2.10. Взыскание вексельных долгов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Значительное количество опротестованных векселей уже само по себе указывает на то, что использование этой формы денежных расчетов было делом довольно рискованным, а возмещение заимодавцам полагающихся им средств было далеко не гарантировано. Подчас это требовало немалых усилий, а сама процедура растягивалась на многие годы.

Согласно Уставу вексельному, нотариус, или иное должностное лицо, оформившее протест векселя, должен был затем опросить предполагаемого должника о том, «повинен» ли он платить по опротестованному векселю. Примечательно при этом, что заемщик не вызывался для этого в присутствие, но чиновнику надлежало самому его разыскать. Полученный от заемщика ответ также фиксировался в книге протеста векселей и становился основанием для последующих процедур по взысканию долга. Бежецкие чиновники аккуратно выполняли это правило, что дает возможность реконструировать стандартные ответы заемщиков и их реакцию на требование уплаты долга.

Как уже отмечалось, в абсолютном большинстве случаев заемщики признавали свои долги и лишь единожды в бежецких книгах протеста векселей встретилась запись: «ответу никакова не дает».[155]Нередко заемщики считали необходимым уточнить, что часть означенной в векселе суммы ими уже выплачена. Так, к примеру, когда в 1750 г. вышеупомянутый Никифор Самохвалов опротестовал вексель на 10 руб., выданный ему бежечанином Т. П. Тырановым, заемщик отвечал, что 3 руб. из этой суммы уже уплатил, а остальные 7 руб. обещал уплатить позже. Интересно при этом, что вексель был выдан 16 марта 1750 г. сроком на месяц, а опротестован только 7 июня, то есть через более чем два с половиной месяца.[156]

Вообще нарушение сроков протеста векселей было, судя по всему, делом достаточно частым.[157] Причины этого могли быть самыми различными: и особенности личных отношений между участниками сделки, и хлопотность самой процедуры протеста. Последнее отчасти подтверждается тем, что, согласно записям в книгах протеста векселей, заимодавцы, явившись в магистрат, нередко опротестовывали сразу несколько векселей, сроки которых истекали, естественно, не в один и тот же день. Внесению протеста в срок могло помешать также отсутствие заимодавца в городе или исполнение им своих служебных обязанностей. Так, к примеру, в 1738 г. бежечанин П. С. Попов подал в Бежецкий магистрат челобитную, согласно которой еще в 1726 г. Е. Т. Тыранов занял у его отца по заемному письму 46 руб. сроком на год, однако, писал он, «мне за отлучками от дому своего по выборам градцких людей и отправления Вашего Императорскаго Величества дел по Бежецкой ратуше и таможне и за прочими градскими нуждами на него Евстрата, також и на жену и на показанного сына ево Алексея Вашему Императорскому Величеству бить челом не допустило».[158]

Приведенный пример, впрочем, можно счесть не вполне корректным, поскольку речь в нем идет не о векселе, а о заемном письме. В целом же можно констатировать стремление опротестовывать имевшиеся на руках векселя в срок, в том числе, как было показано выше, независимо от того, где находился в этот момент заимодавец. О значении, которое придавалось самой процедуре протеста, говорит и еще одно обстоятельство: нередко в ответ на предъявление служащим магистрата опротестованного векселя заемщики не только признавали себя «повинными» платить по нему, но и сопровождали это признание подробностями взаиморасчетов со своим контрагентом. Так, например, в 1750 г. И. И. Омешатов в ответ на предъявление ему векселя на 4 руб. на имя Е. Я. Брудастова объявил, что у них с заимодавцем торговые счеты и, если, когда они «сосчитают», он останется должен, то заплатит.[159] Подобные объяснения фиксировались в книгах протеста векселей и, поскольку не оспаривались заимодавцами, по-видимому, соответствовали действительности. Иными словами, последние считали необходимым на всякий случай опротестовать просроченный вексель, не дожидаясь окончательных взаиморасчетов с заемщиками.

Документы Бежецкого городового магистрата свидетельствуют о том, что в большинстве случаев, когда речь шла о протесте, поданном одним из своих земляков, служащие смотрели на то, что протест подан с нарушением положенных сроков, сквозь пальцы. В других случаях это обстоятельство, напротив, могло быть использовано для защиты своего от притязаний со стороны. Так, когда в 1753 г. служитель помещика А. Т. Тютчева Афанасий Кривопалов попытался взыскать с бежечанина Матвея Завьялова 112 руб. по векселю 1747 г., в магистрате навели справки и, не обнаружив протест 1748 г. (вексель был выдан на один год), постановили, что, поскольку, согласно Главе 33 Устава вексельного, опротестовывать вексель полагалось в определенный срок, а если срок был пропущен, заявления принимать не полагалось, «означенной вексель, учиня надпись, что по справке в опротестовании не оказалось и, списав точную под дело копию, возвратить показанному Кривопалову с распискою».[160]

Весьма распространенной была просьба признавших долг заемщиков о «сроке», «обож[д]ании», или «терпении», причем, судя по всему, отсрочка в таких случаях, как правило, предоставлялась и нередко долг действительно выплачивался. Так, в 1753 г. М. Е. Репин опротестовал вексель на 48 руб., выданный Ф. Е. Павловым

А. И. Дедюхину и переведенный на Репина. Заемщик отвечал, что уже уплатил Дедюхину и его жене 35 руб., а «об остальном просил обож[д]ания» и через несколько дней действительно с долгом окончательно расплатился.[161] Однако так бывало не всегда. Когда в декабре того же 1753 г. М. Д. Демин попытался взыскать 14 руб. с братьев Лариона, Петра и Ивана Телегиных, те также сперва попросили «обож[д]ания», но уже через три дня объявили, что платить им нечем.

Очевидно, что просьба об отсрочке вовсе не гарантировала уплаты долга, могла быть использована для затягивания дела, а то и вовсе его заматывания. Так, в 1741 г. А. Е. Тыранов выдал вексель на 100 руб. своему сородичу И. Ф. Тыранову. В 1742 г. заимодавец вексель опротестовал, но заемщик попросил «сроку». Спустя четыре года (!), в 1746 г., по-видимому отчаявшийся получить свои деньги И. Ф. Тыранов перевел вексель на боцманмата Луку Ревякина и тот вновь обратился в магистрат, который, в свою очередь, постановил выставить имущество должника на торги. Поскольку «охочих людей никого не явилось», решено было отдать имуществу Ревякину. Однако то ли последний на это не согласился, то ли решение не было исполнено, но еще через четыре года боцманмат пожаловался на бездействие бежецких властей в Московский магистрат, который послал в Бежецк соответствующий указ, но и тогда дело с места не сдвинулось, и в 1755 г. (через 14 лет после составления векселя!) Ревякин вновь бил челом о взыскании долга. Можно предположить, что, поскольку в последней челобитной боцманмата заемщик – Алексей Евстратович Тыранов – назван санкт-петербургским купцом, то, если это не ошибка, его подсудность столичному магистрату могла быть причиной бессилия бежецких чиновников.[162] Впрочем, вполне вероятно, он был человеком с «двойным гражданством», поскольку в ревизских сказках 1763 г. А. Е. Тыранов с женой и тремя сыновьями благополучно присутствует и, значит, он по крайней мере владел в Бежецке двором.[163]

В иных случаях, в особенности, когда кредитор проявлял настойчивость, служащие Бежецкого магистрата бывали более расторопны. Так, в 1767 г. Ф. А. Шишин попросил отсрочки платежа по векселю на 39 руб. до августа того же года. В феврале 1768 г. магистрат констатировал, что деньги не заплачены. Шишин же заявил, что в сентябре минувшего года уплатил своему кредитору П. С. Стрельникову 10 руб., а остальные деньги платить «повинен».[164]

Вполне очевидно, что признание долга могло быть получено от заемщика лишь в том случае, если в момент опротестования векселя он находился в Бежецке и мог быть опрошен. Однако так бывало далеко не всегда. Нередко опротестовавшие вексель заимодавцы, чьим контрагентом был не житель Бежецка, сразу же сообщали, что его в городе в данный момент нет. Если же заемщиком был бежечанин, служащий магистрата обязан был исполнить процедуру, предусмотренную Уставом вексельным, то есть отправиться к нему домой и опросить. Но и в этом случае не было, конечно, никакой гарантии, что он его застанет. Так, к примеру, в 53 из 83 зафиксированных в книге протеста векселей 1755 г. случаев заемщиков в Бежецке не оказалось.[165]

Об отсутствии бежечан в городе служащий магистрата, как правило, узнавал от их домашних. Примечательно при этом, что нередко они сообщали и о том, где именно находится заемщик. Например, в 1740 г. было опротестовано несколько векселей, выданных бежечанином Иваном Андреевичем Петуховым. В марте, сентябре и октябре его жена Наталья Игнатьевна отвечала рассылыцику магистрата, что мужа в доме нет. Наконец в декабре отец Петухова Андрей Андреевич уточнил, что сын «отлучился для торгу в Москву».[166]Там же и с теми же целями находился, по словам его отца, в 1741 г. Иван Сергеевич Тыранов.[167] В том же году Наталья Семеновна Репина сообщила, что ее муж Федор Дорофеевич находится на ярмарке в с. Поречье.[168] «Для нужд своих в Москву» в начале 1749 г. отправился Михаил Ларионович Дегтярев, о чем сообщила его дочь «девка» Анна.[169] Однако через несколько месяцев, в декабре того же года, когда капитан Поликарп Васильевич Недовесков опротестовал вексель на 56 руб., выданный ему за год до этого тем же М. Л. Дегтяревым, десятский показал, что Дегтярев с женой Пелагеей Андреевой и дочерью Анною уже с июня этого года находились «в отлучке».[170]Можно предположить, что Дегтярев возвращался в Бежецк за своей семьей, но никто, видимо, не попытался взыскать с него долг, поскольку Устав вексельный не предусматривал, повторные розыски заемщика. В том же 1749 г. не было в Бежецке и Якова Елисеевича Репина, который, согласно утверждению его жены Авдотьи Васильевны, находился в Устюжне Железопольской.[171] Таким образом, этот элемент записей в книгах протеста векселей может быть использован и для изучения географической мобильности горожан XVIII в., причем, как в первом из приведенных примеров, подчас из них можно узнать и о продолжительности отсутствия горожанина в месте постоянного проживания.

