Как хоронили Сталина, или Жизнь после смерти[931]

На даче под Москвой умирал старый одинокий человек. Он лежал на полу, разбитый инсультом, потерявший сознание, полупарализованный. Поздно вечером, почти ночью, его нашли, переложили на диван.

Люди, которые многие годы клялись ему в верности, стали торопливо делить наследство умиравшего.

Этим стариком был И. В. Сталин, глава огромного государства, генералиссимус, создатель политического устройства СССР, вождь партии, лидер мирового коммунизма. Его прославление было частью официальной идеологии и обыденной жизни. Газеты, радио годами и десятилетиями вещали: «Сталин! Нет более дорогого, более близкого имени для нас, его современников, для десятков миллионов советских людей, которые… воздвигли впервые в истории величественное здание социалистического общества… Сталин! Это имя стало для трудящихся земного шара символом действительной свободы и человеческого счастья. Это имя – знамя победоносной борьбы за социальное и национальное раскрепощение всех народов Европы, Азии, Африки, Америки, всех пролетариев и угнетенных» [932].

И вот пришла смерть, великий и неотвратимый уравнитель и проявитель прошлого и будущего.

5 марта 1953 г. пролегло бороздой, поделившей советскую историю на две эпохи – сталинскую и послесталинскую.

Как он умирал. 1 марта 1953 г. Сталин был на даче, в Волынском. Он уже две недели не появлялся в своём рабочем кабинете в Кремле. В последний раз он был там 17 февраля, когда принимал посла Индии Менона.

Охрана не видела Сталина. Заходить к нему не полагалось. В каждой комнате дачи стояли домофоны, и хозяин сам вызывал к себе. Однако на этот раз обычный распорядок жизни «ближней дачи» был нарушен. Охрана была встревожена тем, что в малой столовой, где находился Сталин, слишком тихо. Один из его «прикреплённых», М. Старостин, решил проверить и, под предлогом – передать почту, поступившую из ЦК, – зашёл в комнату Сталина. То, что он увидел, его потрясло. На полу лежал Сталин и хрипел. Говорить он не мог. На часах было 11 ночи.

Охранник бросился к телефону и начал вызывать начальство. Прямой начальник – министр госбезопасности Игнатьев, велел звонить «выше» членам Президиума ЦК Г. М. Маленкову и Л. П. Берне.

Берия и Маленков прибыли на сталинскую дачу в 2 часа ночи 2 марта. Осмотрев перенесённого к этому времени на диван Сталина, велели его не беспокоить и уехали.

Врачи появились в 7 утра. Они констатировали: у Сталина кровоизлияние в мозг (инсульт), произошедший на фоне гипертонической болезни (кровяное давление у него в момент осмотра было 190 на 110); была парализована правая сторона тела[933].

Тогда же было оформлено Постановление Президиума ЦК КПСС, в котором были одобрены меры врачей по лечению Сталина. Это было важно для медиков: «дело кремлёвских врачей-вредителей», начатое в 1952 г., обрекало каждого врача на подозрения, что же говорить о тех, кому суждено было лечить самого Сталина…[934]

Но слухи о заговоре, о врачах, уморивших Вождя, поползли по стране. И по сей день встречаются утверждения об его убийстве, отравлении. На выставке, открывшейся 28 февраля 2003 г. и организованной Федеральной архивной службой России, были представлены многочисленные документы, сообщающие о том, как и от чего лечили Сталина. Но, пожалуй, особый интерес представляет вывод, сделанный профессором Московской медицинской академии им. Сеченова доктором медицины А. В. Недоступом. Отвечая на запрос одного из организаторов выставки директора Госархива С. В. Мироненко о причинах смерти Сталина, врач пишет: «Изучение документов, связанных с состоянием здоровья И. В. Сталина и его последней болезнью, не дает оснований для подозрений о насильственных причинах его смерти. Тяжелый инсульт, произошедший, по-видимому на фоне гипертонического криза, практически не оставлял шансов на благополучный исход. Лечебные мероприятия, проводившиеся консилиумом специалистов, были адекватны тяжести состояния больного и в полном объеме соответствовали уровню медицинских знаний своего времени»[935].

