Пролог Микеланджело Антониони. За фильм о реке По

Пролог

Микеланджело Антониони. За фильм о реке По

Пусть это звучит патетически, но люди, живущие по берегам По, действительно влюблены в свою реку. В самом деле, ореол симпатии, мы могли бы даже сказать — любви окружает эту реку, которая в известном смысле подобна деспоту в своей долине. Люди Паданской низменности чувствуют По. В чем именно конкретно выражается это чувство, мы не знаем; знаем только, что это разлито в воздухе и сразу вас охватывает, словно какое-то неуловимое волшебство. Впрочем, это явление общее для многих местностей, которые прорезают мощные водные артерии. Кажется, что судьба этого края заключена в реке. Жизнь там приобретает особые формы и особое направление; возникает новая местная экономика, каждый стремится извлечь из реки всю возможную выгоду; для мальчишек река — излюбленное и запретное место игр. Другими словами, устанавливается совершенно особая интимность, питаемая различными причинами, в том числе общностью проблем и самой борьбой населения против вод реки, которая почти каждый год, в начале лета или осени, бурно разливается, устраивая наводнения, иной раз чрезвычайно яростные и неизменно трагически прекрасные.

Итак, вот основной мотив нашего предполагаемого фильма — разлив реки. Основной — по двум причинам: как зрелище само по себе и потому, что раскрывает нам сущность той любви, о которой мы только что упомянули. Удивительна эта привязанность, эта верность, которая выдерживает все испытания наводнений. Потому что, если сегодня разливы реки оставляют жителей относительно спокойными благодаря прочности новых дамб и быстро производимым восстановительным работам, нельзя сказать, что раньше разливы проходили, не оставляя глубоких следов. Нередко они несли с собой человеческие жертвы или, во всяком случае, оставляли после себя горестные картины заболоченных полей и затопленных селений, нагро- мождений домашнего скарба на дорогах, воды, доходящей до уровня окон, вырванных с корнем кустов, тростника, деревьев, плавающих в покрытых пеной воронках. Но сыновей По, несмотря ни на что, невозможно было оторвать от реки. Они боролись, страдали, вновь боролись и страдали, но, очевидно, научились относиться к страданиям как к чему-то, входящему в естественный порядок вещей и даже находить в них стимул к борьбе.

Другой интересный и характерный момент составляет своеобразное влияние цивилизации на этих речных людей. В прежние времена река имела куда более романтический и мирный вид. Пышная растительность, рыбачьи хижины, плавучие мельницы (еще сегодня их осталось несколько штук), примитивные паромы и понтонные мосты — все это, погруженное в дрему, словно застывшее вне времени, проникнуто чувством неудержимой силы, исходящей от широкой водной глади и подчиняющей себе все вокруг. Жители — люди крепкие, с медленными и тяжелыми движениями — любили подолгу отдыхать на берегах и бродить по покрывающим их лесам, знали места богатые рыбой и маленькие заливчики, прячущиеся под наклонившимися к самой воде ивами, и ничего не имели против того, что их существование текло так медлительно. Однако они занимались перевозкой товаров и пассажиров, работали на мельницах, но больше всего рыбачили.

Но и для вещей годы проходят не напрасно. И для По тоже настало время пробуждения. И тогда появились мосты из железа, по которым день и ночь мчались с грохотом поезда, выросли шестиэтажные здания, прорезанные огромными окнами, изрыгающими пыль и шум, появились пароходы, верфи, заводы, дымящиеся фабричные трубы, даже новые каналы с бетонированными берегами — весь современный мир, механический, индустриализированный, который перевернул вверх дном гармонию того старого мира.

И все же среди этой гибели их мира жители не оплакивали прошлое. Может, они бы того и хотели, так как их строптивая и созерцательная натура еще не приспособилась к новым условиям, но им это не удавалось. Перемены в какой-то момент им уже не только не мешали, но известным образом их удовлетворяли. Они начали по-новому относиться к реке, осознавая ее функциональное значение; чувствовали, что ее важность возросла, и гордились этим; они понимали, что теперь ее больше ценят, и их честолюбие было удовлетворено.