Еще одна примечательная особенность этих записей связана с тем, что жены заемщиков и другие их родственники нередко обнаруживали неплохую осведомленность о финансовых делах своих близких, зачастую не только признавая долг, но даже уточняя, что часть его уже выплачена. Так, например, когда в 1749 г. Иван Петрович Вытчиков опротестовал вексель на 110 руб., выданный ему Иваном Ильичем и Ильей Прокофьевичем Тырановыми, то жена Ивана Марья Андреевна сообщила, что мужа в городе нет, но он уже уплатил в счет долга 40 руб. и просила «сроку» до его возвращения.[172]

Жена другого бежечанина – Ивана Андреевича Омешатова – не только признала долг мужа тверскому купцу Д. В. Борисову за покупку в 1728 г. «судовых снастей пеньковых на двадцать два рубли» (9 руб. 60 коп. он заплатил сразу), но и заплатила еще 5 руб., обязавшись позже выплатить и остаток долга. Примечательно при этом, что все это происходило десять лет спустя после совершения сделки.[173] Столь долгая семейная память об этой покупке свидетельствует, видимо, о ее значении в хозяйстве этой семьи.

Отсутствие заемщика, очевидно, могло надолго затянуть процедуру взыскания с него долга, а то и вовсе сделать ее невозможной. Судя по всему, здесь можно говорить о своего рода «пробеле» в законодательстве, поскольку в Уставе вексельном процедура дальнейшего поиска должника, как уже упоминалось, прописана не была. Конечно, если местонахождение заемщика было известно, магистрат мог вступить в продолжительную переписку с соответствующими учреждениями по месту его нахождения, однако шансов на то, что чиновники этих учреждений, забросив собственные дела, примутся за поиски скрывающегося от кредитора бежечанина, были не велики. Можно предположить, что происходило это лишь тогда, когда заимодавец проявлял изрядную настойчивость и обладал достаточным социальным капиталом.

Совсем иной оборот дело принимало, когда должник оказывался на месте, признавал долг и при этом объявлял, что заплатить ему нечем. В этом случае, как уже отмечалось, его имущество описывалось, оценивалось и выставлялось на торги. При этом магистрат обязан был «опубликовать» объявление о торгах, в которых могли принять участие все желающие. Понятно, что собственной типографии в Бежецке в это время еще не было, и издавать какие-либо документы типографским способом магистрат права не имел. По всей видимости, рукописное объявление вывешивалось в каком-то публичном месте, либо о назначенных торгах объявлялось устно. Сведения о том, как это происходило, имеются в присланной в магистрат в 1771 г. промемории Бежецкой воеводской канцелярии: «в Бежецку и по ярмонкам с выстановлением билетов троекратно публиковано».[174] После такой «публикации» желающие являлись в магистрат, объявляли свою цену, и имущество должника продавалось тому, кто предлагал больше.

Наиболее простым примером такой распродажи может служить дело Кузьмы Евстифьевича Архипова. 1 июля 1753 г. он выписал вексель на 40 руб. сроком на четыре месяца на имя Матвея Дмитриевича Демина. 11 декабря Демин вексель опротестовал. На следующий день заемщик объявил, что платить ему нечем. Имущество должника было описано и оценено в 30 руб. Бежечанин Д. Викулин предложил прибавить 3 руб., И. А. Дегтярев – еще 2, а

В. Винокуров – еще 5. Соответственно, имущество Архипова было продано за 40 руб., которые и были уплачены заимодавцу.[175] Аналогичным образом за сумму, равную сумме долга, было продано в 1754 г. имущество Аграфены Федоровны Сажиной, вдовы Филиппа Дмитриевича, который еще в 1745 г. занял 30 руб. у Степана Буркова. Имущество вдовы было оценено в 20 руб. В торгах приняли участие М. Л. Дегтярев, М. Д. Демин и М. Е. Репин. Первый предложил «надбавить» 4 руб., второй – 1 руб., а третий – 2. Тогда М. Д. Демин предложил еще 3 руб. и купил имущество.[176]

Впрочем, зачастую сумма, вырученная за продажу имущества, превышала сумму долга. Например, в 1744 г. по иску А. И. Дедюхина к Т. П. Тыранову о взыскании с последнего по просроченному векселю 110 руб. имущество заемщика, первоначально оцененное в 76 руб. 60 коп., было продано заимодавцу за 151 руб. 10 коп. Полученная таким образом выгода вовсе не обязательно досталась заемщику, поскольку при значительной просрочке платежа сумма долга с учетом процентов также вырастала весьма значительно. В данном случае, в особенности с учетом того, что о Дедюхине известно, как о человеке весьма состоятельном, старательно выбивавшем долги из своих должников и скупавшем по возможности их недвижимое имущество, очевидно, что в прибытке оказался именно он.

Несколько иначе сложились в 1752 г. отношения между уже известным нам М. Л. Ревякиным и Семеном Сергеевичем Тырановым, с которого он пытался взыскать по просроченному векселю 517 руб. 50 коп. Заемщик заявил, что уже заплатил заимодавцу 367 руб. 50 коп. и, таким образом, оставался должен 150 руб. Однако наличных денег у него не было, вследствие чего его имущество, включавшее «кафтан немецкой кофейного цвету, да камзол васильковой», серебряные украшения и несколько икон, были проданы на общую сумму 137 руб., которые и были переданы Ревякину. Последний при этом объявил, что требовать с заемщика проценты он не будет, а недостающие 13 руб. Тыранов, по-видимому, как-то все-таки раздобыл.[177] Однако, судя по всему, Тыранова это дело привело к полному разорению. Когда вскоре новоторжский купец И. О. Кисельников предъявил в бежецком магистрате опротестованный вексель на 125 руб. 50 коп., выданный ему Тырановым еще в 1751 г., заемщик заявил, что ни денег, ни имущества у него нет. Магистрат, тем не менее, направил пищика для описи, «где он, Тыранов, ныне жительство из найма в квартире имеет». Сведений о том, было ли обнаружено там какое-либо имущество, в деле, к сожалению, нет.[178] Однако оно продолжилось шесть лет спустя. За это время Кисельников перевел вексель на новоторжского же купца

С. И. Вишнякова, который предъявил его в Бежецкий магистрат в 1760 г. Лишившегося двора Тыранова в Бежецке уже не было, но его нашли неподалеку, в селе Спас на Холму и доставили в магистрат. В результате в деле появилась запись, согласно которой «чрез взятье ево, Семена Тыранова, сына Ивана на договорные годы во услужение (в чем от Бежецких крепостных дел и запись мною взята) по означенному векселю удовольствие получил сполна и более с него, Тыранова, по тому векселю впредь ничего требовать не должен и не буду, чего ради оной вексель с протестом и надписью к отдаче ему Тыранову выдал и во уверение под делом подписуюсь: новоторжской купец Степан Вешняков, подписуюсь своеручно».[179]

Последний пример косвенно дает представление о том, что происходило с человеком, когда все его имущество оказывалось распроданным. Скупые строки официального документа, конечно же, не передают при этом эмоций, которые, наверное, испытывал отец, вынужденный фактически продать за долги собственного сына. Стоит при этом заметить, что сам механизм попадания Ивана Тыранова в зависимость мало чем отличался от того, каким образом люди становились холопами в XVI и XVII вв. По-видимому, в официальных документах Иван отныне фигурировал как служитель или слуга, но каков был его реальный социальный статус, остается не вполне ясным.

Стоит добавить, что в случае с Семеном Тырановым положение, видимо, осложнялось тем, что в нелегкое положение попал и его отец, Сергей Прокофьевич, фигурировавший уже в споре с М. Л. Ревякиным в качестве поручителя сына. В 1754 г. А. И. Дедюхин начал против него дело о взыскании долга по векселю на 100 руб., выданному еще в 1746 г. на имя упоминавшегося выше А. Р. Резанцева, служителя помещицы М. Г. Ляпуновой. Последний перевел вексель на Дедюхина. За истекшие восемь лет долг вырос до 226 руб. 50 коп., но за проданные двор и огород удалось выручить лишь 140 руб.[180]

Использованная в деле Семена Тыранова форма расплаты за долги была отнюдь не уникальной. Так, к примеру, разорившийся купец В. Г. Неворотин был отдан для отработки долгов своему брату Федору,[181] а задолжавший по нескольким векселям Ф. А. Шишин дал расписку в том, что «обязуется он в том, что за недостающие по протестованным векселям разных просителям… поставить по себе верные поруки или у партикулярных людей не менее дватцати четырех рублев в год зарабатывать в неделю…».[182]

Однако далеко не все дела по взысканию долгов оканчивались для заимодавцев благополучно. Зачастую они затягивались на многие годы и принимали весьма запутанный характер, вовлекая в свою орбиту помимо заемщика и заимодавца немало других лиц. Рассмотрим несколько подобных дел.