Врачи лечили правильно.

Но правдой было и то, что Сталин в течение нескольких часов – всю ночь – оставался без медицинской помощи. Но за это – спрос не с врачей, а с соратников вождя.

Наследство Сталина. Главное в его наследстве – власть. Именно её и бросились делить соратники. 2 марта в 10 часов 40 минут в сталинский кабинет в Кремле вошли – именно в такой очерёдности – Берия, Ворошилов, Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Первухин, Сабуров, Хрущёв, Шверник, Шкирятов. Вместе с этими партийными вождями зашли И. И. Куперин, начальник лечебно-санитарного управления Кремля, назначенный 1 сентября 1952 г. на должность, освободившуюся в ходе «дела врачей», и А. С. Толкачёв, инструктор отдела партийных органов ЦК КПСС.

Через 10 минут Куперин и Толкачёв уже вышли. Впереди у них было много дел. Куперину предстояло организовывать «Правительственные сообщения о болезни т. Сталина». Толкачёву и аппарату ЦК предстояло срочно вызвать в Москву участников будущего Пленума ЦК. То, что Сталин умирает, было ясно. Совещание в Кремле прошло быстро. Уже через 20 минут кабинет Иосифа Виссарионовича был пуст.

3 марта из Москвы был разослан срочный вызов ко всем членам ЦК прибыть в столицу для участия в Пленуме[936]. 3-4 марта заместитель Председателя Совмина СССР Л. П. Берия подготовил и согласовал с другим заместителем Председателя Совмина, Г. М. Маленковым, записку, в которой были заранее распределены важнейшие государственные посты.

5 марта 1953 г. в 20 часов началось «Совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР». Председательствовал на нём секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв. Участникам заседания сообщили о тяжёлой болезни Сталина, затем слово было передано Маленкову, который сообщил, что Бюро Президиума ЦК КПСС поручило ему «доложить вам ряд мероприятий по организации партийного и государственного руководства». Но докладывать о них было велено Берии. И понятно, почему. Берия сообщил, что «Бюро Президиума ЦК… вносит предложение назначить Председателем Совета Министров СССР тов. Маленкова Г. М. …Мы уверены – вы разделите это мнение о том, что в переживаемое нашей партией и страной время у нас может быть только одна кандидатура на пост Председателя Совета Министров СССР – кандидатура тов. Маленкова. (Многочисленные возгласы с мест: «Правильно! Утвердить!»)».

Поясним нашим читателям, что в 40-х – начале 50-х гг. пост Председателя Совмина СССР был высшим постом государства, Сталин занимал этот пост с 1941 г. до своей смерти. Кроме того, по традиции, существовавшей в партии, именно Председатель Совмина вёл заседания Политбюро ЦК.

Получив поддержку, Маленков начал выступать вновь. Он объявил, что на должность первых заместителей Председателя Совета Министров рекомендованы Берия, который одновременно назначался на пост министра внутренних дел, В. М. Молотов, возвращавшийся на пост министра иностранных дел, Н. А. Булганин – министр обороны, и Л. М. Каганович [937].

Хрущёв оставался секретарём ЦК КПСС и фактическим руководителем аппарата ЦК КПСС.

Заседание длилось недолго – 40 минут, закончилось в 20 часов 40 минут.

А через час с небольшим – в 21 час 50 минут – врачи констатировали: Сталин умер.

Триумвират: «считаем обязательным прекратить политику культа ЛИЧНОСТИ». К власти в стране пришёл триумвират: глава государства – Маленков, руководитель партии – Хрущёв, министр внутренних дел – Берия. Три человека, три «центра силы» в СССР. За каждым стояли свои люди, свои структуры в государственном и партийном аппарате, свои интересы. Именно между ними развернулась борьба, борьба в полном смысле не за жизнь, а насмерть, где цена победы была – власть, власть единодержавная, а поражение означало смерть – физическую (как для Берии), или политическую (как случилось с Маленковым и его сторонниками).

