4. Сердцевина городских форм габитуса: специфический “габитус знания” города

Для более точного определения специфики отдельных городов и путей их развития в настоящее время используются различные способы, между которыми происходит аргументативно-аналитическая конкурентная борьба. Один из наиболее перспективных способов – это адаптация концепции габитуса, разработанной Пьером Бурдье и другими в рамках “классовой теории”, и перенос ее на мезо – и макроуровень специфических базовых структур городских регионов и процессов их развития. При этом на передний план выходят прежде всего “латентные”, глубинно-структурные правила порождения городских практик, а не более “телесная” метафорика концепции габитуса, хотя и здесь нет принципиальной несовместимости с разговорами о “теле города”, о “мозге города” и о его текстуальной структуре.

В данном параграфе будет развит следующий аргумент: в габитусных формациях того или иного города имеется особенно динамично развивающаяся зона, которую мы попробуем назвать его “габитусом знания”. Нарастающая релевантность этой зоны для “общего габитуса города” (см. аргументы в 3 части) превращает эмпирическое описание габитуса знания городов в важный конструктивный элемент операционализации изучения габитуса в урбанистике (ср. также параграф о “sticky knowledge places” выше).

Города и регионы, как мы видели, весьма заметно различаются тем, как они генерируют и институционализируют знание, информацию и образование, а затем внедряют их – прежде всего в организации и в площадки деятельности горожан. Это относится и к “уровню жизненного мира”, и к его культурным и социальным контекстам. В целом можно сказать, что четко просматриваются, прежде всего, различия в конфигурациях приоритетов, отдаваемых тем или иным формам знания, а также в институциональном устройстве ландшафтов знания того или иного города. Чтобы целостно-гештальтные различия между городскими регионами целенаправленно и более точно анализировать, мы введем концепцию “габитуса знания городского региона”. Понятие габитуса с его квазикаузальными “диспозиционными свойствами” (основанными на “принципе производства практик” и “безинтенционной интенциональности”; Bourdieu 1989: 406, 397; ср. Matthiesen 1989: 221–299) помогает сфокусировать аналитический взгляд на особой структуре конкретных кейсов “взаимоформирующей роли знания и городских пространств”. При этом весьма важную роль играют, в частности, признаки уникальности в области KnowledgeScapes (видимые лишь частично) с их специфичными для каждого случая комбинациями производящих знание институтов, “зон обмена”, со стремительным нарастанием числа акторов-производителей и носителей знания, площадок действия и знания, динамики знания и контекстов его применения.

Целью анализа габитуса в урбанистике является выработка высокопродуктивной структурной формулы, с помощью которой в случае удачи можно будет свести (в плане гештальта и нарратива) массу близких путей и тенденций развития в индивидуальный профиль.[58] Точные структурные формулы, обозначающие габитус, интегрируют экономические тренды и культурные схематизации, политические стили, обыденные практики и формы знания в специфические для каждого города ландшафты вкуса и знания.

Исследование Линднера и Мозера о Дрездене (Lindner/Moser 2006) позволяет наглядно показать, как габитус города может выступать в качестве латентно действующей высокопродуктивной системы правил. Тренды в системной области, в области обыденной жизни и в области культуры спрессовываются при этом в единую структурную формулу “Дрезден как символический город-резиденция”, проявляя гештальтную гармонию друг с другом и в стеклянной архитектуре завода “Phaeton”, построенного в Дрездене концерном “Фольксваген”, и в “зубном эликсире и свободном танце” (по дерзкому и красноречивому выражению авторов), и в стиле бидермайер (не как китчевой декорации, а как “изобретении простоты”), и в воспоминаниях о социализме, и в наследии аристократической культуры. Применительно к Дрездену тоже можно было бы показать, как становится всё важнее роль KnowledgeScapes с их специфическими комбинациями продуцирующих или распространяющих знания институций и медиа, а также зонами обмена знаниями.