5 февраля 1723 г. бежечанин Никифор Степанович Дегтярев бил челом на Степана Емельяновича Петухова в том, что тот еще в 1717 г. занял у него 15 руб., из которых отдал лишь 5. В марте того же года Дегтярев подал новую челобитную, в которой указал, что Петухов до сих пор не допрошен. Это возымело действие, заемщик был призван к ответу и сообщил, что «достальных де денег десяти Рублев ему, ответчику, платить кроме двора своего нечем». Магистрат постановил оценить движимое и недвижимое имущество и отдать истцу. Однако выполнено постановление, судя по всему не было. В декабре того же года Петухов был выбран целовальником к таможенным и кабацким сборам в Весьегонск на 1724 год. В феврале 1726 г. Дегтярев подал новую челобитную, в которой сообщал, что «товарищи» Петухова вернулись домой без него, а имущество должника и так было у него в закладе. Магистрат послал в Весьегонск на розыски Петухова своего служащего, но сведений о том, привело ли это к какому-либо результату, в архивном деле нет.[183]

В 1747 г. бежецкий купец Иван Ильич Тыранов опротестовал в магистрате вексель на 100 руб., переведенный на него петербургским купцом Матвеем Степановичем Кокушкиным и выданный последнему бежечанином Иваном Федоровичем Тырановым. Должник на допросе показал, что действительно должен был Кокушкину 100 руб., однако эти деньги, а также еще 30 руб., полученные им по поручению петербургского коллеги с монастырского крестьянина Михаила Воронина послал «с нарочным наемным человеком, а именно вотчины капитана Петра Андреева сына Корякина Бежецкого уезду сельца Холму с крестьянином Миней Галахтионовым, который посланный… возвратно ему, Тыранову, явился и объявил, что означенные деньги показанному заимодавцу Кокушкину он, Галахтионов, отдал и получил в приеме тех денег от него Кокушки-на росписку, також и уведомительное письмо [его] поверенному бежецкому бежецкому купцу Ивану Ильину Тырнову… точию те посланные как росписку в приеме означенных денег, так и уведомительное письмо дорогою на переправах, а именно от Соснинского яму, едучи рекою Волховым к Бронницкому яму внезапно тонул и в тогдашнее время от великого страха утратились». Далее заемщик сообщал, что собирается навести соответствующие справки, наличных денег у него нет, но имеются опротестованные векселя на соответствующую сумму. Магистрат постановил дать возможность Тыранову получить подтверждение от Кокушкина, и на этом разбор дела завершился.[184]

Спустя несколько лет, в 1753 г., когда А. И. Дедюхин предъявил в магистрат четыре просроченных векселя на 88, 50, 127 и 112 руб., отделаться столь легко от кредитора Тыранову уже не удалось. Из дела выясняется, что вексель на 88 руб. был выписан еще в 1745 г. сроком на 1 месяц, был опротестован и тогда Тыранов объявил, что уже выплатил 50 руб., а на остальные просил «сроку». Вексель на 50 руб. он выписал в 1746 г. на имя И. П. Вытчикова, приказчика петербургского купца И. Яковлева. В том же году жена Вытчикова пыталась эти деньги от него получить, но Тыранов заявил, что выплатил 16 руб., а на остаток суммы также просил «сроку», после чего Вытчиков перевел вексель на Дедюхина. Между тем, в апреле 1747 г. Тыранов выписал еще один вексель на Дедюхина на сумму 127 руб. сроком на восемь месяцев. В январе 1748 г. эти деньги с него пытались взыскать, но не застали дома. Наконец, вексель на 112 руб. был выписан Тырановым на имя все того же Дедюхина вместе с М. Ф. Завьяловым в 1746 г. Попытка в 1747 г. получить долг провалилась, поскольку Завьялова в городе не было, а Тыранов, как и прежде, просил «сроку». В марте 1753 г., то есть через восемь лет после того как был выписан первый вексель, Дедюхин дал Завьялову срок до января 1754 г., а Тыранов уже на следующий день объявил, что платить ему нечем. Двор, лавка и огородная земля Тыранова были оценены соответственно в 50, 35 и 5 руб. В торгах приняли участие М. Л. Ревякин, предложивший за двор – 70 руб., за лавку – 50 руб., а за огород – 7 руб., и С. Г. Бурков, предложивший соответственно 80, 59 и 8 руб. Тогда Ревякин надбавил 2 руб. за двор, 1 руб. за лавку и 50 коп. за огород. Но в дело вмешался Дедюхин, который добавил за двор еще 25 руб., за лавку – 4 руб., а за огород 50 коп., сообщив при этом, что «впредь торговаться не будет».

Магистрат постановил продать имущество Тыранова Дедюхину, а самого должника держать под караулом пока не возвратит остаток долга. На это Тыранов вновь попросил у Дедюхина «терпения» до 1754 г., и тот согласился.[185] В данном деле обращает на себя внимание, что Дедюхин продолжал ссужать Тыранова деньгами, имея на руках уже просроченные векселя, по которым заемщик постоянно просил «сроку». Можно предположить, что до поры до времени Тыранов казался практичному Дедюхину человеком вполне платежеспособным и лишь, когда стало ясно, что дела его окончательно пришли в упадок, заимодавец предпринял энергичные меры, чтобы получить свое.

По-своему необычное и одновременно с этим типичное, растянувшееся более чем на 20 лет дело повествует о взыскании долга по векселю на 104 руб., выписанному в 1730 г. А. О. Осоковым на имя С. Я. Ревякина сроком на год, поручителем по которому был Федор Шишин. Опротестован вексель был уже в 1731 г., но взыскать деньги с должника тогда не удалось, а вскоре и сам должник, и его поручитель умерли. После этого на протяжении многих лет вексель передавался из рук в руки, пока в 1753 г. не оказался у С. А. Горбунова, который решил взыскать возросшую до почти 510 руб. сумму с детей поручителя, братьев Алексея и Василия Шишиных. Магистрат направил к братьям копииста Сусленникова с тем, чтобы тот арестовал и описал их имущество, но те сделать этого не позволили, хотя и выразили готовность оплатить долг. Вызванные в магистрат братья «как справедливости, так и опровержения никакова не показали». Тогда их имущество, включая двор и большое количество разных товаров (ткани, предметы одежды, свечи, украшения и др.) были все же описаны на общую сумму около 315 руб. Состоявшийся торг особой прибыли не принес: было добавлено в общей сложности 5 руб. Однако Шишины, по-видимому, располагали и наличными деньгами, поскольку на обороте векселя была сделана запись о том, что «по сему векселю настоящие деньги и с проценты получены сполна».[186]

Уникальная информация о хозяйственной деятельности бежечан содержится в архивном деле 1771 г. о взыскании с купца Василия Ивановича Рогозина 142 руб. по двум векселям, выданным им в предыдущем году своему земляку М. Д. Демину, который, в свою очередь, перевел их на ратмана магистрата А. Ф. Лесникова. Рогозин сообщил, что «в сроки до протесту векселей ему, Демину, деньгами и товаром заплатил сполна, а потом имелся с ним, Деминым, по тем векселям и в имеющихся на нем, Рогозине, сверх тех векселей за козлины в тритцать шести рубля розщет, по которому осталось доплатить тритцать рублев дватцать шесть копеек, о которых на щетном реестре он, Матвей Демин, сам своею рукою написал точно, что только осталось на нем, Рогозине, тритцать рублев дватцать шесть копеек, которой щетной реестр… его руки Демина на обличение и представляет». Соответствующий документ, который имеет смысл привести полностью, действительно имеется в деле:

«Отдача товару и денег по векселям.

Масла деревянова 6 пуд по 15 ко[п]., ведерка 4 ко[п].

Тонкой холст 1 рубль 18 ко[п].

Бра[187]., дватцать аршин ц[еною] 65 ко[п].

красной икры 4 фу[нта] ц[еною] 14ко[п]. чашка 2 ко[п].

двойная чашка 9 ко[п].

мера орехов 40 ко[п].

Бадейка меду 2 ру[блев], 5 ко[п].

Всего на 5 ру[блев], 14 ко[п].

Масла коровьева 10 пуд, 4 фу[нтов].

Сала топленаго 11 пуд, 18 фу[нтов].

Сала сырцу 7 пуд, 23 фу[нтов].

Всего того на 49 ру[блев], 2.. [край листа оборван] за козлины

за тем в том… [край листа оборван]

Деньгами снесено на дом 40 ру[блев]

Без нас у домашных 5 ру[блев]

Ис Тихвны, приехачи к лавке 25 ру[блев] на дом снесено 15 ру[блев]

Сергей Тыранов с Якова Панамарева взял 3 ру[бли] и перевелись

Из Москвы свеч восковых 5 фу[нтов] по 30 ко[пеек]

Шляпа ц[еною] 68 ко[пеек]

Сазан свежей 13 фу[нтов] – 22 ко [лейки]

Осетрова голова 8 фу[нтов] – 16 ко[пеек] двух орешков прянышивых 8 по 6 фу[нтов] – 4 ко[пейки] кедровых орешков 3 фу[нта] по 3 ко[пейки] – 12 ко[пеек] яблоков свежих 30 по 4 ко[пейки]

Всего на 2 ру[бли]

После святой недели снесено 90 ру[блей]».[188]

Казалось бы, заемщик представил неопровержимые доказательства своей невиновности. Но не тут-то было. Из дела выясняется, что Демин обратился в словесный суд, требуя зачесть уплаченные ему Василием Рогозиным 120 руб. в счет давнего долга его отца, Ивана Рогозина с тем, чтобы затем названную сумму взыскать с Василия вторично. Последний однако с этим согласиться не мог, «понеже отец его, Рогозина, в давных годах в неисправу и в убожество впал, а за долги разным людем все движимое и недвижимое имение описано и во удовольствие заимодавцев без остатку распродано и ему, Василью Рогозину, в наследстве из имения отца его ничего не осталось и не получивал, а торг и потомство имеет он, Василей, от собственных своих торгов и своего капиталу и, заимывая у посторонних людей, а не отца его, Ивана Рогозина, почему за отца и платить неповинен».[189]

Судя по всему, на этом производство по данному делу остановилось и лишь спустя пять лет на нем появилась запись, согласно которой «бывшие присудствующие ратманы Антон Лесников, Петр Велицков объявили, что по сему делу, после взятья от векселедавца Рогозина скаски, от просителя Матфея Демина по многим требованиям доказательства не дано и ходатайства не имелось, за чем и осталось сие дело нерешенным».[190] Читая эту запись, нельзя не пожалеть, что подобную аккуратность в оформлении дел служащие магистрата проявляли не столь уж часто.