Урок борьбы за власть – как часть политического наследства Сталина – был превосходно усвоен его соратниками.

Наследники Сталина на десятилетия вперёд сохранили практически неизменными:

• систему управления, построенную по принципу номенклатуры – полной зависимости чиновника от того, кто его назначил, и практической безответственности перед нижестоящими звеньями управления и, тем более – гражданами;

• социально-экономический строй – «общенародную собственность на средства производства», плановую экономику, колхозно-совхозную деревню.

• идеологические и политические цели государства – строительство коммунизма, задачи догнать и перегнать капиталистические страны и прежде всего – США;

• приоритеты во внешней политике, сочетавшие принципы «пролетарского интернационализма» и «помощи странам, борющимся против колониального ига», с участием в «холодной войне»;

• участие в разорительной гонке вооружений.

Историческим парадоксом стало то, что соратники Сталина унаследовали свойственное ему неуважение к своим предшественникам. Мёртвый Сталин не должен был мешать живым. Канонизация Сталина могла стать серьёзным препятствием для осуществления давно необходимых преобразований. А нужда в них была огромной. Страна не могла прокормить себя. Даже в Москве не хватало самого простого – картошки. Крестьяне, разорённые налогами, стремились при любой возможности уйти из деревни. В стране было две громадных армии – армия как армия, существовавшая фактически по штатам военного времени, и равная ей по численности армия заключённых, занятых на «великих стройках коммунизма» – строительстве гидроэлектростанций, дорог, громадных заводов. Следовать «сталинским заветам» – это жить по придуманным им экономическим законам социализма, предполагавшим отказ от торговли, от товарно-денежных отношений. А абсурдность таких новшеств была понятна всем. Поэтому мало было похоронить Сталина. Надо было «втихую» прикрыть и волну его почитания, нейтрализовать его «теоретическое наследие».

На следующий день после похорон, 10 марта, Маленков, выступая на Президиуме ЦК КПСС, подверг критике советскую печать, потребовав: «считаем обязательным прекратить политику культа личности». ?. Н. Поспелову, секретарю ЦК по пропаганде, было приказано контролировать прессу, а Хрущёв должен был проследить за материалами о Сталине, которые собирались публиковать[938].

А дальше начались удивительные вещи. 14 марта – на девятый день после смерти Сталина – состоялся Пленум ЦК КПСС[939]. Председатель Совета Министров СССР Маленков попросил освободить его от обязанностей секретаря ЦК КПСС, «имея в виду, – как было записано в постановлении Пленума, – нецелесообразность совмещения функций председателя Совета Министров СССР и секретаря ЦК КПСС»[940]. Рушились краеугольные камни сталинской системы организации власти – явно определилось стремление отделить партийную власть от государственной. То, что Маленков, мог председательствовать на заседании Президиума ЦК, в зачёт не шло: только один член Президиума – секретарь ЦК Хрущёв – не имел государственной должности. Состав Президиума ЦК фактически дублировал руководство Совета Министров СССР.

Пропагандистский аппарат по инерции призывал навечно сохранить память о Сталине – «гениальном вожде и учителе, великом продолжателе дела Маркса-Энгельса-Ленина». Предполагалась широчайшая программа пропаганды сталинского наследия. Было объявлено, что в стране будет сооружён «Пантеон – памятник вечной славы великих людей Советской страны». Предполагалось соорудить его напротив Кремля, на другом берегу Москвы-реки, на Софийской набережной, или неподалеку от высотного здания МГУ, на прямой линии от Кремля до Ленинских гор. До этого времени останки Сталина должны были находиться в Мавзолее Ленина, переименованного по этому поводу в Мавзолей Ленина – Сталина.