Особое значение в процессах коэволюции знания и города всегда имеет “проблема вписывания” (“problem of fit”) в контексты применения. Обыденные интерпретации жителей и пользователей города, касающиеся гештальтного качества этих связей между городом и знанием, тоже играют важную роль, но они давно уже перемешаны с маркетинговыми стратегиями, имиджевыми кампаниями и популярными сводами “научного знания” о городе в целом и в частностях (ср. Matthiesen 2005).

При таком взгляде города и регионы резко различаются еще и тем, как они сами генерируют разнообразное по формам знание и как они его внедряют на разных уровнях деятельности – повседневной жизни, систем, экспертных систем, наук и т. д. Например, наш анализ показал, что максимальные контрасты наблюдаются между Берлином и Йеной (см. Matthiesen u.a. 2004b; Matthiesen 2009, а также см. ниже раздел 6). Это относится и к “системному уровню” экономики, политики, науки, исследований и разработок, и к “уровню жизненного мира” – социальным и культурным сетям интеракций в городской структуре.

В целом можно сказать, что здесь обнаруживаются четкие конфигурации распределения приоритетов между формами знания и локально релевантными стратегиями внедрения и интегрирования в “города знания” или “регионы знания”: в “городах инженеров”, таких как Фридрихсхафен на Боденском озере (традиции “Цеппелина”, “Майбаха” и т. д.), картина совсем не такая, как в старинных университетских городах вроде Гейдельберга, ведущих жестокую конкурентную борьбу за звание элитных университетов. Чтобы анализировать эти целостно-гештальтные различия между городскими регионами, мы и вводим концепцию “габитуса знания городского региона”. В габитусном подходе “knowledge turn” подразумевает дальнейшую операционализацию изучения габитусов за счет аналитического разделения трех уровней: 1) уровня динамики интеракций, 2) уровня культур знания и 3) уровня форм габитуса. Разумеется, при этом мы не забываем об опасности кругового замыкания понятий “большого субъекта” (ср. Matthiesen/Reutter 2003; Matthiesen 2005). Понятие габитуса с его квазикаузальными диспозиционными свойствами может помочь нам сфокусировать урбанистический анализ на специфической гетерогенности во “взаимоформирующей роли знания и городских пространств”. При этом важнейшая роль принадлежит “ландшафтам знания” с их специфичными для каждого случая комбинациями производящих и распространяющих знания институтов и медиа, а также зонами обмена знаниями (см. параграф 5).

Соответственно, понятие собственной логики города мы терминологически теснее привязываем к концепции габитуса знания того или иного города – для того чтобы точнее увидеть устойчивые, зависящие от места, культурные диспозиции городов и в городах. Латентная структурирующая сила таких форматов и режимов знания, которые неотрывно связаны с конкретными лицами и учреждениями, обладает при этом, как нам представляется, особой релевантностью. Ведь понятие собственной логики подчеркивает устойчивые диспозиции именно этого места, не утверждая, однако, что знание и город тождественны друг другу.

В традиции, идущей от Георга Зиммеля, понятие “места” обозначает не что-то сущностно-вещное, а форму отношений – в данном случае отношений знания и процессов торга и переговоров. Что можно знать и рассказать о городе, что люди в нем чувствуют, как воспринимают в опыте и знают его природу, – все это зависит не только от того, какие интерпретативные паттерны и комбинации знания и действия закреплены в качестве убедительных и одобряемых, но в огромной степени и от того, какое при этом генерируется “поле” соперничающих и/или сотрудничающих городов, с которыми он сравнивается. Поэтому собственная логика городов зависима от того, насколько успешно другие города (рассматриваемые как релевантные) справляются с новой конкуренцией процессов коэволюции пространств, знаний и социальных сред.