Что же касается Рогозина-старшего, то он, судя по сохранившимся документам, был своего рода должником-рекордсменом. По разным неоплаченным векселям он задолжал:

купцу Е. Я. Брудастову – 316 руб. 96 коп.,

купцу П. И. Первухину – 17 руб. 50 коп.,

канцеляристу В. М. Жукову – 160 руб.,

помещице П. Р. Карповой – 100 руб.,

помещику Н. И. Кожину – 50 руб.,

коллежскому регистратору К. Ф. Рогозину – 30 руб.,

купцу М. Д. Демину – 83 руб.,

купцу М. А. Тыранову – 44 руб.,

купцу А. И. Буркову – 169 руб.

Всего: 968 руб. 46 коп.

В фонде Бежецкого городового магистрата находятся два архивных дела о взыскании долгов с Рогозина-старшего, из которых следует, что процесс против него был начат по инициативе купца А. И. Буркова, который, по-видимому, не сумев ничего добиться в Бежецке, обратился за помощью в Угличский провинциальный магистрат. Оттуда в ноябре 1760 г. пришел указ о взыскании с Рогозина в пользу Буркова по двум просроченным векселям 169 руб. При этом оба векселя были переводными и были выданы Рогозиным в августе 1758 г. в Новой Ладоге: один, на 29 руб. – вологодскому купцу Г. Ф. Свинобоеву, а другой, на 140 руб. – бежечанину И. С. Павлову. Причем, последний выступал поручителем по первому векселю и уплатил по нему за Рогозина, а затем оба векселя перевел на Буркова.[191]

Но лишь присылкой указа угличские начальники не ограничились. С ним в Бежецк прибыл пищик, который описал часть имущества должника. После этого дело оказалось в ведении словесного суда, которому Иван Рогозин сообщил, что ничего не имеет, «кроме крепостного своего двора с хоромным строением с дворовою и огородною землею и со всеми угодьи, обстоящаго в городе Бежецку в Никольской улице, идучи из города на левой стороне меж дворов бежецких купцов Ильи Иванова сына Сапожникова, да Ивана Ларионова сына Телегина, а позади того двора и огорода двор и огородная земля умершаго бежецкой канцелярии копеиста Ивана Степанова жены ево Татьяны Ивановой дочери, да огородной земли с садом, находящейся в той же улице, идучи от города по левой же стороне, коей по одну сторону двор, доставшейся по наследству умершему купцу Филипу Кобылину, по другую – двор салдатки Настасьи Хлопаловой, а позади оной земли пахотная розсылыцицкая земля, на которую огородную землю, хотя он Рогозин крепостей и не имеет, ибо оная находилась мирская, но по владению предками ево ею изстари и по находящемуся на оной саду по нынешнему межеванию в силу межевой инструкции отписана ему Рогозину». Одновременно он сам назвал еще несколько своих кредиторов, имевших право претендовать на его имущество. Словесный суд здраво рассудил, что, дабы все вырученные за продажу имущества Рогозина деньги не достались одному Буркову и другие «просители исков своих не лишились», надо все описать заново, что и было сделано. В результате недвижимое и движимое имущество[192] должника было оценено в 81 руб. 25 коп.

Получив эти объяснения и опись, словесный суд вступил в длительную переписку с Бежецким и Угличским магистратами и в декабре 1760, а затем вновь в мае 1761 г. жаловался, что не получает от них никаких ответов. Тем не менее, имущество Рогозина было все же выставлено на продажу и за него выручено 142 руб. Этой суммы было явно недостаточно, однако за сентябрь 1761 г. имеются сведения о возвращении кредиторам части долгов на общую сумму 510 руб. 76 коп. Судя по всему, по крайней мере часть долга была взыскана с поручителей Ивана Рогозина – М. Демина, А. Рогозина, И. Тыранова, М. Завьялова, И. П. Сорокина и А. Ососкова. Так, уже в ноябре 1760 г. надворный советник Г. Р. Маслов-Нелединский, действовавший от имени своей сестры П. Р. Карповой, приказал своему «человеку» получить с поручителя М. Демина 33 руб. 33 коп. Коллежский регистратор К. Ф. Рогозин в апреле 1761 г. согласился подождать возвращения долга до 1763 г., но уже в сентябре его служитель расписался, что получил деньги «сполна».

В июле 1762 г. Прасковья Карпова писала брату:

«Государь братец Таврило Родионович многолетно здравствуй. Имеетца у меня по прошению человека моего в бежецком суде на бежецкаго купца Ивана Рогозина по векселю с протчими дело, о чем вы по склонности к вам ево, Рогозина, ко мне об отдаче терпения писали, чего ради я ему по своему векселю в достальных деньгах терпения дать обязуюся до 1767 году, в чем вам, государю братцу где подлежит подписатца верю и остаюсь на вас в надежности. Прасковья Карпова».

Несколькими месяцами ранее бежецкие выборные обратились к помещице Кожиной (жене кредитора Рогозина Никиты Кожина):

«Милостивая государыня Настасья Борисовна. По чиненному служителем вашим Лукой Дементьевым у нас по поверенности вашего благородия прошению с несостоятельного вашего векселедавца Ивана Рогозина в 53 рублях векселю ис продажного ево имения получено показанным служителем вашим Дементьевым только 13 рублев 25 копеек, да сверх того з бедных и неимущих поручителей взыскано еще 39 рублев 75 копеек, которые ныне уже у словесного суда и в сохранении состоят. Должные же по тому векселю рекамби[193] и проценты вашему благородию с тех поручителей по бедности их взыскать поистине трудно и кроме продажи их имении не можно, что немалое время продолжитца. Итак снисходительством, а паче человеколюбием вашим не возможно ли те рекамбьи и проценты милостиво отпустить, за что уже всемогущество Божие вашему благородию возместить не оставит, и что последовать имеет, благоволите нас уведомить письменно. И тако остаемся вашего благородия покорнейшие слуги…».

На этом письме имеется приписка, свидетельствующая о том, что помещица проявила если не человеколюбие, то по крайней мере здравый смысл: «показанные деньги извольте немедленно ему, человеку Луке Дементьеву, отдать и за проценты два рубли мне осталось, рекамбьи отпускаю с проценты. Настасья Кожина».

Для полноты картины стоит добавить, что с конца 1760 и на протяжении всего 1761 г. Рогозин находился под арестом. В одном из недатированных документов словесного суда говорится: «доколе все[м] значившимся в деле исцом удовольствие не получитца, також к решению об нем делу не последует, содержать ево, Рогозина, под караулом скована без выпускно». Одновременно упоминается, что злосчастный, вконец разорившийся должник «по некоторому о секрете делу бран был в Углицкую провинциальную канцелярию».[194]Что это было за секретное дело, неизвестно, но, вероятно, оно было связано с участившимися тогда в Бежецке случаями произнесения «слова и дела». Поскольку происходило это по большей части среди арестантов городской темницы, возможно, Рогозина возили в Углич в качестве свидетеля.[195]

Нам не дано узнать, почему пришли в запустение дела Ивана Рогозина, который в предшествующие годы был, судя по всему, довольно активным коммерсантом и активно участвовал в торгах при распродаже имущества других должников. Обращает на себя внимание, что в 1760 г., когда на него обрушились вышеописанные несчастья, он был еще довольно молодым человеком 41 года, женатым второй раз и имевшим от первого брака трех сыновей погодков, из которых Василий был самым младшим. В ревизских сказках 1763 г. все это семейство описано вместе, из чего можно заключить, что к этому моменту сыновья продолжали жить с отцом. Не исключено, что жили они в том же дворе, что и прежде, но теперь уже не в качестве владельцев, а арендаторов.[196]

Как видно по двум последним примерам, в XVIII в. продолжала действовать древнерусская правовая норма,[197] согласно которой долг отца переходил на его сыновей. Е. Н. Швейковская видит в этом «нераздельность семейного коллектива с одним главой, состоящего из нескольких ячеек, его цельность, крепившуюся общими доходами и хозяйствованием».[198] В случае же с семьей Рогозиных аргументы Василия, утверждавшего, что все свое имущество он заработал сам, а не унаследовал от отца, были, видимо, признаны резонными. Вполне вероятно, что данный факт указывает на определенную трансформацию, переживаемую институтом семьи в XVIII в., и этот процесс еще ожидает своего исследователя.

Дело Рогозина, потребовавшее от служащих Бежецкого магистрата немалых усилий, было далеко не самым запутанным. Два других рассмотренных ниже дела, содержащих немало бытовых подробностей, демонстрируют, что на протяжении столетия использовавшиеся при этом процедуры мало менялись. Одновременно они вновь подтверждают разницу в отношении магистрата к «своим» и «чужим».

