Микеланджело Буонарроти

Микеланджело Буонарроти

Перед нами уже промелькнул юный Микеланджело в кругу Лоренцо Медичи.

Микеланджело Буонарроти (1475-1564) родился в Капрезе. Тринадцати лет он попал в мастерскую Гирландайо, но вскоре, желая быть скульптором, перешел в ученики к Бертольдо, который руководил художественной школой в Садах Медичи. Лоренцо Медичи принял одаренного юношу в свою семью как сына, а его друзья Марсилио Фичино и Анджело Полициано - в Платоническую семью. В Садах Медичи Микеланджело провел около двух лет, в его возрасте и с его восприимчивостью решающих в формировании всеобъемлющего гения.

Смерть Лоренцо Медичи (1492) прервала недолгие ученические годы Микеланджело, который, выходит, был самоучкой и в живописи, и в ваяньи, и в архитектуре, и в лирике, словно всеми приемами мастерства в различных видах искусства он владел изначально. Если Леонардо до всего доходил опытным путем, если Рафаэль был восприимчив к достижениям своих гениальных современников, обучаясь и переучиваясь на ходу, разумеется, достигая при этом новой меры классичности, то Микеланджело, похоже, исходил из одной идеи, действительно формосозидающей силы, проступающей в камне или в пространстве интерьера.

Неоплатонизм для Микеланджело стал философской основой как его эстетики, так и религиозной веры; это отвечало не только его устремлениям как художника, но и его натуре, могучей не столько телесно, сколько духовно, однако подверженной тревоге и смятенью, что вообще свойственно людям, как считал Марсилио Фичино, и что обнаруживал у себя Микеланджело. Фичино, кроме того, утверждал, что познание Бога начинается с познания самого себя и что каждый человек - творец своей сущности, в этом и состоит свобода. Юный Микеланджело с готовностью принял такой путь самоутверждения и творчества и не свернул с него, как Сандро Боттичелли. Обращение смиряет и снимает трагизм бытия. У Микеланджело ощущение вселенского трагизма бытия лишь усиливалось - до «Страшного суда».

Первые работы Микеланджело еще в Садах Медичи - «Битва кентавров» и «Мадонна у лестницы», рельефы, в первом случае ярко выраженные, сейчас видно, юношеские во всем, во втором - едва намеченные, - это вдохновенная проба резца с обращением к классическому мифу и тут же к священному сюжету из Библии. Два источника вдохновения и миросозерцания проступают отчетливо и в двух произведениях римского периода (1496-1501). «Вакх» - это античность, эпоха классики времен Праксителя; «Пьета» отдает северной готикой - на коленях Богоматери лежит мертвый Христос. Тема одна: как опьянение вином и жизнью, так и опьянение горем и смертью, - это смятенье души, переходящей к меланхолии.

По возвращении во Флоренцию в 1501 году Микеланджело создает «Давида» (1501-1504 гг), пятиметрового гиганта, персонажа из Библии, обнаженного, как атлет или бог Эллады. Статуя была установлена у входа в Палаццо делла Синьория. Она произвела на флорентийцев удивительное впечатление. После смут, вызванных противоречивой деятельностью Савонаролы, Флоренция пришла в себя. Здесь жил в это время и Леонардо да Винчи, который работал над портретом Моны Лизы, услаждая ее игрой музыкантов.

На пьедестале «Давида» флорентийцы приклеивали записки: «Мы вновь стали уважать себя». «Мы горды оттого, что мы флорентийцы». «Как величественен человек!» «Пусть никто не говорит мне, что человек подл и низок; человек - самое гордое создание на земле». «Ты создал то, что можно назвать самой красотой».

И множество бумажек с «Браво!» и т.п. Одна из записок была подписана: «Все, что надеялся сделать для Флоренции мой отец, выражено в твоем Давиде. Контессина Ридольфи де Медичи». Контессина в это время была в изгнании, жила неподалеку от родного города и не удержалась не только тайно побывать во Флоренции, но и оставить записку от своего имени, нет сомнения, драгоценную для Микеланджело.

