека» князя А. М. Черкасского Ивана Макарова (вероятно, это произошло после смерти А. М. Апраксина), но потом вернулся. Особо Иван оговорил, что ни он, ни его братья не положены в подушный оклад, поскольку, когда проводилась перепись, «человек» И. В. Кожина сказал переписчикам, что якобы они, Бахметевы, записались в солдаты. Свидетельство Апраксина о том, что Кожин и его люди знали, где в действительности они находятся, Иван подтвердил. В его показаниях упоминается также зять-иноземец, а также еще один зять, по-видимому, второй муж старшей из сестер Акулины – сторож Новодевичьего монастыря Роман Сунгуров. Это объясняет, почему Акулина жила рядом с этим монастырем.

Не обошел своим вниманием Иван и судьбу старшего брата Луки. По его словам, тот также поступил на службу к Апраксину, но потом сбежал, когда хозяин был в Петербурге. Можно предположить, что это тоже произошло, когда граф Андрей Матвеевич умер, а его сын еще не приехал в Москву. Позднее и Лука вернулся в дом Апраксина, а новый хозяин его за побег заковал и три месяца держал под караулом. По-видимому, именно в это время и начали разворачиваться описываемые здесь события. По утверждению Ивана Бахметева, сидя под караулом, Лука написал письмо И. В. Кожину, прося его подать челобитную о том, что он, Лука, его, Кожина, беглый крепостной и обещая это подтвердить, причем свою просьбу он аргументировал тем, что Апраксину придется заплатить за него Кожину значительную сумму в качестве пожилого. Вероятно, с этой целью он и послал к Кожиным свою жену Анну, которая, как мы видели, успешно справилась с возложенной на нее миссией. Все это объясняет и поведение Апраксина: с человеком подозреваемом в том, что он беглый крепостной, он поступил согласно закону, но при этом не спешил возвращать его бывшим хозяевам, требуя доказательств их на него прав. Посадить таким же образом на цепь Ивана он не решился, поскольку предъявленный им паспорт из Сибирской губернской канцелярии делал его социальный статус неопределенным. Однако, дабы сложить с себя всякую ответственность, Апраксин предъявил Ивана в Судном приказе. Показательно, что в показаниях последнего не упоминается младший брат Алексей и неизвестно, действительно ли он служил пищиком в Коммерц-конторе.

Следующий появляющийся в деле документ – датированная 25 мая новая челобитная Т. В. Кожиной, в которой она обвиняет Ф. М. Апраксина в том, что в своей челобитной он все написал ложно. Наконец, последний документ дела – мировая челобитная Кожиной и переводчика Энсетраута, который, как можно предположить, выкупил у нее свою жену.

К сожалению, дело, сохранившееся в фонде Судного приказа, как это часто бывает, не содержит судебного решения, и мы не знаем, как в дальнейшем сложилась судьба членов семьи Бахметевых. Однако, как представляется, имеющаяся в нем информация позволяет сделать некоторые заслуживающие внимания наблюдения.

Прежде всего очевидно, что, если Бахметевы действительно не были вольными, то безусловно они были не крестьянами, а дворовыми. Не исключено также, что, если их дед и вправду попал в Россию в качестве турецкого пленного, то он мог служить в семье Кожиных на положении холопа, причем служба эта вовсе не обязательно была документально оформлена. Стоит обратить также внимание на то, что младший из братьев Алексей, как сообщила в своей первой челобитной Т. В. Кожина, служил пищиком в Коммерц конторе и, значит, был грамотным. Вероятно, грамотным был и Иван, которому было поручено управлять имениями Апраксина. Наверное, не случайно и Александр Кожин захотел видеть рядом с собой именно Ивана Бахметева, в то время как мог легко выбрать кого-то из собственных крепостных. Возможно, он знал о каких-то качествах молодого человека, которые делали его особенно полезным. Но какую роль играл Иван при младшем Кожине? Был ли он просто слугой или доверенным человеком, сопровождая его сперва в Астрахань, затем в Тайную канцелярию в Петербург, а после и в сибирскую ссылку? Так или иначе, вслед за своим господином за несколько лет Иван Бахметев проехал фактически всю Россию от Астрахани до Тобольска, побывав на берегах Каспийского моря, а, возможно, и помогая в работе по съемке местности.

На протяжении ряда лет члены этой семьи время от времени жили на наемных квартирах, а значит, обладали хотя бы минимальными средствами для их оплаты. Показательны и браки двух сестер Бахметевых, первая из которых была сперва выдана за подьячего, а вторая и вовсе за иноземца, в то время как их братья женились на крепостных. Ну, и конечно, вряд ли случайностью можно объяснить то обстоятельство, что братья Бахметевы нанимались на службу к представителям русской знати того времени. Причем, показательно, что их, как кажется, легко принимали в службу, потом они также легко ее покидали и переходили в другие дома. Конон Зотов согласился отвезти их в Петербург, по-видимому, не особенно интересуясь, были ли они вольными или крепостными. Вероятно, такой способ путешествия – в качестве сопровождающих дворянина – был более безопасным, но обратно в Москву они вернулись самостоятельно. А перед этим жена Луки Анна, прожив полгода в доме Зотова (в качестве кого?), чтобы отправиться к мужу из Москвы в Петербург, наняла подводу (а значит, опять же у нее были на это средства) и благополучно, скорее всего без паспорта, достигла пункта назначения, не будучи пойманной в качестве беглой. Лука Бахметев первым браком был женат на дворовой Шереметевых и не исключено, что Головина могла его знать, а потому и приняла к себе на службу. При этом неопределенный социальный статус ее нового работника, судя по всему, ее также не беспокоил. Возможно, Лука рассказал ей, что прежний хозяин его отпустил, и этого ей показалось достаточно. Вместе с тем, как хорошо известно, именно наиболее состоятельные душевладельцы наиболее охотно принимали беглых, тем самым сознательно нарушая закон, хотя вроде бы они не нуждались в лишних рабочих руках.

Все эти разрозненные и, на первый взгляд, малозначительные детали проливают свет на малоизвестные и пока плохо поддающиеся интерпретации стороны повседневной жизни и особенности социальных отношений в России петровского времени. В какой степени эти особенности были особенностями именно петровского времени? Были ли они связаны с теми переменами, которые внесли в жизнь русского общества преобразования Петра I? Все эти вопросы пока остаются без ответа и требуют дальнейших архивных разысканий.