Франкфуртская модель власти и ее последствия

Если мы посмотрим на дальнейшее историческое развитие Франкфурта, то увидим, что в связи с той моделью неравного распределения власти, которая была характерна для его политического строя, экономические интересы крупного купечества были подчинены политической власти. Это легко объясняется, поскольку сначала политическая власть была в руках патрициата – группы, которая обладала и экономической властью в городе. Одна и та же группа сосредоточила у себя политическую, экономическую и социальную власть. Поэтому Совет, состоящий на две трети из представителей патрициев, руководил коммерческими делами с помощью своих комиссий и должностей, на которые он назначал людей по своему усмотрению (B?hme 1968: 106). У экономических сил не имелось никаких собственных институтов, которые осуществляли бы собственное регулирование границы. Эта констелляция власти, основанная на доминировании патрициата, не менялась со временем, а неоднократно поддерживалась извне, императором. После того, как экономически активный слой патрициата в XV–XVI вв. почти полностью удалился от коммерческой деятельности и стал жить на проценты со своих капиталов, он по-прежнему доминировал в Совете. Теперь общественная и политическая власти стали одним целым и не допускали новые группы, представлявшие экономическую власть, до политического господства. Эта общественная власть – патрициат, опиравшийся на свое давно приобретенное богатство и земельные владения, – была организационно объединена в две аристократические корпорации, которые имели наследственное право на членство в Совете. Поскольку ярмарочная торговля пошла на убыль, после Тридцатилетней войны во Франкфурте радушно принимали состоятельных беженцев – реформатов, католиков и лютеран, купцов, менял и ремесленников. Границы были для них открыты. Однако Совет не допускал, чтобы они (за исключением лютеран) становились полноправными гражданами. Право гражданства использовалось в интересах сохранения власти патрициев.

Новые активные экономические силы обязаны были подчиняться политической власти патрициата. Чтобы расширить границы торговли, вновь прибывшей группе менял, банкиров и ремесленников потребовалась бы хорошо функционирующая биржа, независимый переводной банк и реорганизация купеческих корпораций. Переселившиеся во Франкфурт купцы-реформаты, католики и иудеи с удовольствием образовали бы учреждение для представительства своих интересов, чтобы расширить границы денежной торговли и в качестве посредников проводить через Франкфурт “огромный транзитный поток из Англии, Нидерландов, Франции, северной и западной Германии в южную Германию, Швейцарию и Италию и обратно” (B?hme 1968: 46). Но Совет не позволил этого, дабы предотвратить ухудшение экономического положения патрициата и дальнейший приток иммигрантов. Новых богатых жителей Франкфурта так и не допускали в Совет, если только они не были “гражданами по жене”[132]. Так цеховые традиции и патрицианские привилегии тормозили развитие коммерции во Франкфурте, которая теперь включала в себя еще и денежный рынок и ремесло. Патрициат продолжал господствовать в городе до начала XIX в.

При ретроспективном взгляде кажется, что закрепленное наследственным членством в Совете многовековое господство патрициата, почти не дававшего слова иным группам бюргерства, нуждается в объяснении. Хотя такая ситуация и приводила к крупным конфликтам, которые император улаживал с помощью политических уступок недовольным[133], практически неизменным оставалось доминирование слоя, который свое экономическое значение постепенно все более и более утрачивал. Решающим фактором успеха патрицианской элиты было то, что даже после тяжелых кризисов – таких как Реформация, восстание под руководством Фетмильха, политический кризис начала XVIII в. – ей снова и снова удавалось в своих непрерывных усилиях по регулированию границ (что означало отношения с вышестоящими политическими структурами) добиваться благорасположения сменявшихся императоров, в том числе путем денежных выплат. Благодаря этому город сохранял свои специфические источники дохода, содействовавшие благосостоянию и низших слоев, отрезанных от всех ресурсов власти. Город считался богатым и поэтому оставался привлекательным для иностранцев и беженцев, несмотря на ограничения, касавшиеся прав гражданства. Политическая культура доминирования была внутри города основана на политике исключения, но легитимировалась за счет своей экономической успешности.