Вместе с тем эти записки свидетельствуют о том, как современники воспринимали произведения искусства в эпоху Возрождения: помимо библейской тематики, лишь красота и достоинство человека - и не когда-то в прошлом, а в настоящем, - вот что восхищает их до восторга.

Синьория, вдохновленная «Давидом» (заказ его был ее первым единодушным решением после смут и распрей), поручила Леонардо и Микеланджело в 1504 году написать в зале Большого совета в Палаццо Веккьо две фрески на темы битв, выигранных флорентийцами. Леонардо испортил фреску своей особой техникой, как, выяснилось, и в «Тайной вечере», и бросил, а Микеланджело был вызван в Рим папой Юлием II.

Остались два картона «Битва при Ангиари» Леонардо и «Битва при Кашине» Микеланджело, которые служили, по словам Челлини, «школой для всего света». В этой школе учился и Рафаэль, который в это время, благодаря Микеланджело, получил заказ написать портрет Маддалены Дони (около 1505 г.). Сам Микеланджело написал «Святое семейство» (т.н. «Мадонна Дони») (1504-1505 гг.) Это первая живописная работа Микеланджело и столь же исключительная, как и рельеф «Битва кентавров», когда ученичество оборачивается созданием уникального шедевра. Старец с ребенком, к которому обернулась молодая женщина, одетая блестяще, ничего от хлева и т.п., а за ними обнаженные фигуры и далекие горизонты - это не просто языческий мир, это сама классическая древность.

В Риме Микеланджело приступает к работе над гробницей папы Юлия II, что будет занимать его из-за бесчисленных осложнений более тридцати лет. Замысел был слишком велик в отношении одного из пап, которые то и дело сменяли друг друга, да и Юлий II не спешил с гробницей при жизни, это же понятно, а Микеланджело думал: по причине «зависти Браманте и Рафаэля Урбинского». Чтобы занять его, Юлий II в 1508 году поручает расписать свод Сикстинской капеллы. Микеланджело должен подчиниться, но меняет предписанную ему программу капитально. Синтез архитектуры, живописи и скульптуры, к чему постоянно стремился Микеланджело, получает действительное и иллюзорное оформление. Библейская легенда о сотворении мира, сотворении Адама, о грехопадении, о потопе с Ноем, с образами пророков и сивилл, юношей-рабов - воспроизводится в формах не просто скульптурных, но мощных, титанических, - личностно-материальная эстетика Высокого Возрождения получает столь впечатляющее воплощение, что мы видим не жалкую судьбу раба божьего с его грехопадением и изгнанием из Эдема, а возвышенные сцены жизни первых людей на Земле, подобных богам, Золотой век. Там, где речь традиционно идет о грехе человека, художник утверждает его величие.

Роспись свода Сикстинской капеллы (1508-1512 гг.), колоссальную работу даже чисто технически, Микеланджело осуществил один, без помощников, словно вступая в соперничество непосредственно с Богом-мастером, который тут же возникал над его головой лицом вверх. Так что потом он не мог читать иначе, как держа книгу над собой.

Смерть Юлия II и избрание папой в 1513 году Льва X из семейства Медичи после долгих проволочек приводят к тому, что Микеланджело, вместо продолжения работы над скульптурами для гробницы Юлия II, приступает во Флоренции к разработке проекта Новой сакристии для церкви Сан-Лоренцо - Капеллы Медичи (1520-1534), осуществление которой тоже будет затруднено, в частности, из-за восстания против Медичи и военных действий у стен города. Капелла Медичи отразила умонастроение Микеланджело, беспокойное из-за тщеты усилий и порывов создать «своей архитектурой и скульптурой» нечто совершенное, что «станет зеркалом всей Италии». Речь шла о проекте фасада церкви Сан-Лоренцо, построенной Брунеллески, первом архитектурном заказе, за который Микеланджело взялся с энтузиазмом, но договор был расторгнут. И вот снова смерть, усыпальница, к тому же близких ему людей, а он весь во власти других Медичи, вышедших в герцоги и папы. И здесь главенствуют другие: в противоположных нишах статуи герцога Неймурского, младшего сына Лоренцо Великолепного, и герцога Урбинского, внука Лоренцо Великолепного, над их саркофагами, на крышках которых Микеланджело поместил по две аллегорической скульптуры: «День» и «Ночь», «Утро» и «Вечер». И все же центральное место занимает предельно простой саркофаг у дальней белой стены с останками братьев Медичи - Джулиано, погибшего от рук заговорщиков, и Лоренцо. На ровной крышке три изваяния - Мадонны с младенцем и святых покровителей семьи Медичи. Именно архитектура интерьера с ложными окнами и пилястрами в два яруса вносит в покой и тишину потустороннего современную ноту, то есть жизни и беспокойства, что проступает и в обнаженных фигурах, погруженных в раздумья и сон.