16 апреля два директора – Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и Центрального музея Ленина – обратились с письмом к секретарю ЦК ?. Н. Поспелову с предложением о преобразовании Центрального музея Ленина в Центральный музей Ленина-Сталина. Для реализации этих планов требовалось отселить несколько квартир из Исторического проезда, где располагался музей…

Ответ пришел через месяц, 14 мая 1953 г. В нём сообщалось: «Моссовет не может отселять граждан, …а также предоставить служебную площадь организациям и учреждениям, …о чем просят в своем письме тт. Обичкин и Морозов». Ответ был подписан управляющим делами ЦК. Ответ замечателен тем, что директоры уважаемых идеологических центров КПСС просили «служебную площадь» во исполнение решений ЦК. Другое дело, что эти решения уже следовало забыть.

Стремительно «ушли в песок» планы строительства Пантеона, как будто их и не было[941].

Дачу, где умер Сталин и где, по логике, должен был быть организован музей (такой, как музей Ленина в Горках), в мае 1953 г. стали передавать в Министерство здравоохранения, для того чтобы открыть там детский санаторий. Санаторий не открыли, но и музей Сталина, который попытались создать, просуществовал не долго. Не закончили даже издание собрания сочинений вождя…

От какого наследства отказались. Чего не хотела и не собиралась допускать правившая элита – это сталинского террора, нередко обращавшегося против высшей номенклатуры. Этот слой, сложившийся ещё до войны, выдержавший военные испытания, пережил на себе послевоенные репрессии, инициированные Сталиным. Через тюрьмы и лагеря прошли родные и близкие практически всех представителей политической элиты тогдашнего СССР. Угроза репрессий витала над каждым из них. Роли палачей и жертв менялись с удивительной лёгкостью, иногда – и по нескольку раз.

Вскоре после войны под суд по абсурдным обвинениям пошли командование Военно-воздушных сил и Военно-морского флота, генералы и офицеры Главного артиллерийского управления. Затем со средневековой жестокостью были репрессированы «с чадами и домочадцами» руководители ленинградской партийной организации, деятели науки и культуры, обвинённые по делу «Еврейского антифашистского комитета», врачи Кремлёвской больницы, высшие чины Министерства госбезопасности во главе с министром В. С. Абакумовым… Любое из этих «дел» расходилось по стране, как круги по воде, втягивая в смертельный омут всё новые и новые жертвы.

Этот – правящий – слой требовал от власти гарантий своей безопасности и невозможности повторений репрессий прошлого. Политическая элита СССР, партийное и государственное чиновничество добивалось стабильности, защищённости своего положения. Поэтому уже в первые дни после смерти Сталина власть устами министра внутренних дел Берии заявила о необходимости пересмотра дел бывших сотрудников МГБ СССР, работников Главного артиллерийского управления Военного министерства СССР 3 апреля 1953 г. Президиум ЦК КПСС заявил о «полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так называемому «делу о врачах-вредителях»», и «о привлечении к уголовной ответственности» следователей, обвинённых в фальсификации этого дела. Это сообщение было напечатано в Правде и стало символом реальных перемен, наступавших после смерти Сталина[942].

4 апреля Берия подписал приказ, в котором запрещалось применять, как писалось в этом документе, «изуверские «методы допроса»». Там содержались требования:

• запретить применение к арестованным «мер принуждения и физического воздействия»;

• «ликвидировать в Лефортовской и внутренней тюрьмах организованные руководством б[ывшего] МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки, – уничтожить» [943].

Ненависть к репрессиям недавнего прошлого была столь велика, что

любой шаг, исключавший возможность «повторения пройденного» почти автоматически вызывал поддержку высшей номенклатуры.

