II
II
Четвертая беседа с Георгием Викторовичем Адамовичем.
Разбор стихов Ходасевича, Цветаевой, Поплавского, Штейгера и Анненского.
Ницца, сентябрь 1960 г.
В пушкинскую эпоху между поэтами было больше сходства, чем в 20-м веке. Ходасевич и Цветаева — поэты одного поколения, но не имеют ничего общего. Читает «Перед зеркалом» Ходасевича и «Роландов рог» Цветаевой. В стихах Ходасевича наш разговорный язык, у него нет пропасти между поэзией и жизнью. У Цветаевой — особенный поэтический язык, высокий стиль (выражение его в прочитанном стихотворении). Карл у Цветаевой — неведомый человек, который ее поймет. Он, конечно, бесконечно далек от всяких мещан, которые ее не понимают. Оба поэта в этих стихах хорошо себя выразили[1090].
Ходасевич не был большим поэтом, он без творческого напора, характерного для Цветаевой…
Некоторые отступления: о том, как наивно некоторые критики поправляют стихи Блока. Между тем Блок знал, что делал…[1091]
О Толстом. По воспоминаниям Гольденвейзера, Толстой разбирал стихи Тютчева «Есть в осени первоначальной…». Он заметил, что в прозе нельзя было бы сказать «на праздной борозде», но это допустимо в поэзии… Толстой стихи понимал, хотя и считал Беранже лучшим французским поэтом. З. Гиппиус говорила, что в стихах можно писать непонятно о понятном, непонятно о непонятном и, наконец, понятно о понятном: именно последнее находим у Ходасевича.
Если бы Цветаева писала проще, непринужденнее, она была бы великим поэтом, но у ней всегда напряжение, нажатие педали.
Г.В.А. читает стихотворение Поплавского «Роза смерти». Он один из самых даровитых людей, кот<оры>х мне приходилось встречать (в числе их и Осип Мандельштам). У него нет логической линии, но его стихи развиваются не беззаконно, но иначе, чем по нашей логике. У него часто звук подсказывает смысл. Так уже писали Анненский, а во Франции Маллармэ и Рембо (о последнем Поплавский часто говорил). Так, слова звезды и розы у Поплавского связаны звучанием. Но в посл<едних> строчках прочитанного ст<ихотворе>ния — свет разума.
Г.В.А. читает ст<ихотворе>ние Штейгера «Слабый треск опускаемых штор…». Он прямой ученик Ахматовой. Все ст<ихотворе>-ние держится на выражении собачий. Если бы этого слова не было, то не было бы и всего ст<ихотворе>ния. Это слово — как булавочный угол… Тот же прием у Ахматовой, напр<имер>: «Не стой на ветру…»[1092]
Г.В.А. читает (наизусть) ст<ихотворе>ние Штейгера: «Мы, уходя, большой костер разложим…» Здесь неожиданное слово крематориум. Ст<ихотворе>ние ради него написано, в нем все, что он хотел сказать, сгущено… Штейгер был грустный, больной человек, ему трудно жилось, он всегда был несчастно влюблен…
Г.В.А. читает ст<ихотворе>ние И. Анненского «Тоска миража».
Автор не включил его в свой сб<орни>к.
Образ саней, кот<орые> сходятся и расходятся. Это образ далекой любви. Здесь необыкновенная тонкость, это одно из самых удивительных ст<ихотворе>ний.
Брюсов — кованый поэт, но что все его мастерство по сравнению с дилетантизмом А<нненско>го! Ни одному поэту не снилась такая изысканность (слово нехорошее, но иначе не сказать).
Есть у А<нненско>го и безвкусие: тоска миража, безумная сказка; в то время др<угие> поэты так бы не сказали. Он только последние два года жизни общался с литераторами, до всего должен был сам додумываться, дочувствоваться. Но ск<олько> выразительности, тяжести в одной этой интонации: «Что надо, безумная сказка…»
Анненский большой поэт.
Семинар по поэзии.
Участники: Ирина Владимировна Одоевцева, Георгий Авдеевич Раевский (Оцуп) и Юрий Константинович Терапиано
Париж, июнь 1961 г. (в помещении Византийского института, на улице Лилль)
(Сокращения: ИВО, ГАР и ЮКТ)
Доклад ЮКТ о разборе стихов. Анатомия стихов (по Гумилеву)[1093].