Патрицианское господство закончилось только тогда, когда с приходом Наполеона окончательно рухнула Священная Римская империя германской нации. Франкфурт тоже был захвачен французами и получил нового властителя – Карла Теодора фон Дальберга, который сначала (1806–1810) был князем-примасом, а затем (1810–1813) великим герцогом. При нем были введены новые, современные законы: эмансипация евреев, отмена наследственных мест в Совете и др. В 1808 г. во Франкфурте была наконец создана торговая палата. Дальберг даже наделил ее законодательными функциями в сфере коммерческой деятельности (B?hme 1968: 126) и таким образом, путем создания нового института, поддержал отделение экономической власти и полномочий регулирования границы от политической. Однако после отставки Дальберга палате не удалось сохранить за собой этот статус.

Старый имперский город был включен в качестве вольного города в Княжеский союз и продолжал выполнять функции столицы в донациональный период. В новой конституции Вольного города Франкфурта 1816 г. Совет был переименован в Сенат и дополнен законодательным собранием. Торговая палата была включена непосредственно в политическую систему: теперь она могла направлять в Сенат трех своих представителей, и эти сенаторы получали должности. В дальнейшем значение Торговой палаты определялось конфликтом интересов между стремившимися к свободе торговли купцами-оптовиками и банкирами, с одной стороны, и купцами, торговавшими в розницу, с другой. Первые вскоре вышли из Торговой палаты и стремились приобрести непосредственное влияние на политику Совета – и преуспели в этом[134]. Теперь в городе снова была правящая группа, сосредоточившая в своих руках политическую, экономическую и общественную власть, хотя Конституция и предусматривала участие граждан в работе органов управления. Но во Франкфурте не было такого принуждения к консенсусу, как в Гамбурге. Новая правящая элита использовала свою политическую власть для сохранения прежних условий в собственных экономических интересах. Так, “эмансипация евреев” была отменена, попытки демократизации тормозились, свобода занятия ремеслами без принудительного вступления в цехи не допускалась вплоть до 1864 г., индустрии не оказывалось поддержки. Но не все были с этим согласны.

Господствовавшая во Франкфурте в 1860 г. политическая культура и ее воздействие на общество были таковы, что, как пишет Бёме, город жил в постоянном конфликте между Сенатом и Законодательным собранием (B?hme 1968: 235). Кроме того, углублялся социальный “раскол в городе. Патрицианские семьи, денежный патрициат и еврейские крупные финансисты задавали тон в обществе и в политике, будучи отделены от буржуазно-либеральной элиты, с которой они, однако, были вынуждены сотрудничать. А от них, в свою очередь, был отделен низший слой буржуазии, образ действий которого был «демократическим», но который не имел никакой связи с рабочим движением, набиравшим обороты начиная с 1859 г.” (ibid.: 236).

Правящий класс жил хорошо, пользуясь благоприятными обстоятельствами, постоянным присутствием Федерального собрания (союзного сейма немецких князей) в городе. Даниэль Генрих Мумм, первый бургомистр после 1866 г., оглядываясь впоследствии назад, назвал это состояние своего рода “блаженной самодостаточностью” (Forstmann 1991: 384).

После распада Священной Римской империи германской нации Франкфурту не пришлось отказываться от прежнего самопонимания: он все еще мог рассматривать себя как главное место политических форумов в Германии и как важный в экономическом плане центр ярмарок и финансовых операций. Об утрате статуса имперского города, подчиненного непосредственно императору исчезнувшей теперь империи, жалеть не приходилось, потому что после 1815 г. постоянное присутствие Бундестага превратило благополучную жизнь Франкфурта в роскошную и сформировало соответственную общественную атмосферу:

Жизнь высокооплачиваемых дипломатов Бундестага не только придавала вольному городу внешний блеск, была не только источником [его] благосостояния, но также оказывала непреходящее влияние на его социальный организм. Ведя одинаково аристократический образ жизни, дипломаты Бундестага и крупные купцы слились в невиданное ранее во Франкфурте однородное общество, которое своими дорогими экипажами, изысканными обедами, зваными вечерами и блестящими балами изображало маленький высший свет (Kl?tzer 1991: 322).