Вопрос об отношении к Сталину возник на Пленуме ЦК 3-5 июля 1953 г., когда обсуждалось пресловутое дело Берии. Среди участников Пленума, соревновавшихся в том, чтобы побольнее ударить недавнего «министра страха», нашлись те, кто вспоминал, что Берия «оскорблял, изображал Сталина самыми неприятными, оскорбительными словами. И все это, – говорил Каганович, – подносилось под видом того, что нам нужно жить теперь по-новому». Кагановичу вторил другой старый член партийного руководства – А. А. Андреев. Берия «начал дискредитировать имя товарища Сталина, наводить тень на величайшего человека после Ленина. На самом деле появление материалов за подписью Берия в протоколах Президиума по делу врачей, по Грузии и др., где на имя товарища Сталина бросается тень, – ведь это же его дело». Кагановича и Андреева подержал Ворошилов.

И тогда слово взял Маленков. «Здесь на Пленуме ЦК говорили о культе личности и, надо сказать, говорили неправильно. Я имею в виду выступление т. Андреева. …Поэтому мы обязаны внести ясность в этот вопрос».

Маленков подверг критике пропаганду «за отступление от марксистско-ленинского понимания вопроса о роли личности в истории… Но, товарищи, – продолжал Маленков, – дело не только в пропаганде. Вопрос о культе личности прямо и непосредственно связан с вопросом о коллективном руководстве. …Вы должны знать, товарищи, что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовала».

Для Маленкова «культ личности» – это беззащитность перед произволом главы партии. Механизм преодоления «культа личности» он видел в «коллективном руководстве», что на практике должно было выразиться в создании баланса сил в Президиуме ЦК КПСС.

Похоже, именно на этом Пленуме Хрущёв понял, что обращение к временам Сталина, обвинение в преступлениях сталинского времени может стать важным средством борьбы с его сегодняшними политическими противниками. Берия стал первым, на которого были повешена ответственность за преступления прошлого. «Дело Берии», имевшее широчайший общественный резонанс, бросило тень на Сталина.

Однако критика Сталина никогда и нигде не должна была перерастать в критику системы, советского социализма.

Год за годом тема Сталина и участие соратников Сталина в репрессиях всё больше становится оружием в политической борьбе. Инициативу здесь захватил Хрущёв, ставший из «просто» секретаря ЦК – первым секретарём ЦК, раньше других понявший силу партийного аппарата и в Москве, и по всей стране.

На январском Пленуме 1955 г. Хрущев напал на Маленкова, обвинив в том, что тот был виновен в организации «ленинградского дела». Благодаря этому, Хрущёву удалось снять Маленкова с должности Председателя Совета Министров. В июле того же года объектом критики, и опять-таки за прошлое, за следование в фарватере сталинской политики, становится Молотов. Он был снят с поста министра иностранных дел и заменён Д. Т. Шепиловым, которого считали ближайшим помощником Хрущёва. «Проблема Сталина» приобретала особый политический смысл и актуальность. И не Сталин в этот момент интересовал первого секретаря ЦК КПСС Хрущёва, а соратники Сталина и его, Хрущёва, соперники. Впрочем, критика соратников была тайной в полном смысле этого слова, за семью печатями, критикой секретной, для посвящённых.

Логика политической борьбы требовала следующего шага – сказать об этом вслух.

История доклада Хрущёва на XX съезде – это особая тема, нашпигованная почти детективными подробностями. Отмечу только, что Хрущёв выступал со своим «секретным докладом» перед делегатами уже после официального окончания съезда. Замечу и то, что люди, писавшие Хрущёву проект его доклада[944], сделали всё, чтобы свести вопрос о репрессиях к временам 30-х гг. Виноватыми объявлялись Сталин и наркомы внутренних дел Ежов и Берия. Тщательно обходился вопрос об участии в репрессиях Маленкова, Молотова, Ворошилова, Кагановича и, конечно, самого Хрущёва.

Хрущёв же всё изменил. Не Сталин главный «антигерой» советской истории, а Маленков, прежде всего – Маленков, и уж потом – Молотов, Каганович и др.

Хрущёв не ограничился тем, что доклад был зачитан (правда, действовало запрещение обсуждать его). Он настоял на том, чтобы текст доклада прочитали во всех партийных организациях, во всех крупных предприятиях страны.