ГАР читает стихи Ахматовой: «Морозное солнце. С парада / Идут и идут войска».
ИВО об Ахматовой: она снизила тему женской любви. Выражала в стихах переживания целого поколения русских женщин, которые хотят, чего нет на свете[1094] («истерички» эпохи декаданса…). Тогда все поэтессы начали писать «под Ахматову»… Ахматова посмела сказать: «Я — дурная мать…»[1095] Для России надо забыть «и ребенка, и друга»[1096].
ЮКТ: Ахматова часто на границе срыва, но не срывается. Но были неудачные выражения; в этом стихотворении:
Я держала звонок-кольцо… —
ок-ко — нехорошо звучит. И непонятно — чей силуэт…
ИВО: Звонок-кольцо — спондей (что неправильно…). Я бы написала — «звонка кольцо». Все в том же ст<ихотворе>нии — неясно говорится о белом доме: м<ожет> б<ыть>, никакого дома не было. Неясно, но — прелестнейший образ[1097].
ГАР: У Ахматовой — все от образов. Не — от музыки. Размер напоминает блоковские переводы Гейне. Отрывочность изложения, синкопы. «Силуэт» — удачный образ. И несущественно, был ли белый дом или его не было… Прозаизмы не только у Ахматовой: их находим у Державина, Пушкина («Снег выпал только в январе…» в «Евгении Онегине»). Русская поэзия подозрительно относится к восклицательному знаку… предпочитает точку (обратите внимание, как ГАР произнес слово «поэзия»: поэзия).
ИВО: О новизне ахматовского стиха. Ведь до нее царствовала Мирра Лохвицкая… А Зинаида Гиппиус — не женственный поэт…
ЮКТ настаивает, что слово «силуэт» портит это стихотворение…
ИВО читает стихотворение Блока «О доблестях, о подвигах, о славе…».
ЮКТ говорит о творчестве Блока. В его поэзии — голоса из другого мира. Упоминает о блоковской статье в «Аполлоне» (о русском символизме). Мысли он высказывает не новые…[1098]
ИВО: Ю.К. «высоко» говорил… Напоминает, что, когда Блок писал эти стихи, от него ушла жена и он снял ее портрет со своего стола.
ЮКТ говорит о разборе стихов и затем читает стихотворение Георгия Иванова «Январьский день…». Эта пьеса перекликается с «Поэмой без героя» Анны Ахматовой, оба поэта вспоминают Петербург 1913 года и упоминают тех же лиц: Вс. Князева, Олечку Судейкину.
ГАР: Это ст<ихотворе>ние едва ли типично для Г. Иванова. В других его стихах больше остроты. Его пожелание: следовало бы написать книгу о роли Петербурга в русской поэзии, от «Медного всадника» Пушкина до нашего времени.
ИВО читает стихи Г. Иванова «Мелодия становится цветком…».
ГАР: В этом стихотворении гармония между образом и музыкой.
ЮКТ говорит о музыкальности поэзии Г. Иванова[**]. О его экономии изобразительных средств. В качестве примера приводит ст<ихотворе>ние «Эмалевый крестик в петлице…» (и читает эту пьесу). Люди, к поэзии равнодушные, говорили Ю.К., что сразу и навсегда эти стихи запоминали. У Г. Иванова было особенное чувство музыки. Он не хотел говорить как можно лучше, писал иногда небрежно, но всегда руководствовался внутренним чувством музыки.
ИВО: Г. Иванов любил перебои в ритме. В ст<ихотворе>нии, написанном амфибрахием («Так часто бывает, куда-то спешу…»[1100]), он неожиданно вводит дактилическую строку. Для него было неважно, о чем именно петь. Но ему всегда надо было петь. Говорит о его пессимизме, но все его стихи утешительные, потому что — музыкальные… Он всегда писал легко, быстро, напр<имер>, «Отзовись, кукушечка…». Многое он уничтожал. И.В. говорит, что она спасла от уничтожения такие прекрасные его стихи: «Это призрак стоит у постели…» или «Счастье выпало из рук…»[1101]. До сих пор она находит клочки бумаги с его стихами.
ЮКТ: Теперь мы закончили разбор стихов пяти поэтов. Формалисты преимущественно занимались творческими приемами. А у нас (Ю.К. имеет в виду парижских поэтов) главное внимание обращалось на соответствие между формой и содержанием. Существенно их слияние.