Выступив на стороне города против Медичи как военный инженер, Микеланджело не выдерживает тревоги перед близким падением Флорентийской республики и бежит в Феррару и в Венецию (1529), думал даже уехать во Францию. Его сочли бунтовщиком и дезертиром, то есть он оказался меж двух огней. Флоренция, правда, вскоре его простила и просила вернуться. Но куда? Это были тревожные, по сути, потерянные годы. Наконец, новый папа Павел III позволяет Микеланджело вернуться в Рим и поручает роспись алтарной стены Сикстинской капеллы на тему «Страшный суд» по Библии.

Умонастроение Микеланджело, остро переживавшего потрясения своего времени, падение Флоренции, с тем связывают конец гуманистической идеологии свободы, наполняется религиозной рефлексией, но говорить о духовном кризисе, как в отношении Сандро Боттичелли, вряд ли правомерно.

«Страшный суд» - отражение духовного кризиса: он подводит итог всему предыдущему творчеству художника и предвосхищает направление будущего, - пишет Дж.К.Арган. - Тематическим ядром этого произведения является идея юношеской «Кентавромахии»: движение масс под воздействием божественного промысла...»

Историк искусства подчеркивает верность Микеланджело к его юношеской эстетике! Где же тут духовный кризис художника? Именно содержание «Страшного суда» как библейской легенды говорит о духовном кризисе христианского миросозерцания, что особенно ясно проступило в эпоху Возрождения.

«Верховный судия, обнаженный, атлетический, - пишет Арган, - без каких-либо традиционных атрибутов Христа, является олицетворением высшей справедливости, которую не в силах умерить даже сострадание и милосердие, представленные молящейся Богоматерью». Вот именно. Миросозерцание Микеланджело шире христианства и шире язычества, а конкретно это возрожденческий неоплатонизм и личностно-материальная эстетика, достигшая у него мощной телесности образов, в чем проступает идея личности, ее духовность. И в час суда человечество у Микеланджело, несмотря на смятенье и скорбь, предстает как героическая масса, бросившая свой вызов судьбе, поэтому перед нами предстает воочию трагедия человечества вчера, сегодня, завтра.

Да, говорить о духовном кризисе в отношении Микеланджело не приходится, это касалось у него лишь религиозной рефлексии, которая усилилась по вполне понятным причинам, но не повлияла на его эстетику, на порывы его души к творчеству, в отличие от Сандро Боттичелли. Это видно и в фреске «Страшный суд», не говоря об архитектуре Рима, в чем проявил свой универсализм гений Возрождения.

Много говорят также об утрате веры в творческую мощь человека у Микеланджело, будто весь пройденный им жизненный путь представляется отныне сплошным заблуждением ( речь о «Пьете Ронданини»), с чем соглашается и Алексей Лосев в «Эстетике Возрождения», мол, лучше и нельзя формулировать трагическую сущность Ренессанса. На основе отдельных произведений, отдельных высказываний особенно в конце жизни нельзя судить о миросозерцании и творчестве художника в целом. Да, почти все художники и мыслители эпохи Возрождения пережили разочарования с осознанием слабости человеческой природы, да и в какие века бывало иначе? Но моральная рефлексия и обращение приводят к смирению. У Микеланджело возрастает ощущение трагизма бытия, именно потому что он был и остается художником Возрождения, близкого по миросозерцанию к древним. При этом все у него в превосходной степени. Это титанизм, который был присущ и его натуре, и его личностно-материальной эстетике; здесь он не изменился, наоборот, с годами все яснее проступала основа его души - поэзия, по сути, платоническая, как его любовь к Виттории Колонна.

