Глава шестая
Глава шестая
I
На другой день было свидание. Но мне было так скверно на душе, что сначала я зашел в ресторан и встретил Нину, уже довольно плохо сознавая, что я делаю.
Нина деликатно ни одним словом не обмолвилась о вчерашнем — я тоже не заговаривал об этом из малодушия. [В гостинице я спросил себе коньяку].
— Альвиан Алекс<андрович>, не пейте больше, — остановила меня Нина.
— Даже на «вы»? прелестно!
— Ну — не пей, Альвиан.
Я рассмеялся в ответ и стал безумно целовать ее. [Под влиянием выпитого вина она начинала казаться мне очень хорошенькой].
— Нина, многим говорила ты о любви?
— Многим.
— И всем лгала?
— Нет, я их всех любила.
Вино и поцелуи опьяняли меня [все больше].
— А меня ты любишь?
— Я могу задать тебе такой же вопрос.
— Неужели нам объясняться в любви?
[— Как хочешь].
Она дружественно, но настойчиво отодвинула от меня бутылку и привлекала к себе мою голову.
— Конечно, я люблю тебя. Неужели ты думаешь, что иначе я позволила бы тебе так обращаться со мной?
«Теперь или никогда!» — мелькнуло в моей голове.
— Нина, ведь ты же знаешь, что и я люблю тебя!
— А, наконец ты сознался.
— Нина, мы были с тобой безумцами.
— В чем же?
— Или выходи замуж за Бунина, или будь моей.
— Ты с ума сошел, делая мне такие предложения!
— Тогда выходи замуж, и мы опять будем счастливы.
— Напрасно ты воображаешь, что после замужества я буду с тобой видаться!
«А, — подумал я, — меня хотят поймать на удочку вечной разлуки».
— Да, воображаю.
— Почему ты так уверен?
— Потому что ты любишь меня. Потому что ты даже не выйдешь за Бунина, а будешь моей.
Я охватил ее за талию и целовал, целовал без конца. Шторы были опущены, полусумрак, вино, поцелуи делали меня безумным.
— Пусти меня!
— Нет! ты должна быть моею.
У нас началась борьба. Молча, тяжело дыша, мы не сдавались друг другу. Если она уйдет сегодня, с ужасом думал я, все будет кончено: она не вернется. Эт<а> мысль придавала мне отчаянья.
— Ты должна быть моею!
— Пусти — или я закричу.
Она уже высвободилась из моих рук. Я готов был на все.
— Нина! послушай! неужели же Бунина достойна ты! Какая жизнь ждет тебя с ним!
— Я не хочу отвечать вам. Пустите меня.
— Нина, ведь я же прошу тебя быть моей женой.
— Ты говоришь так потому, что пьян.
— Нет, я всегда думал это, но я должен обладать тобой до свадьбы. Иначе сказали бы, что я до того влюбился, что даже предложил руку. Я презирал бы себя!
— В таком случае и я вас презираю, Альвиан Александрович!
Последним движением она вырвалась от меня. Руки у меня опустились. Я видел, как Нина приводила в порядок платье, надела пальто, шляпку, взяла зонтик, папку Musik — и вышла.
Я бросился ничком на ковер, бился, как раненый [зверь], и повторял: «Все кончено! все кончено!». Но почти тотчас и вскочил, охваченный новой мыслью.
«Объясниться с ней, сейчас же, немедленно, или будет поздно!»
Свежий воздух, однако, отрезвил меня. Подъехав к воротам, я передумал и приказал извощику <так!> ехать ко мне домой, Наша горничная ужаснулась, увидя меня: ворот сорочки был разорван, сюртук расстегнут, волоса всклокочены. Моя мама, добрая старушка, уже давно сокрушавшаяся о моем ужасном настроении духа, хотела идти расспросить меня, но я запер перед ней дверь и бросился на кровать.
Почти тотчас я заснул. Меня окружили дикие видении. Кожин хохотал надо мной и пронзал меня шпагой. Нина целовалась с Буниным, а вокруг по ковру ползали какие-то длинные змеи.
В час ночи я проснулся с головной болью и неприятным вкусом во рту. Одну минуту я не мог различить, что было в действительности, а что только во сне. Но вдруг все стало ясным, и я опять заплакал — слезами бессилия.
II
Утром я получил ответ Кожина. Он изумлялся, что я мог обидеться на такие пустяки, писал, что смотрит на все как на шутку, и охотно соглашался извиниться, если я этого желаю.
Я уныло бросил письмо под стол. Извинение, конечно, поставило бы меня опять в смешное положение.
[Меня мучила мысль о Нине. Целый день] я думал, продолжать ли мне посещения сеансов или дожидаться приглашения. Наконец решил, что лучше вовсе перестать бывать у Кремневых, но когда настал вечер, я знакомой дорогой пошел к ним, хотя в этот день даже не было сеанса.
Мое появление не вызвало удивления: меня привыкли считать за своего. Встретила меня Варя и сказала, что у Нины «голова болит». Ну конечно! Она не выйдет ко мне! Зачем я и шел! Разве не мог я предвидеть это заранее?
В злобном настроении духа я наговорил Варе каких-то грубостей относительно Кожина. Она даже несколько раз изумленно поглядывала на меня. Потом пришла М<ария> В<асильевна> и начала рассказывать мне о новом замечат<ельном> медиуме, появившемся в Бостоне.
Я уже собирался уходить, злой и недовольный собой, как вдруг вышла Нина. У головы она держала платок, глаза были несколько потускневшими, но мне она показалась очаровательней, чем когда-либо. [Сразу исчезла вся злоба, все сомнения, когда] же Нина дружественно протянула мне руку, я был уже счастлив и почти влюблен.
Этот вечер я был весел, как уже давно не бывал, болтал живо и интересно, декламировал и рассказывал греческие мифы.
Нина успела мне шепнуть:
— Альв<иан> Алекс<андрович>, нам надо с вами переговорить. Ждите меня завтра.
Этого завтра я ждал с восторгом. Когда в назначенный час я пришел на свидание, Нина уже ждала меня.
— Нина! так ты не сердишься?
— За что же? — ты выпил лишнее.
О! она была слишком ласкова! я начал остерегаться.
— Прошлый раз, Альвиан, ты сказал мне много такого, о чем лучше было не заговаривать. Я уже начинала сживаться с мыслью…
Так что, если все было сказано тобою случайно, лучше просто позабыть это.
— Я никогда не отказываюсь от своих слов.
Что другое я мог ответить ей?
— Значит…
— Да что же иное могло быть? я только не хотел тебе говорить, но ты сама должна была догадаться, что я не отдам тебя никаким Буниным! Милая! я люблю тебя, и ты — ты ведь тоже меня любишь?
— Люблю.
— Дорогая! милая! жена моя!
Но и целуя ее, я ни на минуту не забывал, что она никогда не будет моей женой.
В этот день Нина отдалась мне.
«Мы оба, — записано у меня в дневнике, — и я, и она, разыграли свои роли прекрасно и казались очарованными. Бедняжка, плохое средство избрала ты, чтобы привязать меня к себе»[202].