Внимание к габитусу знания представляется особенно важным применительно к городским контекстам, в которых как бы хронически происходят обмен и распределение идей, персонального знания и шансов – в качестве особых, потенциально неверных, волатильных и креативных форм знания. При таком взгляде города внезапно снова предстают весьма специфическими генераторами случайных личных контактов, шансов, обмена знаниями. Подобным образом знание наряду с основными зонами социального действия – экономикой, политикой, правом – “просачивается” также и в семью, в здравоохранение, в соотношение труда и досуга, в туризм и новые формы “оседлого осмотра достопримечательностей”, причем в самом широком смысле – так, что “систематическое научное знание определяет наше восприятие, нашу рефлексию, наши действия” (Weingart 2001: 8f.).

Это можно, разумеется, описывать и в противоположном направлении – как сциентизацию и медиализацию городской повседневности и повседневных же форм знания и житейской мудрости. Но это отнюдь не “нейтральный” процесс: представления о релевантности, заложенные в опыте повседневной жизни, трансформируются в карьерные модели, в стратегии занятий фитнесом, в “супер-современные” шоколадки с посчитанными калориями или в кулинарно-сознательное “медленное питание по плану”, в регулирование поведения в отношениях посредством консультаций у психолога (ср. принцип, которым когда-то руководствовались в жизни и в отношениях жители Дортмунда: “Жену можно сменить, футбольный клуб – никогда!”).

Этот процесс онаучивания специфически городского повседневного опыта сопровождается экспансией основанных на знании отраслей сферы услуг в городах. В особенности для творческих и инновационных процессов роль близости (proximity) представляется все более релевантной, несмотря на скачкообразный рост значения электронных средств коммуникации, а отчасти даже благодаря ему. Поэтому не удивительно, что детальные этнографические исследования взаимодействий лицом к лицу (“face-to-face interactions”, F2F) являются первостепенно важными для анализа габитуса знания.

Уровень взаимодействий лицом к лицу, свойственных им форм знания и познаний в настоящее время прямо-таки эйфорически открывается заново исследователями пространств в общественных науках и в экономической регионалистике как многофункциональная коммуникационная техника (Storper/Venables 2004). Под аналитическим лозунгом “Близость имеет значение!” (“proximity matters” Howells 2002) в противовес лишенным контекста теоремам транзакций, существующим в парадигме информационного общества, подчеркиваются теперь “коммуникационно-технологические” преимущества и развивающие городскую культуру структурные побочные эффекты коммуникации лицом к лицу – через перенос персонального знания, “неявного знания” и всего “неявного измерения” (“tacit dimension”) багажа человеческих компетенций. При этом, как уже было показано выше, труды Майкла Полани на данную тематику, опубликованные в 1958/1973 и 1985 гг., становятся объектом эйфорической рецепции. Толчок этой рецепции дали, кстати, японские разработки в области менеджмента знания, в ходе которых велись поиски пространственно контекстуализированных форм “создания знания” (“knowledge creation”). Целая школа сложилась вокруг Д. Нонаки и его коллег (Nonaka/Takeuchi 1997). Они отчасти опирались на существующее в японской философии понятие “ба” (“места”) как общего пространства для взаимодействий и позитивно развивающихся отношений. Между пространством контактов лицом к лицу и имплицитным, персональным знанием здесь образуется очень тесная связь не только на концептуальном уровне, но и на уровне менеджмента знания. Отчасти такие подходы приводят к возведенному в принцип локализму, отчасти к технократическим стратегиям кодификации, посредством которых делаются попытки перенести “tacit knowledge” с уровня “пространства очных коммуникаций” на уровень стратегических менеджерских решений в пространствах сетевых связей. Пока лишь изредка встречаются более утонченные комбинации локальной привязки и глобального сетевого охвата – например, в форме городского “Нового локализма” (см. Amin/Cohendet 2004). Стиль и охват локальных культур взаимодействия лицом к лицу, создание “дозированных” публичных сфер образуют при этом одну из главных “инфраструктур” габитуса знания того или иного города.