Социальное общение во Франкфурте определялось не высотой духа и интеллекта, а “настроением, изяществом и блеском, но не без мещанского уюта” (ibid.). Франкфуртская элита, таким образом, была тесно связана с политической группой – дипломатами Бундестага, от которых вольный город был политически зависим. Эта пространственная и личная близость порождала отношения лояльности, из-за которых положение города в ситуации политического кризиса между Австрией и Пруссией было оценено неверно. В соответствии с традицией и как столица Германского союза, главой которого был австрийский император, Франкфурт принял сторону Австрии и поддерживал ее в Бундестаге. Неправильно оценив свое положение, город заявил о политическом нейтралитете, когда между Австрией и Пруссией началась война, закончившаяся в пользу Пруссии. Франкфурт, где существовала и пропрусская партия, был завоеван пруссаками и с 1866 г. превратился в провинциальный прусский город.

Во Франкфурте правящая элита в силу своей близости и разнообразной – в том числе экономической – зависимости от Федерального собрания уже не могла вести себя с такой же самостоятельностью и такой же гибкостью, какие проявил Гамбург, в самом главном тогда вопросе регулирования границ, который звучал так: как можно сохранить автономию города?

Но захват Франкфурта Пруссией не следует понимать как результат какого-то неправильного решения, которое могло бы оказаться и иным: он был предопределен логикой царившей в городе констелляции власти.

Лишившийся власти правящий слой заботился прежде всего о собственных экономических интересах, а они были связаны с финансовым рынком. Значительную роль в том, что Франкфурт упорно держал сторону Австрии, сыграли давние и интенсивные политические, а также экономические связи между ними. Среди банкиров и биржевых дельцов никто (за исключением Бетмана и Мецлера) не ориентировался на развивавшиеся новые отрасли индустрии. Антииндустриальная политика, с одной стороны, защитила город от модернизации, от фабрик и от рабочих, но одновременно привела к застою и проявила неспособность Франкфурта регулировать границу в соответствии с новыми обстоятельствами.

На тот момент, когда Франкфурт в 1866 г. отошел к Пруссии, его общество было расколото по нескольким линиям, так что у буржуазии не было других крепких связующих уз, кроме памяти о славном прошлом и скорби по поводу утраты независимости. Не было ничего, что объединяло бы всех граждан и могло бы связывать прошлое с неким возможным будущим. Нельзя было построить будущее ни с помощью воспоминания о временах империи или Княжеского союза, ни с помощью обращения к традиции Конституционного собрания в церкви Св. Павла в 1848 г.: жители Франкфурта были свидетелями его краха. В Гамбурге же, как будет показано в дальнейшем, когда город оказался в столь же опасной ситуации, что и Франкфурт, такие объединяющие всех узы существовали.

1866 год стал в истории города Франкфурта-на-Майне годом эпохального перелома. Насильственный конец республиканской самостоятельности Франкфурта означал резкий обрыв той длительной традиции существования в качестве города-государства, которая определяла жизнь Франкфурта со времен высокого Средневековья (Forstmann 1991: 361).

Франкфурт утратил свой особый политический статус вольного города и места политических форумов, а кроме того – свои лидирующие позиции на финансовом рынке. Та роль, на которой основывалось самопонимание этого города, была потеряна или перешла к Берлину. Эта утрата нанесла городу тяжелую рану – у него больше не было такого самопонимания, которое могло бы указывать дальнейшее направление для мышления, действия и чувствования жителям города и оказывать стабилизирующий эффект.