Неосталинизм. Отношение к Сталину стало ощутимо меняться уже со второй половины 60-х гг. Устанавливался неосталинизм – верность старым идеологическим ценностям, «идеологической дисциплине», помноженной на неведомую при Сталине «стабильность в руководстве». Неосталинизм – это ещё и отказ от попыток реформировать общество, так как истинные социалистические ценности – в прошлом, и задача власти – равняться на них.

В 1969 г. в Политбюро ЦК КПСС вспыхнул спор – следует ли отмечать 90-летие со дня рождения Сталина. Надо опубликовать юбилейную статью, – настаивали М. А. Суслов, ?. Е. Шелест, К. Т. Мазуров, А. Н. Косыгин, Ю. В. Андропов. Им возражали Н. В. Подгорный, А. Я. Пельше и Б. Н. Пономарев, пытавшиеся напомнить своим коллегам, что все они единодушно осуждали Сталина на XXII съезде.

Победили сторонники публикации юбилейной статьи[945].

Статью опубликовали. В 1970 году на могиле Сталина появился его бюст, изваянный скульптором Н. В. Томским. Началось тихое возвращение сталинского политического наследия.

Жаркие споры об отношении к Сталину стали разворачиваться в литературе, в среде интеллигенции. В апреле 1970 г. КГБ докладывало в ЦК о том, что в Москве распространяется машинописный текст пародии на роман В. Кочетова «Чего же ты хочешь?» Автором пародии, по мнению «литературоведов в штатском», был сатирик 3. Паперный. Последуем за текстом пародии:

«…У рабочего человека Феликса Самарина не было конфликта отцов и детей с отцом.

– Давай, отец, потолкуем, – сказал сын.

– Изволь, – согласился отец, – но только о заветном. Размениваться на пустячки не намерен. Что тебя заботит, сынок?

– …Давно хотел спросить. Скажи, пожалуйста, был тридцать седьмой год или же после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой?

– Тридцать седьмой! Это надо же! – уклончиво воскликнул отец. Его взгляд стал холодней, а глаза потеплели.

– Уравнение с тремя неизвестными, – сказал он молча, икс, игрек, зет…

– Прости, отец, опять к тебе, – сказал Феликс, входя. – Так как же всё-таки – был тридцать седьмой год или нет? Не знаю, кому и верить.

– Не был, – ответил отец отечески ласково, – не был, сынок, но будет».

Был ли тридцать седьмой год – год символ советской истории? Всё чаще официальная пропаганда старалась руководствоваться рецептом сатирика: «после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой».

Отношение к Сталину, к политическим репрессиям прошлого получило политически актуальный смысл. Сталин надолго был поставлен в один ряд с Хрущёвым, а его, Хрущёва, реформы оценивались властью как по преимуществу вредные. Тема Сталина стала частью политических рассуждений на Политбюро. 30 марта 1972 г., обсуждая вопрос, что делать с Солженицыным, Соломенцев вспомнил про Хрущёва. «Это он, Хрущев, открыл и Якира, открыл и поднял Солженицына…» М. А. Суслов добавлял, что эту ответственность вместе с Хрущёвым разделяет и Микоян.

Подобные обсуждения – уже не споры – продолжались и позже. На заседании политбюро 12 июля 1983 г. К. У. Черненко рассказал своим коллегам о встрече с Молотовым, который был восстановлен в КПСС. Слова Черненко разбередили память о прошлом.

Начал маршал Д. Ф. Устинов: «А, на мой взгляд, Маленкова и Кагановича надо было бы восстановить в партии. …Скажу прямо, что если бы не Хрущев, то решение об исключении этих людей из партии принято не было бы. Вообще не было бы тех вопиющих безобразий, которые допустил Хрущев по отношению к Сталину. Сталин, Сталин, что бы там ни говорилось, – это наша история. Ни один враг не принес столько бед, сколько принес нам Хрущев своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также и в отношении Сталина… В оценке деятельности Хрущева я, как говорится, стою насмерть. Он нам очень навредил. Подумайте только, что он сделал с нашей историей, со Сталиным. По положительному образу Советского Союза в глазах внешнего мира он нанес непоправимый удар…»

Громыко. Фактически благодаря этому и родился так называемый «еврокоммунизм».