Дело Афанасия и Антона Попковых

В августе 1723 г. Степан Фортунатов, приказной человек баронов Строгановых, подал в Бежецкий магистрат челобитную, согласно которой в мае 1716 г. бежецкие купцы братья Афанасий и Антон Попковы заняли по кабальной записи у приказного человека Г. Д. Строганова Ивана Мартыновича Простова 160 руб., которые должны были отдать в декабре того же года. В 1717 г. Афанасий Попков занял у него же еще 171 руб., из которых вернул 80 руб., а в 1718 г. Антон Попков одолжил еще 100 руб. На два последних займа в деле имеются копии крепостных писем:

«Благодетель мой Иван Мартынович, божиею милости здравствуй. Бежечанин Антон Попков челом бьет. Известно милости твоей буди, которыя деньги взял я у милости твоей сто рублев и такия деньги повинен я тебе платить и з женою своею неотложно, а отдать такие деньги в предбудущем 720 году генваря 6 дня все сполна без задержания, а крепости я написать не успел за скоростию отъезда твоего и за отлучение [м] крепостных дел подьячих, а ежели он поволит и мне дать в тех вышеописанных деньгах во сте рублях крепость, а сию грамотку ради уверения писал я Антон Попков своею рукою…».

Из последующих документов дела выясняется, что Иван Простой умер, а его сын Михаил «поступился» долгами в пользу Фортунатова. В октябре 1723 г. последний прислал в Бежецк своего представителя – работника Ивана Середнего. Тогда же Афанасий Попков был допрошен в магистрате и показал:

«… в том же 718 году посланной от него ответчика для продажи товаров работник ево Бежецкого уезду села Друцкова крестьянин Ульян Иванов на Макарьевской ярмонке уплатил денег сто Рублев при свидетелех – угличанине посацком человеке при Якове Иванове сыне Долгом, да при бежечанех посацких людях при Василье Петрове сыне Шишине, при Иване Иванове сыне Меньшом Ососкове, да он же, Иван Простого, за те ж заемные деньги в том же 718 году в доме ево у него ж, ответчика, взял товаров: жемчугу, сукон голанских, штофей шелковых, стамедов, флеров черных по цене на семьдесят рублев при том же вышеописанном свидетеле угличанине Якове Долгом, а за тем де ему ответчику по тому письму додать тольки тридцать алтын две деньги».

Попков предъявил копию расписки Простова о взятых у него товарах, заявив при этом, что подлинники расписок были у него украдены во время пожара, о чем он подавал челобитную, и ссылался на то, что эти расписки видел бежечанин Потап Дедюхин.

В ноябре в Бежецк вернулся Фортунатов, по мнению которого никакого пожара у Попкова никогда не было, и все документы целы. Дедюхин же, утвержал он, в свидетели не годится, поскольку Афанасий Попков женат на его дочери, а что касается Якова Долгова, то «оному Долгому верить не надлежит для того, что он, Долгов, подозрительной человек, потому что после смерти Ивана Простого на поминках ево, Простого, у жены его Пелагеи Якимовой дочери из дому госпоцкого украл тулуп черной ценою рублев в десять, которой и отдал оной тулуп через священника Григорья Степанова церкви Рождества Иоанна Предтечи ей Пелагеи лицом».

Спустя несколько месяцев Афанасий Попков в свою очередь подал в магистрат челобитную, в которой писал, что они с Фортунатовым дали расписки, обещая не покидать Бежецк до окончания дела, однако Фортунатов уехал и Попков просил разыскать тех, кто за него ручался. В апреле 1724 г. из Бежецкого магистрата был направлен запрос в Угличский провинциальный магистрат с просьбой опросить Долгова. В мае оттуда пришел ответ. Угличские коллеги сообщали, что о краже тулупа им ничего не известно, а Долгов утверждает, будто видел, как Простой брал товары, но покупал ли он их или забрал в счет долга, не знает. Допрошенный в магистрате Ульян Иванов (помещичий крестьянин драгуна И. П. Суворова) подтвердил, что заплатил Простому на Макарьевской ярмарке 100 руб. и получил расписку. По-видимому, на этом дело остановилось, поскольку в августе 1726 г. Фортунатов пожаловался на волокиту в Главный магистрат, утверждая, что бежецкий бургомистр чинит Попкову «поноровку», и прося передать дело для рассмотрения в Ярославль. Соответствующий указ был послан в Бежецк, но в ноябре 1726 г. Попков попросил дело в Ярославль не передавать. В марте 1727 г. Ярославский магистрат дело все же запросил, но из Бежецка отвечали, что передать его не могут, поскольку Фортунатов в нарушение поручных записей уехал из города. Далее вновь последовала многолетняя пауза и лишь в 1732 г. дело «Фортунатов против Попкова» было затребовано Бежецкой воеводской канцелярией, после чего следы его затерялись.[199]

Дело Семена Серкова.

15 апреля 1763 г. приказчик цывильского купца Ф. И. Постовалова Ларион Давыдович Журанкин подал в Бежецкий магистрат челобитную, в которой просил взыскать по просроченному векселю 310 руб. с кашинского купца Семена Тимофеевича Серкова. Челобитчик сообщал, что обращался с соответствующей просьбой в Кашинский городовой магистрат, но там сослались на указ Главного магистрата о том, что в виду имеющихся у Серкова с магистратом приказных ссор, его дела им «не ведать». Далее из дела выясняется, что вексель был выдан в Рыбной Слободе 25 июня 1761 сроком на год. В июне 1762 г. там же, в Рыбной Слободе он был опротестован, а уж затем Журанкин обратился в Кашинский магистрат.

В Бежецке проявили оперативность и тут же послали в Кашин рассылыцика Г. Возгревского, снабдив его соответствующей промеморией в адрес тамошнего магистрата. Уже в мае 1763 г. из Кашина сообщали, что взяли под караул поручителя по векселю Серкова купца Щепина. Однако вскоре Журанкин подал новую челобитную, согласно которой, когда Возгревский прибыл в Кашин и там в магистрате в присутствии Серкова была зачитана промемория из Бежецка, заемщик обвинил Журанкина в корчемстве. Дело было передано в Кашинскую воеводскую канцелярию, которая решила до сбора справок отдать обоих на поруки и сообщила в Бежецк, что речь шла «про продажу Алаторскаго уезду села Порецкого крестьяны по их названию питья квас, которой по вкусу сладок как мед, а кисель как квас». Однако, поскольку Серков порук не представил, его было решено отослать в Бежецк.

Между тем, 30 мая 1763 г. Журанкин представил в Бежецкий Магистрат еще один вексель на 60 руб., выданный Серковым в Петербурге в марте 1762 г. сроком на две недели уже знакомому нам кашинскому купцу Ивану Васильевичу Сутугину. Тогда же этот вексель был Сутугиным опротестован. Доставленный в Бежецк Серков заявил, что «за некоторыми причинами» он не может оправдаться в Бежецке, а хочет судиться в Угличском провинциальном магистрате. В ответ на это бежецкие чиновники постановили взять с Серкова сказку, повинен ли он платить по двум векселям и, если да, то может ли, а если нет, то какое у него есть движимое и недвижимое имение. Одновременно ему было предложено представить свое «законное оправдание». В Угличе же его ведать было не велено. Однако, возможно, чтобы перестраховаться, они все же написали в Углич, сообщив, что Бежецкий магистрат «того дела производить собою имеет немалую опасность».

В июне 1763 г. из Углича пришел ответ: хотя «оной Серков и показывал на присудствующих Бежецкого магистрата подозрение, но того дела Углицкому провинциальному магистрату к разбирательству из Бежецкого магистрата взять неможно, для того, что то его Серкова подозрение имеет ли сходство з законным и возможно ль оное почесть за подозрение…», неизвестно. В Бежецке решили взять с Серкова объяснение, какое именно он имеет «подозрение» на здешний магистрат. Ответа на этот вопрос в деле нет. Однако есть основания полагать, что мы имеем дело с тем самым кашинским ратманом Серковым, который в 1747 г. был прислан в Бежецк в качестве внешнего управителя городом, когда там случился паралич местной власти, и который вызвал на себя поток жалоб бежечан.[200]

Так или иначе, но 20 июня Серков все же дал пространные объяснения по поводу своих долговых обязательств. Он утверждал, что цывильского купца Постовалова «самолично не знает и никогда не видал, а имел он Серков в прошлом 761 году в июне месяце с цывилянином Андреем Петровым сыном Перетрухиным торг, у коего во время Петровской ярмонки и купил овсяных круп четыреста четвертей ценою за каждую четверть по рублю по пятнатцать копеек и того на четыреста на шездесят рублев, в которую сумму против договору и отдал де ему, Перетрухину… на имя свое векселя». При этом Перетрухин неизвестно почему велел якобы выписать вексель на имя купца Постовалова. 20 января 1763 г., когда Серкова не было дома, Перетрухин прислал к нему в Кашин своего работника, цывильского купца Кондратия, «а чей отечеством и какое ему прозванье, того жена его, Серкова, не упомнит», который объявил его жене, чтобы он отвез полагающиеся по векселю деньги к Перетрухину в Москву. Жена Серкова обещала, что муж так и сделает, дав при этом «по требованию работника» ему денег 1 рубль 20 коп. Серков в это время находился в Торжке и, узнав о требовании Перетрухина, отправился в Москву. Там он остановился на квартире в Новой Слободе у купца Михаила Федорова и занялся поисками Перетрухина. 30 января на квартиру, где жил Серков, «в поздное время» приехал Перетрухин с каким-то офицером и другими людьми, в том числе с работником Кондратием. Серкова они не застали и передали через хозяина, чтобы он явился «к ним на квартиру з деньгами к спиридоенскому попу, что на Козьем болоте,[201] а как ево попа зовут они не сказывали, и он Серков не знает». Однако на следующий день Серков явился по указанному адресу и стал требовать, чтобы Перетрухин показал ему подлинный вексель, обещая заплатить по нему наличными. Перетрухин вексель, видимо, показал и пошел вместе с Серковым к упоминавшемуся выше офицеру, который оказался зятем купца Постовалова Андреем Семеновым. Офицер сказал Серкову, что он может отдать деньги Перетрухину, но до 11 февраля за «тогдашными сырныя и первой великого поста неделями», из-за чего «за собранием к платежу в ту сумму имеющихся ево Серкова на разных людях долгов отдачи не было». В этот день Серков принес деньги на квартиру к Перетрухину, но при этом пришел не один, а с «ызвощиком кашинского уезда вотчины господина помещика Алексея Никифорова сына Хвостова сельца Наквасина крестьянином Матвеем Ивановым».

