КРАСИВО ЖИТЬ?
КРАСИВО ЖИТЬ?
(Рисунок С. Аруханова)
Что общего между гламуром и соцреализмом
- Стреляете?
- Бывает. Когда курить бросаю.
- А по львам?
- Не, разве что утки в тире.
- Хотели бы на полигон? Ракетой жахнуть?
- Боже упаси!
Разговор не клеился, и я чувствовал себя неловко. Собеседник перевез меня через дорогу в своем красном «Чероки», разменял в валютном киоске сотенную, угостил капуччино с текилой, а я упорно не соответствовал. Его изданию нужен был король гламура, я тянул на валета. К тому времени за мной уже тянулся длинный хвост глянцевых органов, но разве за Москвой поспеешь.
Когда Россию настигла свобода, мне хватало толстых журналов. Я их до сих пор люблю - неизменные и незаменимые, как «Лебединое озеро». Читая их, всегда знаешь, что будет дальше: будет плохо. Мартиролог русских бед. Они воспитывают из читателей стоиков, гламур же родился эпикурейцем.
В сущности, между двумя школами не такая большая разница. И те, и другие не ждут светлого будущего, не говоря уже о настоящем. Но стоики идут к концу, сжав зубы; эпикурейцы хватают ими все, что попадется на дороге.
Этим меня гламур и купил. Я хотел, чтобы все были, как Марк Аврелий. Но сам предпочитаю Горация. Потупив глаза от скромности, я говорил себе: буду, как Фет, готовый печататься в органе с неприличным названием, лишь бы стихи не путали. К тому же, попав на глянцевые страницы, чувствуешь себя, словно Лев Толстой в крестьянской школе. И не потому, что знаешь больше, а потому, что знаешь другое. Так, только опубликовав первый опус на мелованной бумаге, я выяснил (из соседнего репортажа), «Как трахаться в самолете».
Постепенно вникая в капризную поэтику гламурной прессы, я понял, что попал в мир, знакомый с детства. Как в сталинской фантастике, тут не было денег. Вернее, их было столько, что никто не считал.
Коммунизм наконец добрался до нашей родины, победив, как и обещал, в одной отдельно взятой стране - той, которой нет. Только в ней уважающий себя москвич не выходит из дома без пиджака за пять тысяч. (В Америке тот же журнал, но по-английски советует одеваться на барахолке.) Я знаю лишь одного человека, который может себе позволить такой пиджак, но он звонит из автомата и обедает бутербродами. Собственно, поэтому я и не верю, что гламур существует для богатых, - зарабатывать им интереснее, чем тратить.
Все сложнее. Гламур превратил потребление в зрелищный спорт. Мы не едим, а смотрим, как едят другие - в жемчугах и смокингах, в лимузинах и тропиках, на серебре и в лайнерах. Мы им даже не завидуем, потому что они ничего не скрывают в отличие от прежних вождей, предававшихся своим унылым оргиям за колючим забором.
Когда из рухнувшей ГДР показали секретный притон тамошнего ЦК, западные соотечественники никак не могли поверить, что расшалившейся фантазии немецких коммунистов хватило лишь на буфет с молдавским коньяком и бассейн в бункере.
Распущенный гламур оперирует с иным размахом. Пропустив среднее звено достатка, он шагает по облакам, засеянным звездами. Одни из них (свои) ближе других, но все смотрят вниз, добродушно подмигивая. Гламур - своего рода телескоп, сводящий небо на землю. От этой оптики портится зрение. Кажется, что мечта располагается сбоку от действительности. Достаточно позвать - и она спрыгнет на колени в виде грудастой негритянки из «Плейбоя» или подноса с породистым виски из соседствующей с ней рекламы.
В сущности, и здесь нет ничего нового: родной жанр бесконфликтного соцреализма, где лучшее всегда побеждает хорошее. Тут те же незатейливость целей и простодушие средств, но полиграфия несравненно выше. В ней все дело: хорошая печать застит глаза. Реализм якобы художественного образа создает иллюзию верного хода.
Отечественная жизнь в своих высших - гламурных - проявлениях достигла всемирного уровня, догнав Америку и перегнав ее вместе с другими, более цивилизованными странами. Гламур стал протезом эмоций. Он позволяет сопереживать чужой жизни, ничего не делая для того, чтобы она стала твоей.
Хуже, что столь привычный статус преображенной вымыслом действительности создает столь же обманчивый контекст для всего остального. Логика гламура подчиняет себе информационное пространство, пользуясь тем, что другого, в чем нас убедили постмодернисты, и не осталось.
Приехав недавно в Москву, я включил телевизор в отеле. Интеллигентный диктор программы «Культура» уговаривал меня вместе со всем культурным человечеством отпраздновать некруглый юбилей Гейнсборо. Каналы попроще делились сплетнями о Пугачевой, Жириновском, Мадонне и королевском дворецком.
В мое время телевизор был честнее. Брежнева показывали в среде сноповязалок, Америку - среди стихийных бедствий, Европу - на баррикадах, Африку - разрывающей цепи. Официальному миру была присуща тотальная стилевая однородность. Поэтому на него и не обращали внимания.
Сейчас иначе. Разбавив все важное мыльной оперой, гламур придает реальности зыбкий, картонный, декоративный характер. На этом смазанном фоне любая новость кажется такой же приметой естественной нормы, что мода, спорт и погода.
Бродский говорил: главное - не о чем, а что за чем идет. А тут все, как у всех: бестселлеры и шампунь, любовники и демократия.