Чечня: Буданов и другие
Вялотекущее развитие событий в Чечне и вокруг нее как будто не принесло за последние месяцы ничего неожиданного. Но именно эта почти «привычная» обстановка неумолимо поворачивает общественное внимание к тем сторонам событий, которые до недавнего времени оставались в тени или о которых просто не хотелось думать.
Военные действия или переговоры в Чечне?
(в % от числа опрошенных; N = 1600)
Сначала – несколько цифр из последних исследований. Во-первых, никогда еще за время нынешней чеченской кампании не выражалось так сильно массовое неприятие войны. Вот довольно наглядная картина изменений в общественных настроениях за последний год (распределение ответов на вопрос, как следует поступать в Чечне – продолжать военные операции или вступить в переговоры с противной стороной):
Как, по вашему мнению, завершится конфликт в Чечне?
(в % от числа опрошенных; N = 1600)
Как видим, за год сторонников продолжения военных операций стало почти в два раза меньше, а число сторонников переговоров возросло более чем вдвое.
И, во-вторых, никогда еще не были столь пессимистическими мнения россиян о результатах этой войны.
Комментарии, как говорится, излишни. Замечу лишь, что в полученных ответах речь идет только о непосредственных, «военно-территориальных» последствиях, притом ограниченных рамками собственно Чечни и Северного Кавказа. Между тем видимые сейчас последствия чеченской войны далеко выходят за эти рамки. Объявленное около года назад окончание крупномасштабных военных действий на территории мятежной республики не принесло ей ни мира, ни порядка, но выдвинуло на передний план проблемы экономических, политических, нравственных последствий – притом долговременных. Согласно февральскому опросу, только 15 % надеются, что в ближайшие годы удастся наладить мирную жизнь в Чечне; по мнению 45 %, для этого потребуется много лет; 33 % вообще не видят шансов на мир. По данным апрельского опроса, улучшение положения в Чечне за последние полгода отметили 20 %, ухудшение – 15 %, отсутствие изменений – 55 %.
С самого начала кампании было ясно, что она затрагивает не Чечню только, но всю Россию – уже потому, что с ней связывались политические расчеты и карьеры всероссийского масштаба. Новые измерения этот масштаб приобрел тогда, когда во всех российских регионах стали считать свои людские потери, сталкиваться с проблемами беженцев, положения чеченской диаспоры и т. д. Чисто экономическая цена войны (по данным российско-чеченской администрации, на полное восстановление хозяйства республики требуется около 100 млрд руб., которые можно вычесть только из госбюджета России). Но еще больше не поддающаяся измерениям моральная цена войны, которую приходится и придется платить российскому обществу.
Даже самые последовательные «ястребы войны» не решаются говорить сейчас о скором ее окончании (если, конечно, речь не идет о переименовании «контртеррористической» операции, скажем, в «миротворческую» или какую-нибудь еще). В послании парламенту Путин предположил, что на окончание конфликта потребуется не меньше времени, чем ушло на его разжигание. Начало конфликта, правда, можно отсчитывать по-разному – и с 1994-го, и с 1944-го, а в забытом сейчас договоре Ельцина – Масхадова говорилось даже о 400-летнем противостоянии Чечни с Россией. Важнее представить, что можно было бы считать действительным окончанием конфликта. Для реинтеграции Чечни в РФ (ограничимся этим вариантом исхода) недостаточно установить военно-милицейский контроль над территорией, даже дополненный какой-то авторитетной местной администрацией, восстановить инфраструктуру и хозяйство, обеспечить занятость и нормальный доход населения, вернуть и устроить беженцев и т. д. Надо еще, чтобы чеченцы, а также их дети и внуки (минимум три поколения) считали себя достойными гражданами России, а жители других регионов признавали их таковыми. Сейчас трудно даже представить себе, с какого момента, с какого из будущих поколений можно было бы начать такой отсчет времени.
В марте этого года 58 % опрошенных жителей России соглашались с тем, что чеченцы – «такие же граждане России, как и русские», не согласны с этим были 34 %. К сожалению, у нас нет возможности проверить, какая часть жителей Чечни сейчас готова считать себя российскими гражданами.
Здесь-то и возникает проблема тягчайшего «морального» счета войны, который придется оплачивать нынешним и будущим поколениям. Всякая война закрепляет в людях злобу, ярость, насилие, в том числе неконтролируемые. Это относится и к войнам, которые считаются вынужденными, освободительными, оборонительными. Об этих сторонах той, «большой» войны у нас стали писать лет через 20–30 после ее окончания (Василь Быков, Вячеслав Кондратьев, ранний Валентин Распутин…). Разбираться в нравственных последствиях войны чеченской куда сложнее хотя бы потому, что это война внутренняя, и заниматься этим придется сегодня, завтра и много лет спустя.