Серков принес 270 руб., и стал отдавать их при этом свидетеле Перетрухину. В это время к ним «кашинской купец, а по тому векселю поручитель Михаило Алексеев сын Щепин, которой, будучи в Москве, на оную ево Перетрухина квартиру пришел для исправного по поручительству ево им, Серковым, платежа». Перетрухин взял 150 руб., заметив при этом: «обидно, что деньги все медные». После этого Щепин ушел, а Серков «отдавал на щет ему Перетрухину означенное число двести семьдесят рублев, а при том приеме те деньги по приказанию ево, Перетрухина, разбирать и щитать пособлял чебоксарского купца Василия Пономарева прикащик ево Иван Козмин».

В этом месте стоит сделать паузу, поскольку фигурирующие тут суммы не вполне ясны. Как мы помним, вексель был выписан на 310 руб., а Серков, судя по всему, уплатил Перетрухину, как можно понять из его показаний, сперва 150, а затем еще 270 руб. В действительности, видимо, он уплатил только 270 руб., оставшись должен еще 40 руб. Но на этом дело не закончилось. «По приказу ево, Перетрухина» Серков купил «на ево щет сахарницу жестяную, дал семьдесят копеек, штоф францужской водки с провозом в шездесят копеек, четыре галенка белаго вина – рубль, простого вина – тритцать копеек, да сверх же того платежа и покупок взял он, Перетрухин, при означенном прикащике чебоксарком купце Козмине у него Серкова печатку немецкой работы, которую он Перетрухин и удержал у себя, сказав при том, что он, Серков, достальные в число помянутой суммы деньги отдал и тогда ж та печатка отдана будет». Серков «просил дать терпения, а на векселе платежную сумму подписать или особливую расписку дать», оговорив при этом, что в Москве ему денег взять не у кого. Перетрухин сказал Серкову, чтобы он ехал в Кашин и привез остальные деньги «в скорости в Москву», а если специально для этого ехать в Москву ему будет «убыточно», то, чтобы ждал его в Кашине, «понеже де он, Перетрухин, имеет надобность ехать в Дмитров х купцу Александре Толченому,[202] а оттуда и в Кашине у купцов Сутыгиных в том числе и у него, Серкова, прогцет учинить имеет». Перетрухин при этом поклялся, «чтоб он Серков никакого сумнения о неподписке на векселе платежа денег и о недаче расписки не имел, ибо де он Перетрухин и за тысячу Рублев не погрешит, чтоб в том какое душевредство учинить», «почему он Серков, имея християнство, а токмо паче полагаясь на то, кто находились при том платеже денег вышеупоминаемыя свидетели, ему Перетрухину и поверил». К тому же Перетрухин привел Серкова к вышеупомянутому офицеру и при нем повторил свое обязательство.

Серков отправился домой и, затем, обзаведясь деньгами, вернулся в Москву, но ни Перетрухина, ни Семенова там не нашел. Вспомнив, что Перетрухин собирался в Дмитров, Серков поехал туда, но и там его не нашел и вернулся в Кашин, где его уже ждал Журанкин «с кредитным же письмом, точию в том кредитном письме и на векселе означенной учиненной им Серковым уплаты не подписано, почему он Серков, видя неподписание им уплаты, признавая за фальшивость и причинения себе от напрасного за показанною уплатою вдвойне денег платежа крайняго разорения, тех всех по векселю денег с рекамбиею и проценты за вышеписанными обстоятельствы» платить отказался.

Что же касается векселя на имя И. В. Сутугина, то и по нему «платить он, Серков, не должен, потому что он, Серков, у него, Сутугина, никогда не бирывал». В 1762 г. «зимовали они, Серков и Сутугин, на Соснинской пристани с выгруженным хлебом обще, и, будучи в Санкт-Петербурге, он, Серков, ис того Санкт-Петербурга на показанную Соснинскую пристань выехал для перевозу своего хлеба с той пристани в Санкт-Петербург». У Сутугина на пристани оставался работник, и он попросил Серкова взять у этого работника деньги, вырученные за продажу хлеба и привезти ему в Петербург. Серков просьбу выполнил: взял у работника около 200 руб. и привез в Петербург, где поселился на квартире у купца И. С. Добрынина. Явившись к Сутугину (тот жил в доме «живугцаго в Санкт-Петербурге кашинского купца Артемья Дружинина»), Серков сообщил ему, что привез деньги. Сутугин сказал, что справляет именины жены и «поднес ему, Серкову, большую чарку вина, коею он Серков и выпил», после чего и стал просить Сутугина одолжить ему 60 руб. для «разделки с вощиками… до получения ис казны за поставленный им Серковым хлеб денег на самое малое время, как на неделю». Сутугин велел Серкову написать вексель «с показанием платежа тех денег по объявлению», что Серков и сделал. После этого, «быв для имянин жены ево пьяные», Серков с Сутугиным отправились за привезенными Серковым деньгами на квартиру Добрынина. Здесь Серков отдал Сутугину все привезенные им деньги и попросил дать ему из них 60 руб., означенные в векселе. «Но токмо оной Сутугин, быв весьма пьян, тех денег не дал, и вексель у себя удержал,, но, вынявши озартным образом, пьянски видно, письменную бумагу ис кармана, объявил ему, Серкову, якобы тот писанной им Серковым вексель изорвал в мелкия части,, почему он, Серков, признавает ныне, что тогда им, Сутугиным, учинена та раздирка какой-нибудь записке, а не векселя». В качестве свидетеля Серков называл купца Добрынина.

Бежецкий магистрат рассудил по справедливости. В оформлении векселя на имя Сутугина была обнаружена неточность, на основании которой ему было решено отказать. Претензии же Журанкина сочли резонными. В Кашин был послан запрос относительно имущества Серкова и Щелкина. Оттуда отвечали, что заниматься имуществом Серкова «опасаются», а имущество Щелкина будут оценивать. В августе 1763 г. Серков попросил отправить его под караулом в Кашин, где у него имелись наличные деньги. Просьба была удовлетворена, и вскоре Серков выплатил 200 руб. и просил «терпения» в остальных деньгах до 1764 г.[203]

В деле Серкова обращают на себя внимание несколько моментов. Во-первых, это оперативность, с которой в данном случае действовал Бежецкий магистрат. Не исключено, что это было связано с личностью должника, и бежечане попросту обрадовались возможности отомстить Серкову за прошлые обиды. Однако столь же оперативно в данном случае действовали и другие вовлеченные в дело учреждения, что отнюдь не было правилом. Во многих других случаях магистрату приходилось посылать запросы по несколько раз и так и не получать ответа. Так, к примеру, в 1761 г. А. К. Воинов опротестовал вексель на 30 руб., выданный новгородским помещиком И. С. Путятиным. Три года спустя, в октябре 1764 г. он вновь обратился в магистрат, и оттуда было послано соответствующее доношение в Новгородскую губернскую канцелярию, откуда только в ноябре 1766 г. пришел ответ о том, что канцелярия дважды посылала соответствующие запросы местному комиссару С. Буханинову, но ответа от него не получила. Еще через год Бежецкий магистрат обратился уже в Сенат, отмечая при этом, что в Новгород писали несколько раз и «на производство по тому делу при тех доношениях послано гербовой бумаги двенадцать листов». По-видимому, из Сената ответа также не дождались, поскольку в марте 1768 г. магистрат отправил в Новгородскую канцелярию новое доношение. Судя по тому, что больше никаких документов в деле нет, на этом оно и закончилось.[204]

Второе обстоятельство, обращающее на себя внимание, связано с некоторыми особенностями содержащего интереснейшие бытовые детали рассказа Серкова. С одной стороны, все, что о нем известно, свидетельствует о том, что этот человек умел за себя постоять: у него были непростые отношения с Кашинским магистратом, на который он очевидно жаловался в вышестоящие инстанции, а в своем рассказе он упоминает, что судился и с Сутугиным, на которого подавал донос в Камер-коллегию. Однако в своих показаниях, если, конечно, считать их правдивыми, Серков позиционировал себя как человека честного, но несколько наивного и доверчивого и в силу этого ставшего жертвой мошенничества. Примечательна его готовность уплатить долг Перетрухину, даже совершая для этого достаточно продолжительные поездки. Согласие же уплатить долг вторично, по-видимому, надо трактовать как осознание бесполезности дальнейшей борьбы и невозможности справиться с судейской машиной. И это притом, что никаких попыток проверить его показания Бежецкий магистрат не предпринимал.

Еще одна тема, отчасти затронутая в приведенном выше примере с векселем И. С. Путятина связана со взысканием вексельных долгов с помещиков, что было обычно делом далеко непростым. Неслучайно, как было показано выше, обладавшие такими векселями горожане старались перевести их либо на других дворян, либо, на худой конец, на служащих воеводской канцелярии, в чьем ведении находилось местное дворянство. При этом, как и с финансовыми расчетами между другими категориями населения, в каждом конкретном случае исход дела был непредсказуем.