Уточним понятие неоплатонизма у Алексея Лосева: «Но если под неоплатонизмом мы будем понимать примат идеального над материальным и свечение этого идеального в материи, так что красотой выступает идеально оформленная в материи сама же идея, то Микеланджело оказывается самым настоящим неоплатоником». Возрожденческий неоплатонизм - это «трепетный энтузиастический восторг, страстная порывистость и жизненная напряженность в самых идеальных устремлениях». Такова поэтическая сторона эстетики Микеланджело и его миросозерцания в целом, что он сохранил в своей душе до последних дней. Он в шестьдесят влюбляется и пишет сонеты в духе и на уровне Шекспира в тридцать лет. И это в годы работы над фреской «Страшный суд».

Лишь вашим взором вижу сладкий свет...

Или:

Наш век могу продлить, любовь моя, -

Пускай за гранью будущих столетий

Увидят все, как были вы прекрасны,

Как рядом с вами был ничтожен я.

По-юношески свежее чувство, что никак не свидетельствует о духовном кризисе, но лишь об остроте восприятия жизни и, конечно, смерти, что усиливается со смертью Виттории Колонна. Но красота, «единый лик красы неповторимой», со смертью возлюбленной не умирает, как красота произведений искусств, разрушенных временем.

Здоровый вкус разборчиво берет

В первейшем из искусств произведенья,

Где тел людских обличье и движенья

Нам глина, мрамор, воск передает.

Пусть времени глумливый, грубый ход

Доводит их до порчи, разрушенья, -

Былая красота их от забвенья, -

Спасается и прелесть бережет.

Так неоплатонизм Микеланджело и при усилении религиозной рефлексии к концу жизни проступает в его лирике...

Вообще столь мощно проступающая личностно-материальная эстетика его в воссоздании библейской тематики, кажется, до сих не понята, говорят лишь о трагизме, что, по сути, снимается с обращением, как у Сандро или у Леонардо перед смертью, - у Микеланджело потому трагизм, как у трагических поэтов Эллады, что был он и оставался до конца возрожденческой личностью и возрожденческим гением, а библейские сюжеты, как история современной художнику Италии, лишь подливали масла в огонь трагического мироощущения...

Микеланджело вступает непосредственно в диалог с Богом, готовый повиниться, однако до смирения он далек, скорее ропот порывается.

Ни гаже, ни достойнее презренья,

Чем я, тебя забывший, в мире нет,

И все ж прости нарушенный обет

Усталой плоти, впавшей в искушенья,

Не размыкай, о Вседержитель, звенья

Моих шагов туда, где вечен свет.

О вере говорю, - себе во вред

Я не вкусил в ней полноты спасенья.

Чем редкостней, тем лишь все боле мил

Мне дар даров: к покою, к благостыне

Другого мир не обретет пути;

Ты кровь свою за нас так щедро лил,

Что станешь ли скупей на милость ныне?

Иных ключей нам к небу не найти!

В одном из последних сонетов все тот же чисто возрожденческий лейтмотив:

По благости креста и божьих мук

Я, отче, жду, что удостоюсь рая;

И все ж, пока во мне душа живая,

Земных утех все будет мил мне круг.

Микеланджело с его титанизмом и разочарованиями предстает в совершенно новом свете... Религиозная вера и рефлексия у него отнюдь не преодолели, как у Сандро, ни его мощной личностно-материальной эстетики, ни его неоплатонизма, что отчетливо проступает в его лирике, сходной по мотивам с сонетами Шекспира.