Все, может, действительно так, но это не литература. Это кинематограф или только еще должно им стать; остается решить, как это осуществить.

Прежде всего встает вопрос: снимать документальный фильм или игровой? Первая форма, несомненно, заманчива. Материал богатый, впечатляющий — от широких речных просторов, обширных, как озера, и иногда прерываемых островками, до теснин, где По, сужаясь, заросшая дикой растительностью, напоминает африканский пейзаж; от полуразвалившихся хижин, прислонившихся к дамбам, с вечной лужей в дворике перед входом, до небольших вилл в стиле «модерн» с chalet* у самой воды, из которых по вечерам доносится негромкая синкопированная музыка; от отвесных дамб до изящных пляжей с претензией на светскость; от плавучих мельниц до мощных заводов; от лодок до моторных катеров и глиссеров, снующих между Павией и Венецией, и так далее.

Материал обильный, но опасный, ибо легко можно впасть в риторику. Поэтому, если нас соблазняет воспоминание о замечательном американском документальном фильме о Миссисипи «Река»1, нас обескураживает банальная формула как было и как стало, или до и после лечения. Нам не придало бы спокойствия и введение хрупкой сюжетной канвы. Мы вообще питаем недоверие к подобным гибридам, и особенно на экране, где мы никогда не устанем прославлять такую форму, которая диктует точную направленность и не допускает никакой неуверенности. Или ты по одну сторону, или по другую: самое главное — точно знать, чего ты хочешь. Сравнительно недавним примером может служить фильм Флаэрти, хотя это автор, заслуживающий самого глубокого уважения. В самом деле, в его «Танце слонов»2 в результате противоречия между документом и повествованием лирический мотив труда, этой своего рода языческой религии джунглей, находит свое самое чистое выражение в документальных сценах, где только и чувствуются муки поэтического открытия; в других же сценах этому мешает повествование.

Итак, должны ли мы согласиться с идеей игрового

* Летний загородный домик, дача (франц. ).

фильма? Говоря между нами, нам очень симпатичен этот документ без ярлычка, но не будем слишком спешить. Также и здесь, разумеется, имеются трудности, и прежде всего — сочинить сюжет, который полностью был бы созвучен намеченным выше мотивам. Американцы, от которых не укроется ни одна тема, это уже пробовали. Два их фильма, один очень старый, «Река», другой, вышедший несколько лет назад, «Песнь реки»3, имели большой успех, особенно первый, который с точки зрения содержания был лучше.

Однако обе эти ленты были весьма далеки от нашего замысла и волнующих нас чувств.

Но мы не собираемся давать здесь кому-либо советы и еще меньше — подсказывать сюжеты. Мы хотим только сказать, что наше желание — снять фильм, главным действующим лицом которого была бы река По и в котором вызывал бы интерес не фольклор, то есть мешанина внешних и декоративных элементов, а дух, то есть совокупность мотивов моральных и психологических; фильм, где преобладали бы не коммерческие требования, а ум.

Перевод Г. Богемского

три-четыре месяца в моем селении, в окружении полусотни детей которым я могу сказать на диалекте: «Раскрои рот пошире». Может быть, с этими ребятами нам удастся в самом деле подчинить себе селение — селение, где нет книг, но есть густые леса, дамбы и река По... Полсотни или сотня ребят — хозяев селения, где полно грешников и грешниц.

Третий трудный фильм (что означает «трудный»? Какое множество совсем легких фильмов получилось совсем неудачными). Семейство, вынужденное по божьей или людской воле согласиться на следующий эксперимент: отец будет играть роль сына, сын — дедушки, служанка —тетушки, дочь — кузины. Не гротеск, а очень серьезный, простой фильм. Основанный на лишь слегка намеченной интриге — отношениях ложной семьи с другим, нормальным семейством, которые осуществляются в четырех стенах дома посредством разговоров и ситуаций, проникнутых нетерпимостью, оправдываемой, однако, благой целью.