Вексельные споры с участием дворян

Первая мысль, возникающая при обсуждении вопроса о взыскании вексельных долгов с дворян, в особенности, когда их кредиторами были лица, находившиеся на более низких ступенях социальной лестницы, что социальный капитал представителей «правящего класса» позволял им успешно обороняться от всевозможных финансовых претензий, а государство им в этом всячески помогало. Имеющиеся в нашем распоряжении документы этого, однако, не подтверждают, хотя и социальный капитал дворян, и коррумпированность чиновников, безусловно, играли свою роль. Но сложности, с которыми сталкивались купцы-кредиторы, были связаны в первую очередь с запутанностью самой процедуры, а также с подсудностью разных социальных категорий россиян этого времени разным государственным учреждениям. Городовой магистрат, где купец опротестовывал выданный ему дворянином вексель, должен был затем обратиться в воеводскую канцелярию, и хорошо, если речь шла о своем, местном помещике. Впрочем, в воеводскую канцелярию следовало обращаться и, когда заемщиками по просроченным векселям были крестьяне. Когда же таковыми были церковники, магистрат должен был послать соответствующую промеморию в духовную консисторию. При этом надо иметь в виду, что, хотя воеводскую канцелярию, ведавшую и уездными дворянами, и всеми категориями уездных крестьян, возглавлял дворянин, его подчиненными, непосредственно отвечавшими за производство дел, были преимущественно не имевшие классного чина мелкие служащие, тесно связанные родственными и хозяйственными связями с городским населением. Аналогичным образом обстояло дело и в духовной консистории. Между тем, руководство городового магистрата избиралось самими горожанами, а уж его служащие и вовсе были им «социально близкими». В этом отношении горожане имели явное преимущество.

С другой стороны, хотя общее число вексельных сделок с участием дворян в нашей базе достаточно велико, число соответствующих дел, сохранившихся в фонде Бежецкого городового магистрата, им сильно уступает. Можно предположить, что, опротестовав вексель в магистрате, многие купцы затем обращались непосредственно в воеводскую канцелярию, чей фонд сохранился лишь фрагментарно. Однако и дошедшие до нас источники вполне репрезентативны. Рассмотрим несколько типичных дел.

В 1755 г. бежецкий помещик Платон Минич Попуцкий одолжил у купца Василия Федоровича Шишина 350 руб. сроком на два года. Вексель был опротестован и переведен на П. К. Воинова. В 1770 г., то есть через 15 лет после оформления векселя Воинов объявил в магистрате, что долг до сих пор не уплачен, что заемщик умер, но после него осталось имение, унаследованное его братом отставным капитаном Григорием Попуцким. Соответствующая промемория, из которой следует, что, с учетом процентов и рекамбии, долг за прошедшие годы вырос до 1148 руб. 12 коп., была послана в воеводскую канцелярию, где служил Воинов. Канцелярия произвела опись имения Попуцкого и наложила на него секвестр. Владелец обещал прийти в магистрат для объяснений, но не явился и тогда магистрат (!) выставил его имение на продажу и благополучно продал за 500 руб.[205]

Иначе сложилась судьба векселя на 50 руб., выданного коллежским асессором кн. Р. В. Морткиным бежечанину И. С. Велицкову. В ответ на промеморию, посланную магистратом в воеводскую канцелярию, пришел ответ, что ранее из московского магистрата было прислано аналогичное требование по векселю на 1500 руб., выданному Морткиным московскому купцу второй гильдии М. Л. Шелковникову и переведенному последним на коллежского камерира И. Попова. Бежецкий магистрат вынужден был ограничиться обращенной к московским коллегам просьбой учесть при взыскании с князя долгов и вексель своего земляка.[206] Удалось ли в результате Велицкову получить назад свои деньги, неизвестно.

В другом случае, когда бежецкий помещик, лейб-гвардии подпоручик Н. А. Федоров задолжал 150 руб. московскому купцу П. И. Шталмееру по векселю 1764 г., московский магистрат обратился непосредственно в бежецкий. Но и в этом случае магистрат должен был запросить об имуществе должника воеводскую канцелярию. Оттуда отвечали, что «по справке за оным Федоровым по нынешней третьей ревизии мужеска полу состоит в селе Задорье з деревнями двести семдесят две души, а в прошлом 765-м году июля 12 дня по присланному из Московского магистрата в здешнюю канцелярию указу за неплатеж оным Федоровым по предъявленному протестованному на него от маэора Федора Володимерова в том магистрате на сто рублев векселю велено в показанном селе Задорье з деревнями на оное число заемных денег с рекамбию и проценты движимого и недвижимого имения описать, для которой описи и командирован был от здешней канцелярии канцелярист Петр Смирнов, которой поданным в здешнюю канцелярию доношением объявил, что по взятии им данной ему инструкции оной господин Федоров, случась в Бежецкой канцелярии, и по объявлении ему той инструкции скаскою показал, что оное село Задорье з деревнями имеется все без остатку заложено в дворянском Санкт-Петербургском банке», а значит, описано быть не может, о чем и было сообщено Московскому магистрату. На всякий случай в имение Федорова был послан солдат, который донес, что, по словам местного старосты, его помещик уехал в Петербург.[207]

Судя по всему, оплаты долга в 200 руб. избежал и подпоручик И. Ф. Батурин. В 1761 г. он выписал вексель сроком на год на имя М. Л. Ревякина, который перевел его на кашинского купца Н. И. Кожина. Последний опротестовал вексель в Бежецке еще до истечения срока, поскольку узнал, что заемщик заложил свое имение. Батурин, однако, платить отказался и, поскольку власть магистрата на него не распространялась, было решено арестовать его служителя Павла Иванова. Вскоре стало известно, что Батурин продал также и свое имение в Малоярославском уезде. Между тем, Иванов из колодничьей избы сбежал, и магистрат, чувствуя в данном случае свое бессилие, а также, вероятно, и потому, что кредитором был не бежечанин, решил дело прекратить.[208]

Весьма своеобразным оказалось дело, начатое в 1758 г. бежечанином М. Ф. Завьяловым, опротестовавшим вексель на 220 руб. выданный Татьяной Петровной Орловой, женой генерал-лейтенанта Ивана Михайловича Орлова[209] смоленскому купцу А. Родионову. Вексель был выписан в Москве 15 июля 1757 г. сроком на 6 месяцев и через пять дней после этого переведен на Завьялова – скорее всего, потому что имения заемщицы находились в Бежецком уезде. Кредитор требовал взыскать деньги с выборных крестьян Орловой Терентия Федотова и Леонтия Петрова, ссылаясь при этом на письмо помещицы к этим крестьянам. Копия письма имеется в деле:

«В Бежецкие мои вотчины в село Польцо, в село Беляницы, в село Ивашково з деревнями выборным крестьяном Терентию Федотову, Леонтью Петрову. Как вам бежецкой купец Матфей Федоров сын Завьялов объявит мой вексель за рукою моею, писанной сего июля пятого на десять дня тысяча семьсот пятьдесят седьмого году в двустах двадцать рублях, по оному векселю, не допустя тот мой данной ему Завьялову вексель до протесту, собрав с крестьян оброк и отдать ему Завьялову безо всякого удержания, а ежели вами по тому векселю деньги отданы не будут, и от него Завьялова тот мой данной вексель будет протестован, за оное вы от меня будете наказаны».

3 апреля 1758 г. допрошенные в словесном суде крестьяне Федотов и Петров показали, что «имеют де они, выборныя, присланное помененной госпожи их от сына, а их господина Федора Александровича Еропкина о платеже за родительницу ево, а их госпожу, означенную Татьяну Орлову, показанному купцу Завьялову денег двухсот двадцати рублев уведомительное письмо, по которому де к платежу означенную сумму денег взнесут немедленно», что и было сделано. Письма Еропкина крестьянам в деле нет и не вполне ясно, зачем нужно было посылать им два письма. Однако далее дело приняло совсем уж неожиданный оборот.

16 апреля Бежецкий словесный суд постановил взять деньги «под охранение» и послать запрос в московский словесный суд, чтобы там спросили у Орловой, «повинна» ли она их платить. 28 мая в Бежецкий магистрат пришел Указ Главного магистрата, по которому дело было велено отослать в Москву, поскольку Орлова заявила, что денег «которых де она как от него Родионова, так и от него Завьялова не получала и вексель не давала, да и того смоленского купца не знает, а каким случаем тот вексель на имя ее явился у смоленского купца, не знает же и ее рукою не писан». Исполнить это приказание оказалось непросто. Лишь 7 ноября 1758 г. Бежецкий магистрат рапортовал Главному, что в словесный суд «указ послан того ж сентября 22 дня, а доколе то дело с описью взнесено не будет, до тех мест того словесного суда выборных определено держать при их местах неисходно, а пищика и скована, и для того понуждения и держания отправить нарочного, чего ради и послан был россыльщик Иван Серков. Точию по тому указу из показанного словесного суда означенного к посылке дела взнесено не было даже до 4 числа сего ноября, да и о получении де показанного оригинального указа в Главный магистрат не рапортовало за недачею от означенной госпожи генеральши Орловой и от ея поверенных гербовой бумаги. А вышеизъясненного 4 числа сего ноября из означенного словесного суда предназначенное вексельное нерешенное дело по описи для отсылки в Главный магистрат, також и взнесенные по тому делу деньги… в бежецкой магистрат при поношении взнесены».[210]После этого дело перешло в ведение Главного магистрата и можно предполагать, что шансы Завьялова получить свои деньги свелись к нулю. Однако почему вообще у Бежецкого магистрата возникло подозрение в том, что вексель может быть подложным? С правовой точки зрения единственное объяснение может быть связано с тем, что, вопреки Уставу вексельному, не было получено свидетельство самой заемщицы о том, что она действительно «повинна» платить по предъявленному векселю. Вместе с тем, обращает на себя внимание, что в деле нет никаких сведений о том, что подозрение в подлоге распространилось и на опротестовавшего вексель Завьялова.