Из всех событий, связанных в последние месяцы с чеченским узлом, самым значимым в этом плане представляется не очередная серия взрывов, не переезд временной администрации из одного укрепрайона в другой, не дискуссии в ПАСЕ и пр., а «дело» полковника Буданова и то, что за ним стоит. Массовые страсти вокруг Буданова – и со стороны обвиняющей, и со стороны, защищающей его, – накалены потому, что его поступок (убийство чеченки) никак нельзя считать исключением, выходкой садиста, пьяного и т. п. Бессудная расправа (в ходу более осторожный термин «внесудебное разбирательство») с реальным или предполагаемым виновником – непременная принадлежность накаленной обстановки и соответствующей психологии. Особенно если речь идет о войне партизанской, колониальной, где отсутствуют различения «фронта» и «тыла», воюющего и мирного населения и где, конечно, не действуют никакие законы и конвенции. За историей Буданова стоит сейчас тень массовых расправ с предполагаемыми боевиками и их «пособниками», следы которых обнаружены в Ханкале и других местах Чечни. Осудить сурово одного преступника и не осудить обстановку, которая плодит преступления, нелепо; осудить «мягко» – скандально. Судебная история «дела» Буданова поэтому вряд ли имеет разумную перспективу.
Чрезвычайно показательно, на мой взгляд, распределение мнений россиян о том, как поступить с Будановым (опрос проведен в марте). Только 11 % опрошенных считают, что полковника нужно «осудить по всей строгости закона», 27 % – что следует проявить снисхождение, учитывая «обстоятельства военного времени и боевые заслуги Буданова», 16 % – что он должен быть признан невиновным, «поскольку в борьбе с бандитами оправданы любые средства», еще 24 % полагают, что его просто оклеветали. 22 % затруднились ответить. Чаще всего предлагают снисходительно отнестись к Буданову более молодые респонденты (до 40 лет). За суровое наказание высказываются 19 % имеющих высшее образование и только 9 % с образованием ниже среднего.
А практику «внесудебных разбирательств» (читай: бессудных расправ) с чеченцами, задержанными в ходе «зачисток», считают оправданной более трети, 35 %, неоправданной – 45 %. Причем ни возраст, ни образование опрошенных почти не влияют на распределение суждений: так, у наиболее образованных одобряют расправы 32 % против 51 %.
Напомню, что это мнения «всероссийские»; у распаленных ненавистью участников боев и «зачисток» (а также у жителей соседних российских регионов) уровень одобрения расправ куда выше. И еще одно напоминание: речь идет о Чечне, но кто не знает, что «внесудебные разбирательства» с обвиняемыми и подозреваемыми по разным поводам происходят достаточно часто и далеко от Кавказа? И чаще всего не встречая ни юридического, ни массового осуждения… На этом фоне все официальные отмежевания от недавнего призыва Бислана Гантамирова уничтожать террористов «на месте преступления» кажутся по меньшей мере лукавыми. На наше массовое сознание (да и на официальное тоже) все еще действует доисторическая традиция «око за око», «со злодеями по-злодейски» и т. д. со всеми остановками. Гнойник чеченской войны питает и подкрепляет эту пагубную традицию, вбрасывая в российское общество потоки неутоленной ярости, насилия, бесправия. И оружия тоже. Давно замолкли голоса тех, кто рассчитывал (или делал вид, что рассчитывает) на «возрождение» армии и патриотического сознания в ходе усмирения мятежной провинции.
Конечно, дикие жестокости, насилия, показательные расправы в обстановке войны без правил, подобной нынешней чеченской, совершаются всеми сторонами, и каждая приписывает себе право на возмездие. Такие войны, как показывает опыт минувшего века, выиграть нельзя, их можно только преодолеть, переведя взаимные отношения в иную плоскость. Задача неимоверно, немыслимо трудная, но все же – в дальней перспективе – разрешимая.
В заключение чеченской темы небольшое замечание о международных аналогиях. Можно отыскать немало параллелей между действиями сепаратистов и экстремистов в Чечне, в Афганистане, в Палестине, в Косово, в Македонии и пр., правомерно говорить об очагах опасной напряженности вдоль южных границ «европейского» мира (это, наверное, одна из труднейших проблем всего наступившего века). Но аналогии редко объясняют реальные ситуации и еще реже помогают решению этнополитических проблем. Представлять конфликт в Чечне результатом какого-то «всемирного исламского заговора» – нелепо и заведомо бесперспективно, в том числе для российского федерализма. Экстремистов и авантюристов разных стран правильнее и полезнее разделять, чем соединять в некий воображаемый интернационал. Избавиться от их влияния на массы населения можно лишь с изменением почвы и ситуации, питающих экстремистские течения.
Не лучше обстоит дело и с аналогиями из отечественной истории. С партизанской войной в Западной Украине и в Балтии советские власти справились только к середине 50-х, когда вернули ссыльных и перешли от усмирения к налаживанию мирной жизни. Но заложенная в годы противостояния национально-политическая «бомба» взорвалась в следующем поколении, примерно через 35 лет, – и последствия хорошо известны.