Тихонов. А что он сделал с нашей экономикой! Мне самому довелось работать в совнархозе.

Горбачев. А с партией, разделив ее на промышленные и сельские партийные организации!»[946]

Нет, не Сталин был отрицательным героем советской истории для членов политбюро. С позицией маршала Устинова, что Хрущёв, критикуя прошлое партии и государства нанес больше бед, чем любые враги, – были согласны все члены Политбюро.

Сталин как торговая марка. Бурный, полный надежд и иллюзий период гласности, перестройки, породил попытки понять наше историческое прошлое, а вместе с этим – и осмыслить перспективы на будущее. Исторические штудии о советской истории, заквашенные на дрожжах «Краткого курса истории ВКП (б)», лишившись спасительной для них политической цензуры, не выдерживали никакой критики. Появился феномен общественной мысли конца 80-х – начала 90-х годов – рассуждения о неких «белых пятнах» истории, которые, как казалось, можно легко закрасить новым знанием. Огонёк, Московские новости, Аргументы и факты со статьями о ГУЛАГе, политических репрессиях разлетались мгновенно. Книги «о природе сталинизма», такие, как «Иного не дано», «Суровая драма народа» и другие расходились многосоттысячными тиражами. Невозможно было достать книгу А. Рыбакова «Дети Арбата», ставшую беллетристическим изложением отечественной истории конца 30-х гг.

Спор об отношении к Сталину, начатый после публикации (1988) статьи Н. Андреевой в Советской России, стал одним из крупнейших политических событий, радикализировавших общество и подготовивших демократическую революцию 1989-1991 гг.

Что дальше?

Любопытно сопоставить данные двух социологических исследований исторической памяти граждан России, которые проводились в 1990 и 2001 гг. учёными Института социологических исследований Российской академии государственной службы.

В 1990 г. Сталин оценивался как один из самых непопулярных деятелей прошлого – его положительно оценивали только 6% опрошенных (положительная оценка Петра I составила 74, Ленина – 57, а маршала Жукова – 55 %)[947].

Спустя 11 лет положительно деятельность Сталина оценивали уже 32,9% (соответственно Петра I – 90,2, Ленина – 39,9, Жукова – 80,8%).

Почему произошли столь радикальные изменения в историческом сознании?

Причин много. Попытаемся их проанализировать. Прежде всего, эпоха Сталина ушла. Яростный антисталинский заряд публицистики конца 80-х утратил мишень – коммунистический строй. Изучение Сталина стало не признаком политической дерзости, а рутинным историческим исследованием, уже поэтому лишённым массового интереса. Удивительные по богатству информации, по доказательности, документальные публикации о Сталине и его эпохе редко выходят тиражом больше 3 тысяч экземпляров. Зато идет вал книг о Сталине как вожде, победителе, благодетеле…

Сегодняшний быт – с ростом цен, с отсутствием социальных гарантий, с очевидным и часто бессовестно демонстрирующим неравенство людей, – не может не вызывать ностальгических воспоминаний о прошлом, об утраченном порядке, сильной и справедливой руке…

Из актуального политического настоящего Сталин и его эпоха ушли в прошлое, перестали поэтому быть опасными и превратились в некий символ утраченной державы. И на глазах рождается новый миф. Громкая, пёстрая, яркая, создававшаяся талантливыми людьми символика сталинской эпохи продолжает обладать магией «большого стиля империи», она дразнит воображение памятью о Советском Союзе – сверхдержаве. И усатый Вождь в кителе с маршальскими погонами и сапогах оказывается востребованным лукавыми продавцами от политики, и не только – на этот раз – как товарный знак.

2003 г.