В 1773 г. в Бежецкий городовой магистрат обратился местный помещик подпоручик Г. М. Вельяминов-Зернов, который сообщил, что тремя годами ранее он выступил поручителем по векселю на 1000 руб., выданному отставным капитаном Назаром Бачмановым бежецкому купцу Я. Т. Пономареву. Позднее Пономарев перевел вексель на другого бежецкого купца – Семена Леонтьевича Попова. Между тем, Бачманов умер; Вельяминов-Зернов уплатил Попову деньги и теперь требовал описать и продать имущество покойного – имение в Бежецком уезде. Магистрат немедленно принял дело к исполнению, тем более что Вельяминов-Зернов был в уезде фигурой довольно заметной. Как обычно, была послана промемория в воеводскую канцелярию, откуда были направлены должностные лица для описи имения покойного Бачманова. И тут выяснилось, что у того остался наследник – родной брат, поручик Игнатий Петрович Бачманов, который уже успел забрать себе часть имущества старшего брата. Спустя несколько дней Бачманов-младший прислал в магистрат челобитную, в которой сообщал: в экономическом селе Молокове он встретился с Яковом Пономаревым и спрашивал его о долгах брата, «на что оной Пономарев мне именованному при свидетелях – бежецких же купцах Никифоре Иванове сыне Ревякине, Василье Иванове сыне Чмутине – и объявил, что де я брату вашему денег никогда не давывал и векселя от него не требовал, а как де оной вексель писан про то де я не знаю, а пришел де ко мне в дом мой бежецкой помещик отставной порутчик Гаврила Михайлов сын Вельяминов Зернов, да бежецкой воевоцкой канцелярии канцелярист Степан Андреев сын Попов просил де меня, чтоб на оном векселе подписать верющую на имя вышепоказанного купца Попова надпись, почему де я оную надпись и подписал по прозьбе вышепоказанного Вельяминова Зернова и Попова». Следует отдать должное магистрату, который быстро разобрался, в чем дело. Оперативно опрошенные Пономарев и Чмутин показали, что подобного разговора с поручиком никогда не было.

Прежде всего, обращает на себя внимание, что Бачманов одолжил у Пономарева огромную по тем временам сумму. Примечательно, конечно, и то, что Пономарев подобной суммой располагал, а Бачманов-младший в своем ложном челобитье, указал не только кредитора своего брата, но и вполне реальных лиц – Чмутина и Ревякина, правда, спутав при этом Семена Леонтьевича Попова с его однофамильцем, уже упоминавшимся выше канцеляристом Степаном Андреевичем, тоже реально существовавшим человеком. Это лишний раз подтверждает, что местные помещики и жители города были людьми, хорошо знавшими друг друга и находившимися в постоянной коммуникации. Младший Бачманов проявил изобретательность и иного рода: когда служащие явились в его поместье, чтобы его описать, выяснилось, что он уже вывез оттуда часть имущества. Однако, в конечном счете дело было решено в пользу Вельяминова-Зернова.[211]

Рассмотренное дело примечательно еще и тем, что, по сути, магистрат в данном случае, хотя и с помощью воеводской канцелярии, занимался разрешением конфликта между двумя дворянами, один из которых инициировал дело, обратившись именно в магистрат, а не в канцелярию. По-видимому, формальным основанием для этого служило то, что изначально заимодавцем был горожанин. Однако взыскать долг теперь предстояло с дворянина и в пользу дворянина. Не исключено, что определенную роль сыграли личные связи Вельяминова с магистратскими чиновниками.

Особый интерес представляет дело о взыскании долгов с другого дворянина – угличского помещика отставного капитана Митрофана Митрофановича Валмасова, чье имя неоднократно встречается на страницах бежецких документов. В частности, в 1773 г., состоя в должности бежецкого уездного экономического казначея, он был активным участником разного рода конфликтов, связанных с М. П. Воейковым и описанных в приложении к моей книге 2006 г.[212] События же, имеющие отношение к теме данного исследования, начались немного раньше, причем интересно, что кредитором Валмасова был все тот же Семен Попов,[213] одолживший ему в 1768 г. по векселю сроком на 1 год еще более крупную, чем в случае с Бачмановым сумму – 1800 руб. В 1769 г. вексель был опротестован, а когда в 1771 г. Попов потребовал его оплатить, заемщик признал долг, сообщив, что «у оного купца Попова на заплату родителя ево, углицкого помещика надворного советника Митрофана Гаврилова сына Валмасова, долгов занял».[214] Одновременно он объявил, что наличных денег у него нет, и просил «терпения», но заимодавец на это не согласился. Тогда из Бежецкого магистрата в Угличскую провинциальную канцелярию было послано доношение с просьбой описать имение Валмасова.

23 июня 1771 г. в Бежецк прибыло «известие» от губернского регистратора Угличской провинциальной канцелярии Ивана Смагина, который сообщал, что в присутствии посланных из Углича купцов, местных дворян, а также приказчика и старосты описал имение Валмасова в Елоцком стану в сельце Чулкове и селе Василькове, исключив из описи лишь приданное жены должника, а также четвертную пашню «за непоказанием означенным прикащиком и старостою, сколько в каждом месте владения помещика их состоит числом». Все остальное имущество Валмасова, включавшее помещичий дом и другие постройки, землю и крепостных крестьян, было оценено в 1264 руб. 65 коп. К присланной Смагиным в Бежецк подробнейшей описи была приложена сказка приказчика и старосты Валмасова с перечислением всех изменений в составе его крестьян, произошедших после третьей ревизии. Казалось бы, дело ясное и остается только распродать имущество должника, но уже через несколько дней события приняли неожиданный оборот.

29 июля в магистрат с челобитной обратилась угличская помещица вдова Прасковья Васильевна Шухертова, которая, как оказалось, была двоюродной сестрой Митрофана Валмасова. Вдова жаловалась, что кузен вместе со своим отцом «насильно» завладели двумя пустошами, которые еще в 1740 г. после смерти их общего деда Гаврилы Филипповича Валмасова сперва достались ее родному брату Алексею Валмасову, а после его смерти должны были отойти ей. Шухертова просила исключить эти пустоши из описи имения должника и уведомляла магистрат, что дело это разбирается Вотчинной коллегией. Но это было лишь началом. В октябре в Бежецк прибыл пространный указ Камер-коллегии, согласно которому во второй половине 1740-х гг. отец Валмасова служил воеводой в Енисейске и за ним числился начет по кабацким сборам в 3440 руб. 37 коп. К тому моменту, когда это обнаружилось, Валмасов-старший уже покинул место службы, его долго разыскивали, а когда выяснилось, что он является угличским помещиком, его уже не было в живых. Установив, что экономический казначей капитан Митрофан Митрофанович Валмасов – это сын разыскиваемого, Камер-коллегия вступила в длительную переписку с Угличской провинциальной канцелярией с требованием наложить на имение Валмасова запрет. По мнению петербургских чиновников, их коллеги из Углича намеренно тормозили дело, в связи с чем возникло подозрение, что угличский воевода Жеребцов приходится Валмасову родственником по жене, поскольку ее девичья фамилия была Жеребцова. Так или иначе, Камер-коллегия повелевала: наложить на имение Валмасова запрет и никаких действий с ним не предпринимать.

Надо заметить, что, согласно промемории Бежецкой воеводской канцелярии от 25 августа, имущество должника к этому времени уже было выставлено на продажу и не исключено, что и продано. Обращает на себя внимание, что на сей раз продажей дворянского имения (причем, в другом уезде) занимался не магистрат, а именно воеводская канцелярия, которая при этом жаловалась, что «сия промемория писана на простой бумаге за недачею от челобитчика гербовой бумаги, которой по Бежецкой канцелярии на производство употреблено шесть листов».[215] Интересно также, что уже после описываемых событий, в 1773–1774 гг. на имя Валмасова, как заимодавца, были выданы три векселя на общую сумму 265 руб., которые он опротестовал в Бежецком магистрате, и, таким образом, он, очевидно, не был совершенно разорен. При этом один из векселей – на 90 руб. – был выдан ему все тем же С. Л. Поповым. Не исключено, что необходимость занимать деньги возникла у состоятельного бежечанина вследствие многочисленных неприятностей, которые он претерпел от своего постояльца землемера М. П. Воейкова. Именно дом Попова арендовал и уездный предводитель дворянства И. М. Олсуфьев, а его интересы перед магистратом отстаивал Валмасов,[216] из чего можно заключить, что трех этих людей – Попова, Валмасова и Олсуфьева – связывали многосторонние деловые и личные отношения, причем взыскание денег по векселям вовсе не обязательно вело к разрыву этих отношений.

* * *

Изучение книг протеста векселей продемонстрировало информационные возможности этого вида источников. Оно показало, что они содержат многоаспектную информацию как по экономической повседневности, так и по социальной истории России XVIII в. Представленные данные подтверждают высказанное ранее предположение о том, что реальный уровень благосостояния горожан или, по крайней мере, их части был значительно выше, чем они это декларировали. При этом очевидно, что для воссоздания более масштабной и одновременно более детальной картины, необходимо привлечение и иных видов источников. То же можно сказать и о представленных здесь кейсах, связанных с определением социальной идентичности представителей различных социальных групп. Их обнаружение вновь указывает на необходимость реконструкции реальной структуры русского общества рассматриваемого времени во всей сложности ее соотношения и взаимодействия с существовавшей и действовавшей параллельно формально-юридической структурой.